Три товарища
Часть 65 из 92 Информация о книге
– Немецкий мужчина не извиняется! И уж меньше всего перед азиатом! – Он с треском захлопнул за собой дверь своей комнаты. – Что творится с нашим ретивым собирателем почтовых марок? – спросил я удивленно. – Ведь он всегда был кроток как агнец. – Он уже несколько месяцев ходит на все предвыборные собрания, – донесся голос Джорджи из темноты. – Ах, вот оно что! Орлов и Эрна Бениг уже ушли. Фрау Залевски вдруг разрыдалась. – Не принимайте это так близко к сердцу, – сказал я. – Все равно уже ничего не изменишь. – Это слишком ужасно, – всхлипывала она. – Мне надо выехать отсюда, я не переживу этого! – Переживете, – сказал я. – Однажды я видел несколько сот англичан, отравленных газом. И пережил это… Я пожал руку Джорджи и пошел к себе. Было темно. Прежде чем включить свет, я невольно посмотрел в окно. Потом прислушался. Пат спала. Я подошел к шкафу, достал коньяк и налил себе рюмку. Это был добрый коньяк, и хорошо, что он оказался у меня. Я поставил бутылку на стол. В последний раз из нее угощался Хассе. Я подумал, что, пожалуй, не следовало оставлять его одного. Я был подавлен, но не мог упрекнуть себя ни в чем. Чего я только не видел в жизни, чего только не пережил! И я знал: можно упрекать себя за все, что делаешь, или вообще не упрекать себя ни в чем. К несчастью для Хассе, все стряслось в воскресенье. Случись это в будний день, он пошел бы на службу, и может быть все бы обошлось. Я выпил еще коньяку. Не имело смысла думать об этом. Да и какой человек знает, что ему предстоит? Разве хоть кто-нибудь может знать, не покажется ли ему со временем счастливым тот, кого он сегодня жалеет. Я услышал, как Пат зашевелилась, и пошел к ней. Она лежала с открытыми глазами. – Что со мной творится, Робби, с ума можно сойти! – сказала она. – Опять я спала как убитая. – Так это ведь хорошо, – ответил я. – Нет, – она облокотилась на подушку. – Я не хочу, столько спать. – Почему же нет? Иногда мне хочется уснуть и проспать ровно пятьдесят лет. – И состариться на столько же? – Не знаю. Это можно сказать только потом. – Ты огорчен чем-нибудь? – Нет, – сказал я. – Напротив. Я как раз решил, что мы оденемся, пойдем куда-нибудь и роскошно поужинаем. Будем есть все, что ты любишь. И немножко выпьем. – Очень хорошо, – ответила она. – Это тоже пойдет в счет нашего великого банкротства? – Да, – сказал я. – Конечно. XXI В середине октября Жаффе вызвал меня к себе. Было десять часов утра, но небо хмурилось и в клинике еще горел электрический свет. Смешиваясь с тусклым отблеском утра, он казался болезненно ярким, Жаффе сидел один в своем большом кабинете. Когда я вошел, он поднял поблескивающую лысиной голову и угрюмо кивнул в сторону большого окна, по которому хлестал дождь: – Как вам нравится эта чертова погода? Я пожал плечами: – Будем надеяться, что она скоро кончится. – Она не кончится. Он посмотрел на меня и ничего не сказал. Потом взял карандаш, постучал им по письменному столу и положил на место. – Я догадываюсь, зачем вы меня позвали, – сказал я. Жаффе буркнул что-то невнятное. Я подождал немного. Потом сказал: – Пат, видимо, уже должна уехать… – Да… Жаффе мрачно смотрел на стол. – Я рассчитывал на конец октября. Но при такой погоде… – Он опять взял серебряный карандаш. Порыв ветра с треском швырнул дождевые струи в окно. Звук напоминал отдаленную пулеметную стрельбу. – Когда же, по-вашему, она должна поехать? – спросил я. Он взглянул на меня вдруг снизу вверх ясным открытым взглядом. – Завтра, – сказал он. На секунду мне показалось, что почва уходит у меня из-под ног. Воздух был как вата и липнул к легким. Потом это ощущение прошло, и я спросил, насколько мог спокойно, каким-то далеким голосом, словно спрашивал кто-то другой: – Разве ее состояние так резко ухудшилось? Жаффе решительно покачал головой и встал. – Если бы оно резко ухудшилось, она вообще не смогла бы поехать, – заявил он хмуро. – Просто ей лучше уехать. В такую погоду она все время в опасности. Всякие простуды и тому подобное… Он взял несколько писем со стола. – Я уже все подготовил. Вам остается только выехать. Главного врача санатория я знал еще в бытность мою студентом. Очень дельный человек. Я подробно сообщил ему обо всем. Жаффе дал мне письма. Я взял их, но не спрятал в карман. Он посмотрел на меня, встал и положил мне руку на плечо. Его рука была легка, как крыло птицы, я почти не ощущал ее. – Тяжело, – сказал он тихим, изменившимся голосом. – Знаю… Поэтому я и оттягивал отъезд, пока было возможно. – Не тяжело… – возразил я. Он махнул рукой: – Оставьте, пожалуйста… – Нет, – сказал я, – не в этом смысле… Я хотел бы знать только одно: она вернется? Жаффе ответил не сразу. Его темные узкие глаза блестели в мутном желтоватом свете. – Зачем вам это знать сейчас? – спросил он наконец. – Потому что если не вернется, так лучше пусть не едет, – сказал я. Он быстро взглянул на меня: – Что это вы такое говорите? – Тогда будет лучше, чтобы она осталась. Он посмотрел на меня. – А понимаете ли вы, к чему это неминуемо приведет? – спросил он тихо и резко. – Да, – сказал я. – Это приведет к тому, что она умрет, но не в одиночестве. А что это значит, я тоже знаю. Жаффе поднял плечи, словно его знобило. Потом он медленно подошел к окну и постоял возле него, глядя на дождь. Когда он повернулся ко мне, лицо его было как маска. – Сколько вам лет? – спросил он. – Тридцать, – ответил я, не понимая, чего он хочет. – Тридцать, – повторил он странным тоном, будто разговаривал сам с собой и не понимал меня. – Тридцать, боже мой! – Он подошел к письменному столу и остановился. Рядом с огромным и блестящим столом он казался маленьким и как бы отсутствующим. – Мне скоро шестьдесят, – сказал он, не глядя на меня, – но я бы так не мог. Я испробовал бы все снова и снова, даже если бы знал точно, что это бесцельно. Я молчал. Жаффе застыл на месте. Казалось, он забыл обо всем, что происходит вокруг. Потом он словно очнулся и маска сошла с его лица. Он улыбнулся: – Я определенно считаю, что в горах она хорошо перенесет зиму. – Только зиму? – спросил я. – Надеюсь, весной она сможет снова спуститься вниз. – Надеяться… – сказал я. – Что значит надеяться? – Все вам скажи! – ответил Жаффе. – Всегда и все. Я не могу сказать теперь больше. Мало ли что может быть. Посмотрим, как она будет себя чувствовать наверху. Но я твердо надеюсь, что весной она сможет вернуться. – Твердо? – Да. – Он обошел стол и так сильно ударил нотой по выдвинутому ящику, что зазвенели стаканы. – Черт возьми, поймите же, дорогой, мне и самому тяжело, что она должна уехать! – пробормотал он. Вошла сестра. Знаком Жаффе предложил ей удалиться. Но она осталась на месте, коренастая, неуклюжая, с лицом бульдога под копной седых волос. – Потом! – буркнул Жаффе. – Зайдите потом! Сестра раздраженно повернулась и направилась к двери. Выходя, она нажала на кнопку выключателя. Комната наполнилась вдруг серовато-молочным светом. Лицо Жаффе стало землистым. – Старая ведьма! – сказал он. – Вот уж двадцать лет, как я собираюсь ее выставить. Но очень хорошо работает. – Затем он повернулся ко мне. – Итак?