Убежище 3/9
Часть 26 из 67 Информация о книге
Клавдия Михайловна возится на мягком цветастом ковре с двумя неуклюжими существами, похожими на гномов. У них маленькие сплющенные головы с огромными заостренными ушами, узкие лбы и большие розовые щеки. Они прыгают вокруг нянечки, а та их щекочет. Радостно повизгивая, гномики падают на ковер, дрыгают голыми, в синяках и коричневых корочках, ногами, смеются. Скалят неровные желтые зубы. Потом они замечают меня и сразу успокаиваются. Некоторое время изучают меня своими бессмысленными глазами-пуговками, а потом медленно, с опаской начинают двигаться в мою строну. Я невольно отступаю на шаг. – Не волнуйтесь. Они просто хотят познакомиться, – говорит директор. Гномики подходят совсем близко. Другие дети – в разных концах комнаты – тоже прекращают свою возню и направляются ко мне. Ползут на четвереньках, волочат по ковру непослушные ноги, гремят ходунками. Они обступают меня плотным кольцом – скалятся, морщатся, подергиваются, чешутся, гримасничают, улыбаются. Тянут ко мне свои кривые тонкие руки. Трогают мою одежду. Вцепляются в меня. Говорят что-то на своем непонятном подвывающем языке. – Чего они хотят? – в панике спрашиваю директора. – Да просто поиграть, – он смотрит на меня удивленно. – Поиграйте с ними. Или хотя бы поговорите. Розовощекий гномик пытается взять меня за руку. Я отдергиваю ее – директор удивляется еще больше и сокрушенно качает головой. Тогда я снимаю с плеча свою сумку, сажусь рядом с ней на корточки и вытаскиваю фотоаппарат. Открываю объектив. – Хотите, я вас всех сфотографирую? Они непонимающе глядят то на меня, то на черный предмет в моих руках. – Ж-ж-ж! – говорит кривой большеротый мальчик и запрокидывает голову. – Хыа-а-а! Я подношу фотоаппарат к лицу, заслоняюсь от них. Смотрю в объектив. Несколько уродцев испуганно пятятся от меня – боятся моей странной штуки. Остальные с интересом ждут. «Фотоохота», – вертится у меня почему-то в голове. Что это? Откуда это? Фотоохота… Вспомнила – из мультфильма про Простоквашино… – Сейчас вылетит птичка! – сообщаю я им и чувствую себя полной дурой. – Пщищка… – мечтательно повторяет за мной гномик. Комната недостаточно освещена, и я снимаю со вспышкой. Мне не приходит в голову, что вспышка может кого-то напугать. Но они – они вдруг пугаются ослепительно-яркого света, и жмурятся, и визжат, и убегают, уползают от меня. Они смотрят на нянечку Клавдию Михайловну и кричат: – Мама! Они облепляют ее со всех сторон. – Мама, мама, мама… – Простите, я не подумала… – говорю я директору. Он отмахивается: – Ничего страшного. Они через минуту забудут. – А почему они называют ее мамой? – спрашиваю я. – Да они кого только так не называют! Видимо, это такое слово… подсознательное. Вряд ли они понимают его настоящий смысл… – директор устало трет лоб рукой. – В любом случае, мы их этому никогда специально не учили. Мы идем дальше. Прогуливаемся… – Это Аня и Яна. Вы, возможно, читали… Их сейчас временно поместили к нам. А скоро им будут делать операцию… Ой, нет. Не хочу, нет, не хочу это видеть так близко. В газете, на фотографии – пожалуйста. Но в одном метре от себя – нет. Двухголовое, двурукое, четвероногое чудовище стоит передо мной. На нем просторная футболка с мультяшным розовым львенком и надписью «The Lion King» – и старушечья клетчатая юбка. Одна голова неохотно улыбается директору, другая серьезно и равнодушно разглядывает меня. Оно понимает, что не нравится мне. Оно чувствует мой страх. Я не хочу смотреть на него… на них… на него – и все же помимо своей воли прилепляюсь к нему взглядом. Рассматриваю то место, на стыке, откуда его, вероятно, начнут… распиливать, когда станут делить – когда будут пытаться разделить – на Аню и Яну. Директор торопливо уводит меня: – Они не любят, когда их так пристально рассматривают. Оно не любит… … – А это наша Катенька. Привет, Катенька! Бритая наголо Катенька в смирительной рубашке с разноцветными мишками и собачками сидит на резиновом матрасе, раскачивается из стороны в сторону и мычит на одной ноте – тихо и назойливо. На нас она никак не реагирует. Ее черные – с огромными зрачками – глаза смотрят в переносицу. – Катенька – это наше чудо… – Почему «чудо»? – удивляюсь я. – У нее в голове вместо серого вещества – вода. Практически только вода. По всем законам биологии жить она не может. Однако же… Ей уже скоро пятнадцать. Уже совсем взрослая девочка, да, Катенька? – Ы у, ы у, ы у, ы у, ы у, ы у, ы у, ы у... Да что же это такое? Пятнадцать? На вид ей не больше семи… – Эти дети… Они что, не взрослеют? Директор снисходительно улыбается: как будто я брякнула какую-то глупость – дурацкую, но вполне простительную. – Можно и так сказать, – отвечает он. – Не взрослеют. У них, как правило, не работает та область мозга, которая отвечает за рост. – А как же… – кажется, сейчас я скажу еще одну глупость, – …а когда они стареют, они тоже остаются такими? У него на губах снова появляется та ухмылочка. Циничная и какая-то… – Они не стареют, – весело говорит он. – Не успевают. Я наконец выхожу из ада. Здесь, снаружи, пустынно и очень шумно. Мрачный сентябрьский дождь исступленно стегает прозрачными своими хлыстиками все без разбору: серое двухэтажное здание интерната, серые стволы деревьев, серые высотки, серое шоссе, призывно лоснящееся вдалеке, серую землю. По щиколотку утопая в грязи, я иду к шоссе. Зонта у меня нет. Зачем я туда иду? Ждать под таким ливнем автобуса практически невозможно… Но возвращаться туда, в интернат, – невозможно совсем. К тому времени, как я добираюсь до остановки, дождь немного стихает. Теперь он моросит нудно, настырно и безнадежно. Теперь он – как ноющая боль в животе, про которую думаешь, что она не кончится никогда. XIV ДЕТЕНЫШ – Петр Алексеич! – М-да? – Петр Алексеич, а можно, я его буду Ваней называть, новенького мальчика? – Зачем? – Ну, я знаю, конечно, что это не его имя… Но очень уж он на внучка моего похож – а того Ваней зовут… Можно? – Да зовите как хотите. Ему это, я думаю, решительно все равно. – Спасибо, Петр Алексеич. * * * – Ну, здравствуй, Ванюша! XV