Три товарища
Часть 87 из 92 Информация о книге
– Почему же нет? – возразила Пат. – Здесь принято многое, что в иных местах неприемлемо, – сказал, улыбаясь, Антонио. Русский был пожилым человеком со смуглым лицом. Он занимал две комнаты, устланные коврами. На сундуке стояли бутылки с водкой. В комнатах был полумрак. Горели только свечи. Среди гостей была очень красивая молодая испанка. Оказывается, праздновали день ее рождения. Очень своеобразное настроение царило в этих озаренных мерцающим светом комнатах. Полумраком и необычным побратимством собравшихся здесь людей, которых соединила одна судьба, они напоминали фронтовой блиндаж. – Что бы вы хотели выпить? – спросил меня русский. Его глубокий, густой голос звучал очень тепло. – Все, что предложите. Он принес бутылку коньяка и графин с водкой. – Вы здоровы? – спросил он. – Да, – ответил я смущенно. Он протянул мне папиросы. Мы выпили. – Вам, конечно, многое здесь кажется странным? – спросил он. – Не очень, – ответил я. – Я не привык к нормальной жизни. – Да, – сказал он и посмотрел сумеречным взглядом на испанку. – Здесь у нас в горах особый мир. Он изменяет людей. Я кивнул. – И болезнь особая, – добавил он задумчиво. – От нее острее чувствуешь жизнь. И иногда люди становятся лучше, чем были. Мистическая болезнь. Она растопляет и смывает шлаки. Он поднялся, кивнул мне и подошел к испанке, улыбавшейся ему. – Восторженный болтун, не правда ли? – спросил кто-то позади меня. Лицо без подбородка. Шишковатый лоб. Беспокойные лихорадочные глаза. – Я здесь в гостях, – ответил я. – А вы разве не гость? – Вот так он и ловит женщин, – продолжал тот, не слушая. – Да, так он их и ловит. Так и эту малютку поймал. Я не отвечал. – Кто это? – спросил я Пат, когда он отошел. – Музыкант. Скрипач. Он безнадежно влюблен в испанку. Самозабвенно, как все здесь влюбляются. Но она не хочет знать о нем. Она любит русского. – Так бы и я поступил на ее месте. Пат засмеялась. – По-моему, в этого парня можно влюбиться, – сказал я. —Разве ты не находишь? – Нет, – отвечала она. – Ты здесь не влюбилась? – Не очень. – Мне бы это было совершенно безразлично, – сказал я. – Замечательное признание. – Пат выпрямилась. – Уж это никак не должно быть тебе безразлично. – Да я не в таком смысле. Я даже не могу тебе толком объяснить, как я это понимаю. Не могу хотя бы потому, что я все еще не знаю, что ты нашла во мне. – Пусть уж это будет моей заботой, – ответила она. – А ты это знаешь? – Не совсем, – ответила она, улыбаясь. – Иначе это не было бы любовью. Бутылки, которые принес русский, остались здесь. Я осушил несколько рюмок подряд. Все вокруг угнетало меня. Неприятно было видеть Пат среди этих больных людей. – Тебе здесь не нравится? – спросила она. – Не очень. Мне еще нужно привыкнуть. – Бедняжка мой, милый… – Она погладила мою руку. – Я не бедняжка, когда ты рядом. – Разве Рита не прекрасна? – Нет, – сказал я. – Ты прекрасней. Молодая испанка держала на коленях гитару. Она взяла несколько аккордов. Потом она запела, и казалось, будто над нами парит темная птица. Она пела испанские песни, негромко, сипловатым, ломким голосом больной. И не знаю отчего: то ли от чужих меланхолических напевов, то ли от потрясающего сумеречного голоса девушки, то ли от теней людей, сидевших в креслах и просто на полу, то ли от большого склоненного смуглого лица русского, – но мне внезапно показалось, что все это лишь рыдающее тихое заклинание судьбы, которая стоит там, позади занавешенных окон, стоит и ждет; что это мольба, крик ужаса, ужаса, возникшего в одиноком противостоянии безмолвно разъедающим силам небытия. * * * На следующее утро Пат была веселой и озорной. Она все возилась со своими платьями. – Слишком широким стало, слишком широким, – бормотала она, оглядывая себя в зеркале. Потом повернулась ко мне: – Ты взял с собой смокинг, милый? – Нет, – сказал я. – Не знал, что он здесь может понадобиться. – Тогда сходи к Антонио. Он тебе одолжит. У вас с ним одинаковые фигуры. – Он может быть ему самому нужен. – Он наденет фрак. – Она закалывала складку. – А потом пойди пройдись на лыжах. Мне нужно повозиться здесь. В твоем присутствии я не могу. – Как быть с этим Антонио, – сказал я. – Ведь я же попросту граблю его. Что бы мы делали без него? – Он добрый паренек, не правда ли? – Да, – ответил я. – Это самое подходящее определение для него – он добрый паренек. – Я не знаю, что бы я делала, если бы он не оказался здесь, когда я была одна. – Об этом не будем больше думать, – сказал я. – Это уже давно прошло. – Да, – она поцеловала меня. – Теперь пойди побегай на лыжах. Антонио ждал меня. – Я и сам догадался, что у вас нет с собой смокинга, – сказал он. – Примерьте-ка эту курточку. Смокинг был узковат, но в общем подошел. Антонио, удовлетворенно посвистывая, вытащил весь костюм. – Завтра будет очень весело, – заявил он. – К счастью, вечером в конторе дежурит маленькая секретарша. Старуха Рексрот не выпустила бы нас. Ведь официально все это запрещено. Но неофициально… мы, разумеется, уже не дети. Мы отправились на лыжную прогулку. Я успел уже обучиться, и нам теперь не нужно было ходить на учебное поле. По пути мы встретили мужчину с бриллиантовыми кольцами на руках, в полосатых брюках и с пышным бантом на шее, как у художников. – Комичные особы попадаются здесь, – сказал я. Антонио засмеялся: – Это важный человек. Сопроводитель трупов. – Что? – спросил я изумленно. – Сопроводитель трупов, – повторил Антонио. – Ведь здесь больные со всего света. Особенно много из Южной Америки. А там семьи чаще всего хотят хоронить своих близких у себя на родине. И вот такой сопроводитель за весьма приличное вознаграждение доставляет их тела куда следует в цинковых гробах. Благодаря своему занятию эти люди становятся состоятельными и много путешествуют. Вот этот, например, на службе у смерти сделался настоящим денди, как видите. Мы еще некоторое время шли в гору, потом стали на лыжи и понеслись. Белые холмы то поднимались, то опускались, а сзади нас мчался с лаем, то и дело окунаясь по грудь в снег, Билли, похожий на красно-коричневый мяч. Теперь он опять ко мне привык, хотя часто по пути вдруг поворачивал и с откинутыми ушами стремительно мчался назад в санаторий. Я разучивал поворот «Христиания», и каждый раз, когда я скользил вниз по откосу и, готовясь к рывку, расслаблял тело, я думал «Вот если теперь удастся и я не упаду, Пат выздоровеет». Ветер свистел мне в лицо, снег был тяжелым и вязким, но я каждый раз поднимался снова, отыскивал все более крутые спуски, все более трудные участки, и, когда снова и снова мне удавалось повернуть не падая, я думал: «Она спасена». Знал, что это глупо, и все же радовался, радовался впервые за долгое время. * * * В субботу вечером состоялся массовый тайный выход. По заказу Антонио несколько ниже по склону в стороне от санатория были приготовлены сани. Сам он, весело распевая, скатывался вниз с откоса в лакированных полуботинках и открытом пальто, из-под которого сверкала белая манишка. – Он сошел с ума, – сказал я. – Он часто делает так, – сказала Пат. – Он безмерно легкомыслен. Только поэтому он и держится, иначе ему трудно было бы всегда сохранять хорошее настроение.