У них что-то с головой у этих русских

   То же самое касается открывания винных и шампанских бутылок. По моему разумению, я неплохо справляюсь с этой задачей, но ни один русский мужчина не позволит мне открыть бутылку самой, даже если мы сидим у меня на кухне.
   Казаки, воплощение традиционной русской культуры, пьют водку, выставив локоть. Этот обычай распространился благодаря старинной кавалерийской культуре. Раньше казак всем делился со своей лошадью, и она тянула морду, когда ее хозяин совал что-нибудь себе в рот. Поэтому локоть выставляют, чтобы отодвинуть воображаемую лошадь.
   К другим алкогольным напиткам вроде пива и вина у русских гораздо более прозаическое отношение. Ничего нет сакрального в том, чтобы выпить пива, которое рассматривается скорее как напиток, утоляющий жажду, а не как алкогольный напиток. В Москве часто можно увидеть респектабельных бизнесменов, шествующих домой с работы с «дипломатом» в одной руке и открытой бутылкой пива в другой. Они вовсе не пьяницы — это их способ расслабиться по дороге домой, и они делают это не сидя в баре, а на ходу. По какой-то причине русские любят пить пиво именно так — привычка, которую я так до конца и не поняла. Во время посиделок с русскими друзьями вполне в порядке вещей, если вся компания вдруг посреди ночи отправляется гулять, продолжая при этом пить и разговаривать.
   Я не понимаю, почему нельзя остаться сидеть в теплой гостиной, продолжая беседу. Я так и не получила ответа на свой вопрос — мои русские друзья не понимают, в чем проблема. Ведь так приятно прогуляться всей компанией!
   «Но на улице же холодно», — жалобно хнычу я. «Вот и согреемся все вместе!»
   

   В конце недели в парках часто встречаются компании попивающих пиво подростков. Лавочка — друг молодежи: из-за высокой квартплаты многие живут с родителями, пока им не исполнится основательно за двадцать. Естественно, никто из ребят не хочет целоваться в гостиной на диване, когда мама с папой дома.
   В этих подростковых компаниях часто пьют пиво или водку с соком из пластиковых стаканчиков. Хотя русские подростки весьма охотно употребляют спиртное, я редко вижу, чтобы они, напившись вели себя так же буйно, как, например, их ровесники из Хельсинки. Пьяные в стельку подростки, которые шатаются по центру и мочатся посреди улицы, — довольно частое зрелище вечером пятницы или субботы почти для любого среднего финского города. Русским же подросткам совсем не интересно агрессивно орать, разбрасывать бутылки или справлять естественные потребности на тротуаре. Вместо этого они часто сидят рядышком, играют на гитаре и поют. По мне, их благовоспитанность просто бросается в глаза.
   Я полагаю, что причина этому одна: многовековая культура употребления водки в России. Речь идет именно о культуре, не больше и не меньше. Абсолютно каждый знает, как вести себя во время застолья и на лавочке в парке, потому что люди собираются, чтобы выпить и повеселиться вместе, с акцентом на «вместе». Коллективистская русская культура одерживает убедительную победу над индивидуалистической финской, равно как и над этой депрессивной манерой пить в одиночку.
  

  

   

    Глава 13. РУССКАЯ ПРАКТИЧНОСТЬ
   

   У моей хорошей подруги Кати есть дача. Дача находится в Зеленогорске, бывших Териоках, на Карельском перешейке. Она стоит на заросшем холме, утопая в яблонях и сливовых деревьях, смородиновых кустах, цветах, которые никто не сажал, и высокой нестриженой траве. Домик выкрашен зеленым, окна с резными рамами, а неровный пол не внушает доверия — как на большинстве русских дач. Вокруг разбросано около пятидесяти других дач, все деревянные, с замысловатыми пристройками, без единого прямого угла, окруженные зелеными садами и маленькими четырехугольными делянками с картошкой и кабачками.
   То есть все дачки, кроме новых, возведенных за последние пятнадцать лет. Эти дачи высотой в несколько этажей построены из камня или кирпича и окружены крепкими заборами с колючей проволокой, вместо выросшей сама по себе живой изгороди. За забором вы не найдете ни аккуратных деляночек, засаженных картошкой, кабачками и крыжовником, ни грядок с клубникой или луком. Здесь надлежит находиться бассейну и лужайкам с коротко подстриженной травой.
   Катя не имеет ничего против того, чтобы устроить свою дачу так. Но этому не бывать, пока решения принимает ее папа Игорь. Дача — его царство, и здесь он занимается любимым делом — возится с машиной, починяет и ремонтирует.
   В сарае, в гараже, в саду, на участке возле дома лежат они. Сокровища Игоря. Два-три десятка оконных стекол, из которых можно соорудить теплицы. Металлические прутья. Жестяные трубы. Обрезки досок. Раковины. Старые двери. Раскладушки. Пластмассовые тазы. Холодильники.
   Эти предметы — гордость Игоря. Он сам собрал их в поте лица своего, в том числе роясь по помойкам и в брошенных домах. Особенно удачная находка — железная лестница, обнаруженная на старой военной базе. Лестница оказалась тяжким испытанием — она не влезла в машину, и Игорю пришлось транспортировать ее домой на двух велосипедах при помощи своего в высшей степени недовольного и сопротивляющегося зятя. Происходило все это ночью, так как Катин папа не был уверен, что забрать лестницу с военной базы действительно можно.
   Металлолом Катин папа использует для своих строительных проектов. Их много, большинство — неоконченные. Удовольствие — в процессе, а не в результате. Так проводят на даче свои дни многие русские мужчины, то возясь с машиной, то принимаясь за новую полупостроенную теплицу, то за пристройку. Время от времени они заглядывают друг к другу на чашку чаю или на рюмочку водки.
   Дача — мир русских мужчин. Здесь, вдали от назойливых баб, которые устанавливают порядки дома, они могут быть собой. В большинстве знакомых мне русских семей мужа редко можно застать дома в выходные, во всяком случае, не с апреля по октябрь. Он на даче. Жена проводит время с подружками или отправляется на юг — у мужа нет ни малейшей потребности мотаться туда-сюда. Он садится в «Волгу», едет на дачу и принимается мастерить что-нибудь в свое удовольствие — тихий, сосредоточенный и счастливый.
   К сожалению, собирательство Игоря вредит миру в семье, ибо Катя — современная русская женщина и не желает собирать и хранить все подряд. Она бы предпочла иметь красивую дачу с аккуратно подстриженной лужайкой. Они с мужем и в самом деле построили рядом с дачей новый дом и провели туда водопровод и электричество, чтобы можно было и на даче жить нормально. Но собранное Игорем осталось на месте. «Папа все время притаскивает новый хлам. Этому конца не будет!» — говорит Катя.
   Однажды она пригнала на дачу грузовик, чтобы избавиться от металлолома. Когда папа узнал об этом, он в ту же минуту ринулся на поиски своих сокровищ. Кое-что он спас, в том числе лестницу, которая, по счастью, не влезла в кузов.
   Теперь почти вся семья перебралась в новый дом. Это замечательно, потому что старый дом можно использовать в качестве склада для собранного Игорем хлама.
   «Дом надо снести, на его месте можно устроить газон!» — говорит Катя папе. Папа не отвечает. Он склонился над своей украинской «Таврией» и копается в ней. Машина бастует уже несколько недель, но Игорь отказывается позвать механика. Подобно большинству русских мужчин, он умеет починить автомобиль самостоятельно — ведь это старая советская машина, которую всякий русский старше сорока знает вдоль и поперек.
   Возле «Таврии» припаркован «Лексус» зятя, символ той России, по дорогам которой Игорь с несколько насмешливой физиономией следует за своими детьми. Ему неинтересно ни ездить за границу, ни строить удобные дачи, ни покупать дорогие автомобили. А интересно ему собирать всякие пригодные вещи и делать из них что-нибудь полезное.
   Конечно, это искусство начинает исчезать, но русские все еще великие мастера сделать что-то из ничего. Из старых пластиковых бутылок можно изготовить ковшики, жестянки обрезают и сажают в них цветы. Отслужившие свой срок отопительные батареи зарывают в землю и используют в качестве коврика возле входной двери. Старые морозилки отлично подходят для того, чтобы держать в них яблоки. Эта изобретательность отчетливо проявляется на дачах, где русские с особой охотой используют все, что попадется под руку.
   На одном из российских телеканалов, Первом канале, даже есть передача, которая называется «Полезные советы». В ней рассказывается, какое употребление можно найти разным вещам. «Полезными советами» можно наслаждаться каждое утро перед новостями. Энтузиасты-ведущие объяснят, среди прочего, как утеплить окна при помощи пластиковых пакетов и выкроить из старого шланга ручки для сумки.
   Способность смастерить что угодно из чего угодно, безусловно, осталась от социалистических времен, когда тотальный дефицит сделал русских невероятно находчивым и изобретательным народом. Русские вообще страшно практичны. Они практичны не по-фински, практичны в том, чтобы решать проблемы по мере их возникновения, не прибегая к окончательным, постоянным решениям. Русские дачи — хороший тому пример. Их никогда не достраивают до конца, и это дает возможность оформить их с большой фантазией. Всегда бывает забавно показывать русские дачи финским инженерам, которые с раскрытыми ртами инспектируют эти неправдоподобные, в финских глазах совершенно поразительные постройки — с безумными пропорциями и своеобразными пристройками.
   Другой пример как раз автомобили. Лучшее свойство машины «Жигули», предмета всеобщего глумления, — это то, что любой нормальный российский мужик сумеет устранить обычные неполадки самостоятельно. Ведь автомобиль полностью механический, там нет никаких электронных тонкостей. У русских вообще редко опускаются руки, когда что-нибудь ломается, — они привыкли к неработающим вещам. Время от времени все приходится ремонтировать. Очень редко вещи ремонтируют основательно — например, в русской ванной может быть полно временных приспособлений, изобретенных хозяином.
   Я часто думаю: в чем причина этого русского нежелания решить что-то окончательно? Оно проявляется во множестве ситуаций. Например, мои русские друзья не склонны назначать встречи заранее. Вместо того чтобы решить «встречаемся завтра в восемь вечера в „Пропаганде"», мы договариваемся «созвониться завтра после обеда и решить, где и когда мы встречаемся». Если о чем-то уже договорились, надо обязательно перезвонить в день встречи и еще раз уточнить, что договор в силе. Иначе может вдруг оказаться, что планы изменились, и тогда пеняй на себя, если явишься на встречу, не удостоверившись, что твой приятель или приятельница действительно свободны.
   Это я могу объяснить себе только тем, что русские веками жили в обществе, где ни в чем нельзя быть уверенным и где резкие повороты есть часть повседневной жизни. Зачем основательно ремонтировать дом, если тебя в любой момент могут выкинуть из него? Зачем договариваться о встрече за целые сутки, если я могу завтра умереть?
   Русский фатализм делает жизнь гораздо более гибкой и оставляет больше пространства для маневров. В общем и целом это практично: поскольку случиться может что угодно, не стоит ничего планировать заранее.
   Русские даже путешествовать любят без какого-либо проработанного плана. Выражение «мы решим на месте» лучше всего описывает, что обычно бывает, когда едешь куда-нибудь с русскими друзьями. Они хотят просто отправиться в путь и посмотреть, как будут развиваться события. Тогда будет проще приспособить собственные планы к создавшимся обстоятельствам.
   В профессиональном отношении надо держать ухо востро со всеми этими «мы решим на месте». Когда осенью 2006 года в Санкт-Петербурге хоронили Марию Федоровну — датскую принцессу Дагмар, я обнаружила, что опоздала с аккредитацией: погребение наложилось на другую командировку, которая не состоялась. Когда оказалось, что я все-таки могу попасть на погребение, я связалась с датским Министерством иностранных дел, которое моментально отрезвило меня. «Никаких шансов. Мест для прессы не осталось», — сообщили мне
   Однако я добралась до Ирины, ответственной за связи с прессой в администрации Санкт-Петербурга. Она пообещала все устроить. «Приезжайте, и мы решим на месте», — сказала она.
   Мы с оператором собрали оборудование и отправились в путь. Когда я явилась в пресс-центр, где, по словам Ирины, нас должна была ждать аккредитация, разверзлись врата ада. Найти Ирину оказалось невозможно. Пресс-центром руководила Ксения из российского Министерства культуры, и ее совершенно не интересовало, что кому наобещали какие-то придурки из Петербурга.
   «Здесь я принимаю решения, и меня не волнует, о чем вы договорились с какой-то Ириной!» — орала Ксения. Я попросила ее обращаться ко мне в нормальном тоне, но она так и не убавила децибелы. Тогда я стала орать в ответ. Мы стояли, как два бойцовских петуха, и вопили друг на друга, пока Ксения не решила, что преподала мне хороший урок, и не повернулась ко мне спиной.
   На следующее утро я получила нашу аккредитацию — и к тому же на лучших местах, отведенных для прессы.
   Все-таки Ирина оказалась права: все решилось на месте. Но на это понадобился целый день звонков, отправки факсов и нижайших просьб. Ситуация, в которую я абсолютно не хотела бы попасть снова при моей профессии, где каждый день обходится работодателю в сотни евро.
   

   Вернусь к тому, с чего я начала. Русские невероятно практичны и ловко используют вещи, которые многие жители Запада просто выбросили бы. Им удается решать проблемы дома, в машине и на даче, не вызывая водопроводчика и не отправляя автомобиль в мастерскую. Конечно, в большинстве случаев это временные решения, но вообще они работают, пока отремонтированная штуковина не сломается снова. Тогда владелец придумывает что-нибудь еще.
   В этой способности я вижу целеустремленность и рационализм, в остальном не свойственные русской натуре. Я путешествую с русскими друзьями — они бывают безнадежно нерациональными и непрактичными, когда надо решить, что мы будем делать дальше. Я слежу за российской внешней политикой: российские дипломаты — великие мастера пилить сук, на котором сидят. Я работаю с русскими коллегами и считаю, что они часто тратят на выполнение своих заданий слишком много времени. Этого можно было бы избежать, руководствуйся они логикой.
   Но что касается того, чтобы построить дом, отремонтировать автомобиль, посадить картошку и закрепить трубу — тут русские справляются в обстоятельствах, при которых финны опустили бы руки. Не говоря уж о прочих жителях Западной Европы.
   Мне кажется, причина в том, что русские гораздо лучше нас умеют сосредоточиться на главном, когда прижмет по-настоящему. К тому же у них лучше развита фантазия и они свободны от предрассудков, если надо испробовать какое-нибудь мелкое изобретение. Пока не попробуешь, не узнаешь, работает оно или нет. Конечно, финны при виде подобных русских изобретений часто качают головой. Но кому это интересно, пока изобретения оправдывают себя.
   Не надо зацикливаться на деталях. Вот практический совет по выживанию тем, кто захочет пожить в России — и, кажется, именно так выживают при разнообразнейших режимах сами русские.
  

  

   

    Глава 14. РОССИЯ — СТРАНА КОНТРАСТОВ
   

   Иногда в московском метро тебе ударяет в нос отчетливый аромат. А именно — запах бомжика.
   Бывалый москвич мгновенно замечает, где именно в вагоне лежит бездомный. Буквально весь вагон воняет неописуемой смесью грязного тела, мочи, испражнений и перегара. Метро — одно из немногих мест, где бездомные могут вздремнуть в тепле, поэтому они так любят прикорнуть в вагоне. Часто у них в распоряжении оказывается все сиденье — никто не хочет ехать рядом с источником невыносимой вони.
   Рано или поздно милиционеры вытаскивают бомжей из вагона. Они делают это так быстро и ловко, что поезд даже не задерживается дольше времени, необходимого, чтобы выпустить пассажиров. Я никогда не видела, чтобы бомжики протестовали — смиренно и кротко позволяют они стащить себя с сиденья и отбуксировать на перрон.
   Двери закрываются, и поезд снова трогается. Никто из пассажиров и бровью не поведет. Это Москва — город, в котором либо выплывешь, либо утонешь.
   

   Москва далеко не единственный город в мире, где есть бездомные. Их полно даже в Хельсинки, не говоря уж о больших центральноевропейских городах. Даже скандинавская система соцобеспечения не смогла покончить с маргинализацией в обществе. Поэтому я категорически не хочу быть Besserwisser[5] именно в этом вопросе.
   Однако есть и разница — количество. На любой крупной станции московского метро полно бездомных, которые устраивают свои ненадежные лагеря в каком-нибудь углу, пока их не спугнут. В России не существует никакой социальной поддержки, а в особенности в Москве. Тот, кто падает, больно ушибается.
   Все, что есть отвратительного, бедного и грязного, в Москве отвратительнее, беднее и грязнее, чем можно себе представить. Все, что есть красивого, величественного, грандиозного, — ошеломляет. Золотой середины не существует. Я никогда не ощущала проявления жизни так реально и отчетливо, как в Москве. Здесь свадебная процессия может шествовать мимо людей, в буквальном смысле слова умирающих на улице. Это город, пропахший человеческой мочой и испражнениями, «Ив Сен-Лораном» и «Шанелью».
   Мне случалось жить во многих местах мира, но нигде я не чувствовала себя такой живой, как в Москве. Город безграничен. Все присутствует здесь и сейчас. Жизнь и смерть. Современность и традиция. Бедность и изобилие. Культура и китч.
   Жизнь так хрупка. Счастье так неверно. Все, что ты имеешь, у тебя могут отнять в любой момент: рубль может обрушиться, власти могут решить снести твой дом, твоя фирма может обанкротиться. Если это случится, тебе не на кого рассчитывать, кроме как на родных и друзей, с которыми ты, будем надеяться, установил близкие отношения. Твое существование ничем не защищено, дамбы того и гляди прорвет.
   Это жестоко, это вынимает душу — и это величественно. Я вряд ли смогла бы прожить в этом городе всю свою жизнь.
   


   Когда я только-только приехала в Москву, я испытывала угрызения совести всякий раз, проходя мимо нищих в метро. Особенно просящих милостыню пенсионеров — глядя на них, я готова была расплакаться.
   Со временем я к ним привыкла — точно так же, как другие жители Москвы. И в то же время я сознаю, что живу в изобилии бок о бок с обнищавшими людьми. С моральной точки зрения это отвратительно, и я не так много могу сделать на структурном уровне. Но правильно ли в таком случае с личной точки зрения проходить мимо нищих, не давая им даже мелочи, которая могла бы их поддержать?
   С другой стороны, пытаться откупиться от своей совести, давая нищему мелочь, значит — обманывать себя. К тому же нищенство — это бизнес, во всяком случае, когда попрошайничают малыши.
   Для меня единственный способ решить проблему — регулярно давать деньги нищенствующим пенсионерам. Денег им не хватает, это я, по крайней мере, знаю точно.
   Большинство москвичей время от времени без особых сантиментов подают нищим деньги и спешат дальше. Бедность — часть жизни. Несправедливость и ужасы — часть общества. Москвич не считает своим долгом как-то бороться с несправедливостью. Его задача — самому не попасть под раздачу.
   

   «Я приехала в Москву без копейки в кармане. А потом работала и поднялась. Неправда, что в России могут выжить только богатые», — говорит моя подруга Ольга. Она приехала в Москву из Кандалакши, изучала языки в институте, который закончила с красным дипломом, то есть с наилучшими характеристиками. Сейчас работает в немецкой фирме. Поначалу ее зарплата была равна плате за жилье, пятистам долларам, и Ольга с мужем экономили каждую копейку. Сейчас зарплату повысили, и Ольга может позволить себе маленькие излишества вроде широкополосного Интернета дома и месячного абонемента в тренажерный зал. Уровень жизни растет медленно, но верно, однако Ольга ничего не получает даром. Поэтому она не понимает, почему она должна испытывать чувство солидарности с отверженными — ей самой приходится каждый день бороться за выживание.
   

   Москва — город вульгарно богатых людей и обнищавших людей. И все же в нем не опаснее, чем в любом другом городе такой же величины. В определенных обстоятельствах между незнакомыми людьми устанавливается хрупкое доверие, которое мне самой кажется невероятным. Так, бесчисленное множество раз ночью пятницы или субботы я решала поехать домой из бара или из гостей — и просто останавливала машину, договаривалась о цене и садилась в автомобиль. Все так делают, в Москве полно «черных» такси, и одинокие женщины ночью садятся в машину к совершенно незнакомым водителям. В Хельсинки, Стокгольме или Осло я бы никогда не села в машину к незнакомому человеку, а в Москве — пожалуйста.
   Таксисты, как правило, кавказцы или выходцы из Центральной Азии, — люди, приехавшие в Москву зарабатывать деньги для своих семей. Они часто с удовольствием показывают фотографии своей жены и детей, которых видят несколько раз в году. Они смертельно устали и измотаны, но стойко сражаются ночь за ночью, чтобы послать домой деньги, отправить детей в университет, дать им лучшую жизнь. Когда я рассказываю им, что бывала в их странах в командировке, они невероятно радуются, польщенные. Потому что очень немногие москвичи демонстрируют хотя бы мало-мальский интерес к бывшим советским провинциям.
   Когда я прощаюсь, сказав «Счастливо!», и захлопываю дверцу, я, несмотря ни на что, часто испытываю воодушевление, благодарность и радость. Радость от этой теплой, дружеской, человечной встречи, которую мне дано было пережить посреди ночи в спешащей мимо Москве и которая никогда-никогда не повторится.
   

   Будучи журналистом, я часто оказываюсь в сложной ситуации, не зная, как описывать сегодняшнюю Россию. Представление финнов о России как о гнездилище дикого капитализма практически невозможно поколебать. И зачем тогда добавлять что-то, что только подтвердит уже сформировавшиеся мнения, например, о московских бездомных. Гораздо более перспективным кажется сообщить о чем-то, чего финны не знают: рассказать о людях вроде Ольги, об амбициях и энергии обычной русской молодежи и поразительной способности удерживаться на плаву
   С другой стороны, бедность — такая же российская проблема, как расизм и недостаток культуры безопасности. Не сообщать о них — значить обманывать зрителей и слушателей. Русские часто жалуются, что в западных СМИ их страну изображают однобоко, и они совершенно правы. Беда в том, что не существует способа обойти проблему: в стране, где обвалы в шахтах, авиакатастрофы и убийства на национальной почве случаются несколько раз в году, у журналиста нет выбора — он обязан сообщать о них. Поэтому новости становятся однобокими, как ни пытайся рассказать, что еще происходит в России.
   Дело еще и в том, что пытаться понять Россию — дело хлопотное и многотрудное. Когда меня спрашивают, не слишком ли трудно выдерживать скверный российский сервис, я не могу утверждать, что задающие этот вопрос неправы. Определенно, уровень обслуживания во многих местах ниже всякой критики.
   Но не везде. Точно так же, как и во многом остальном, нужно знать, куда идти. Нужно развить в себе способность ориентироваться на местности и научиться воспринимать людей так, чтобы жить стало проще. Приходится понять, что жизнь в России организована не как у нас в Финляндии. У нас действуют правила честной сделки: если я плачу в ресторане некую сумму, то ожидаю соответствующего обслуживания, если я звоню в любое официальное предприятие по заказу такси, то ко мне приедет надежный шофер. Не говоря уж об умении ориентироваться. Перебирать разные варианты и методом проб и ошибок постигать, какие рестораны оправдывают вложенные средства, с какими фирмами по вызову такси в Москве вообще стоит иметь дело и где можно экипироваться по нормальной цене.
   Ничто не очевидно. Ни на что нельзя положиться. Россия — калейдоскопическое общество, которое постоянно меняет цвет и форму. Есть только один способ научиться прокладывать курс между скалами — жить здесь. Попав в Москву, я вела себя как ротозей, изо дня в день барахтающийся на мелководье. Было много пинков и вспышек раздражения, разочарования. Они продолжаются, потому что в душе я остаюсь скандинавским протестантом, но я хотя бы упражняла мозги, чтобы пустить мысль по славянскому, по ортодоксальному русскому пути. Иначе говоря, пыталась прекратить воспринимать то, что видишь, буквально. Поскольку большая часть вещей и явлений не есть то, чем они кажутся.
   

   Россия подобна роману Достоевского. Определенно ничего доступного, легкоусваиваемого, лестного или благодарного для осмысления. Она полна смыслов, которые надо вычитывать между строк, невысказанных соглашений, нюансов и иерархии, которые надо научиться видеть и понимать. Короче говоря, страна, на понимание которой требуется немало времени, ибо сначала нужно преодолеть несколько слоев истории.
   Россия — старая страна. Я сейчас рассуждаю не о национальном государстве, поскольку этому образованию не больше нескольких сотен лет. Я имею в виду русскую культуру и имперскую конструкцию, строительство империи, которое начала Киевская Русь в 800-е годы и которое в принципе продолжается и по сей день. За время этого строительства империи русскому народу снова и снова приходилось проходить крутые повороты истории и разрушительные общественные процессы, после которых старые структуры оказывались разбитыми вдребезги. Большая часть реформ проводилась в соответствии с ярко выраженными максималистскими принципами, что часто означало разрушение старых конструкций и торопливую постройку новых непосредственно на развалинах. Новое вводили в эксплуатацию насильно, не давая обществу времени принять его.
   В результате сегодняшняя Россия представляет собой общество, на котором лежит отпечаток множества противоречий. Иностранец, приехавший в Россию впервые, бывает поражен, например, тем, какими угрюмыми и невежливыми кажутся русские. Купить автобусный билет равносильно подвигу, и отношение официантки в ресторане кажется оскорбительно равнодушным.
   Но параллельно существует и очаровательная старомодная вежливость. Это в московском метро попивающие пиво молодые люди встают, как только в вагон входит какая-нибудь старушка, и уступают ей место. Это в России не успеешь ты войти в вагон поезда, как подбегает какой-нибудь юный джентльмен и предлагает помочь внести сумки в купе и забросить их на полку.
   Сколько раз меня бесило пренебрежительное отношение чиновников, служителей правопорядка и обслуживающего персонала. В то же время я редко сталкивалась с такой доброжелательностью и вниманием со стороны ближних, как в России.
   Россия — страна со старыми культурными традициями, да и французское влияние в XIX — начале XX века было сильным. Коммунисты за семьдесят лет так и не смогли искоренить важность вежливого поведения.
   Но коммунисты сумели выполоть все ростки способности быть услужливым. Никому и в голову не приходило вести себя вежливо с покупателями, поскольку к тому не существовало никаких побудительных причин, будь то чаевые, повышение зарплаты или угроза увольнения. Общество было статичным, работать с душой ничего не значило. Тотальное чувство бессилия подтолкнуло многих людей к тому, чтобы пользоваться единственной доступной им властью — дать понять покупателям в магазине или посетителям ресторана, что возможность сделать покупки или поужинать зависят от благосклонности персонала, а не есть нечто само собой разумеющееся.
   Моя доморощенная теория не претендует на научность. Но я не вижу другой причины тому, что люди, работающие в сфере обслуживания, часто с таким наслаждением изображают превосходство над своими клиентами. Хотят показать, что вовсе не очевидно, что тебе позволят купить именно этот билет на поезд. Осознание того, что ситуация де-факто должна была бы быть обратной — то есть что покупатель имеет право на услугу, поскольку платит за нее, — еще не вошло во многие российские заведения.
   В русской истории есть множество конкретных примеров удивительных нестыковок. В современном русском языке, например, не существует простого способа обратиться к даме старше тридцати. Обращения «сударыня» или «барышня», употреблявшиеся до революции, все-таки звучат слишком старомодно. В советские времена всех называли «товарищ», но это слово вообще больше не употребляется при обращении. А вот сказать «девушка» вполне можно, но только когда обращаешься к женщинам помоложе.
   Некоторые решают проблему, называя женщин среднего возраста и старше просто «женщина» — выражение, которое многим моим русским подругам, да и мне самой, кажется неуклюжим. Для мужчин проблемы не существует: взрослому человеку вполне можно говорить «господин». Сейчас у слова «господин» два основных оттенка — официальный и, наоборот, иронический. (Например, «господин» могут говорить человеку, у которого берут интервью, но опять же к нему скорее будут обращаться по имени-отчеству; либо так скажут о человеке, над которым хотят посмеяться, подчеркнуть его ничтожество: «господин Пупкин».) К мужчинам зачастую обращаются просто «мужчина» — так же, как к женщинам «женщина». Например, в очереди: «Мужчина, Вы последний?» Тоже, конечно, довольно глупо. Если со словом «господин» обратиться к человеку на улице, неизвестно, как он отреагирует, — может решить, что над ним смеются. Обращение «господа» уместно на каком-нибудь официальном собрании.
   Итак, Россия и старомодна и современна. Общество сложено из множества разных слоев. Они часто взаимопроникают и перемешиваются так, что внешние проявления русской культуры и русские правила общения могут показаться непонятными.
   И все-таки кое-что я заметила. Если человек в России демонстрирует чувства, его, как правило, понимают. Улыбаться, смеяться, просить, умолять, плакать или орать — вот язык, который русские понимают лучше финнов. Потому что русские не такие буквалисты, как мы. Зато у них развита интуиция и эмоциональный интеллект.
  

  

   

    Глава 15. ТАК КАК ЖЕ ВСЕ-ТАКИ ВОСПРИНИМАТЬ РОССИЮ?
   

   
    
     
      Умом Россию не понять,

      Аршином Общим не измерить:

      У ней особенная стать —

      В Россию можно только верить.

     

    
    Ф. Тютчев
   
   Русские обожают поговорить о том, какая особенная страна Россия — страна, не похожая ни на одну другую. Это раздражает многих иностранцев, ибо, по их мнению, такое отношение делает невозможным сознание в России хоть сколько-нибудь функционирующей демократии.
   «Россия не особенная! Вы ничем не особеннее Украины! Почему у украинцев может быть демократия, а у вас нет?» — воскликнула как-то во время совместной командировки коллега из Швеции. «Ты делаешь типичную западноевропейскую ошибку, меряя Россию западной меркой. Мы не как вы, и никогда не станем, как вы! И мы, представьте себе, не хотим становиться, как вы!» — ответил русский телеоператор нашей финской телекомпании.
   Моя коллега задала очень важный вопрос. Если можно построить (относительно) демократическое общество в Украине, почему это должно быть невозможно в России?
   Я и не думаю, что это невозможно. Но это зависит от того, что хотят сами русские. А я не так уж уверена, что им хочется нашей западной демократии. Во всяком случае, похоже, что они в этом не уверены.
   По этой-то причине нелегко решить, как же воспринимать Россию. С одной стороны, не хочется быть культурным расистом, считающим, что лишь избранные народы достойны демократии. С другой стороны, не хочется быть и в упор ничего не замечающим жителем Запада, уверенным, что наша система есть универсальное решение для любого общества, и остается только пожалеть страны и народы, не понимающие этого.
   Одно, по крайней мере, является фактом: Россия не такая, как мы. Россия никогда не станет такой, как мы. И наши попытки понять Россию исключительно с нашей западной точки зрения никуда нас не приведут.
   Многим западным наблюдателям осознание этого дается с трудом. Отчасти из-за прочно установившегося мнения о том, что в 1990-е годы Россия встала на путь демократии, от которого потом отказалась. Но также — и в первую очередь — из-за известного раздражения тем, что русские упорно отказываются принять наши ценности. Ведь, по нашему разумению, им следовало бы понять, что им во благо.
   По моему мнению, западная демократия доказала, что она абсолютно свободный, самый эффективный и наиболее гуманный способ управлять обществом. Демократия обеспечивает благосостояние, динамику и формирует личности, которые учатся полагаться только на свои собственные силы. Я всей душой хочу, чтобы Россия пошла по этому пути. И я знаю многих русских, которые тоже так думают, — но их меньшинство.
   Большинству русских не хочется никакой западной демократии. «Демократия» — бранное слово, которое в первую очередь ассоциируется с хаосом ельцинского правления. Олигархи тогда безнаказанно разворовывали государственное имущество, а общество было неустойчивым и непредсказуемым. Сейчас общество ельцинского переходного периода стабилизировалось в форме чего-то вроде мягкого авторитаризма. Для большинства простых людей стабильность важнее, чем ценности вроде свободы слова и личного выбора.
   Такой результат достоин сожаления, но я не могу сказать, что не понимаю русских. Легко рассуждать о свободе и демократии тому, кто всю жизнь только наслаждался их плодами. У того, кто живет в обществе, где крутые повороты лишь ввергают людей в разного рода катастрофы, ощущения совсем другие.
   Это не означает, что русские правы. Я считаю, что они ошибаются. Страшно жаль, что люди в России не хотят пройти трудный, тягостный, но необходимый путь и создать демократическое общество. Не общество, в котором всезнающий президент укрывает людей от опасностей своими крылами, но общество, в котором человек несет ответственность за свою жизнь. Многопартийная система, где разные силы борются за власть, но также и владеют сложным искусством компромиссов. Именно последнего качества всегда не хватало русскому обществу. И эта неспособность найти даже самый короткий общий знаменатель и вместе прийти к решениям, которые принесут пользу всем, есть и всегда будет обществу во вред.
   Демократия — это процесс, а не готовое решение. Однако так ее понимают в России — готовое решение, опробованное в девяностые годы для того только, чтобы сделать вывод: «нам демократии не надо».
   Люди предпочли вернуться в спокойное, хорошо знакомое авторитарное общество с понятным хозяином. Это упрощает ближайшее будущее, но грозит немалыми трудностями в перспективе, так как решение проблем откладывается. До тех пор, пока Россия будет оставаться государством одного человека, проблемы коррупции, застоя в экономике и отсутствия контроля над государственными органами решить не удастся.
   И все-таки русские выбрали этот путь. Как журналист, я обязана быть критичной по отношению к тому, что я вижу. Но я и не могу работать в этой стране, постоянно задаваясь вопросом: почему они поступают не как мы? Почему они не такие, как мы?
   Мы не хотим, чтобы русским нравился Путин. Но они упорствуют в своей любви. Мы считаем, что русским следовало бы устроить оранжевую революцию и свергнуть кремлевскую власть. Они же хотят сохранить нынешний режим ради спокойствия в обществе. Мы полагаем, что русским женщинам следовало бы побольше думать о равноправии и поменьше — о том, как угодить мужчинам. Но они держатся именно последнего.
   Я не считаю, что отсутствие демократии в России следует одобрить только потому, что Россия — это Россия. Мыслить так по инерции не умнее, чем верить в то, что западные ценности суть мера всех вещей.