Увертюра

Дверь нужного подъезда, новенькая, серая, с блестящими кнопочками домофона, стояла нараспашку. За ней пахло сыростью, в пролете между вторым и третьим этажом путь преградило полное ведро и сине-фиолетовый матерчатый тыл. Женщина, облаченная в классический «уборщицкий» халат словно почувствовала чье-то приближение. Арина еще и рта открыть не успела, чтобы сказать «простите, позвольте пройти», как та уже выпрямилась и посторонилась. Еще и улыбнулась — дружелюбно, белозубо, чуть ли не радостно — как будто Аринино появление было невесть каким приятным событием.

Арина осторожно, краешком поднялась по влажным еще ступенькам на четвертый этаж. Квартирная дверь распахнулась через мгновение после мелодичной трели звонка..

— Чего надоть? — женщина в тугих «перекисных» кудряшках, затягивая пояс выцветшего махрового халата, держала в руках поварешку. То ли для защиты от незваных гостей, то ли Аринин визит просто отвлек ее от кухонных забот. Облако запахов, вывалившееся на площадку, было таким плотным, что у Арины заурчало в животе. Пахло жареным луком, куриным бульоном и, кажется, капустным пирогом. Газовая атака и полная деморализация, сердито подумала Арина. Стакан воды, что ли, попросить, чтоб не скончаться тут в страшных муках?

— Чего тебе? — повторила женщина, смерив ее недовольным взглядом.

— Харитон Седых здесь живет? Мне нужно с ним поговорить, — Арина улыбнулась, но это не помогло.

При виде же удостоверения настороженность хозяйки сменилась неприкрытой враждебностью:

— Чего вам от мальчишки понадобилось? Он ни в чем не виноват!

— Я и не говорю, что виноват…

— Говорит она… Все вы такие, мягко стелете, а после — раз, и в околоток, лишь бы галочку поставить! Он же добрый, мухи не обидит.

— Да мне просто поговорить. Про его экзамены в консерватории.

Лицо женщины смягчилось, но впускать Арину в квартиру она не спешила.

— Вот говорила я, что не будет толку от этой затеи! Доигрался на своем пианино! Милиция пришла!

Поправлять хозяйку, что давным-давно уже не милиция, а полиция, Арина не стала. Какая разница!

— Да мне просто несколько вопросов задать. Вы его мама?

— Ну мама. А ты чего, из опеки, что ль? Так у нас все в порядке, все сыты, все здоровы.

Из квартиры неслись детские вопли, визги, хохот, в прихожую выкатился ярко-рыжий мальчишка лет восьми в пронзительно зеленой футболке.

— Мам, Филька в духовку лезет!

— Ах ты, господи! Еще кастрюлю на себя вывернет! А ты куда смотришь? — женщина ринулась внутрь.

Арина, помедлив чуть-чуть, двинулась следом. Судя по мощности детского хора, в квартире располагался домашний детский сад. Но на кухне детей обнаружилось всего двое. Белобрысый, но смуглый пацаненок лет пяти сидел возле плиты, на которой что-то жарилось-парилось, и, похоже, сам себе рассказывал сказку:

— Кто ел из моей чашки? — вопрошал он густым басом и отвечал пронзительно-тонко. — Кто сидел на моем стульчике?

Рыжий мальчишка, уже успевший сменить футболку на оранжевую, под цвет шевелюры, что-то распевал, колотя в такт по пустой кастрюле. Арина машинально обернулась. Зеленая футболка маячила за спиной, в просвете ведущего на кухню коридорчика. Да, надо было хоть мороженое по дороге перехватить или банан, а то от голода уже мерещиться начинает.

— Сама зашла? — обернулась женщина. — Ну гляди, раз уж…

— Да я вовсе не из опеки, мне Харитон нужен.

— Не из опеки? А то ходят и ходят, только и горазды все обнюхивать. А как пособие за многодетность, так не положено. Не положено! Если я Тимку-то с Макаром на себя перепишу, пенсию им за мать перестанут платить, и, главное, Тонькина квартира так и уплывет! Подрастут мальцы, куда им?

Из краткого, но экспрессивного монолога Арина сумела понять, что разные футболки ей не померещились, рыжих мальчишек действительно было двое:

— Тонька-то родами померла, куда ж их, не в детдом же? К себе забрала, конечно. Вон какие уже вымахали, а теперь, значит, опека всполошилась.

Зеленая футболка меж тем просочилась на кухню, и от вида двух разноцветных, но в остальном абсолютно одинаковых пацанов у Арины опять зазвенело в голове.

— Эй, девка, ты нынче обедала ли? — встревоженно спросила хозяйка. — Не мотай башкой, сама вижу. И не завтракала, небось? Ну-ка сядь! Макар, забери Филиппа! Тимофей, хватит колотить, у меня самой сейчас голова лопнет.

Тот рыжий, что был в зеленой футболке, сноровисто подхватил сидевшего у плиты мальца, посадил к себе на закорки и потащил в глубь квартиры. Оранжевый со вздохом отставил кастрюлю и чинно сложил на коленях ладони — изобразил пай-мальчика.

— Чаю сделай, обормот! Чего развалился, как в гостях.

Неведомо откуда в руке Арины оказался стакан с густым бледно-красным киселем. Она осторожно отхлебнула. Смородина, яблоки и еще что-то терпкое.

— Пей, не отрава! Боярышник там, от сердца самое то. Может, еще сахару добавить? — и не дожидаясь ответа, сыпанула в стакан столовую ложку, хотя кисель и так был невыносимо сладким. — Не мотай головой! Вот девки! Хоть в обморок, только бы лишнюю калорию в себя не положить! на-ка вот!

Опустевший стакан сменила синяя кружка, дополненная куском умопомрачительно благоухающего, только-только из духовки, пирога.

— Да я не из-за калорий, — виновато улыбнулась Арина, отхлебывая чай, куда хозяйка щедро добавила сгущенки. — Работы много. Забыла. И это надо, и то, и… ну вот. А как вы догадались, что я голодная?

— И! У меня на работе полный кагал таких!

— А вы кем работаете?

— В пекарне, старшей по смене. Тебя как зовут-то? Ты книжечку показывала, да я не вглядывалась.


Арина опять потащил из кармана удостоверение, но женщина так замахала рукой, что она просто сказала:

— Арина. Арина Вершина.

— А я Лина. Целиком-то Каролина, маманя покойная учудила, вроде из кино какого-то или из телевизора. Красиво, но какая из меня Каролина? Лина. Лина, значит, и Арина, видишь, как складно выходит. Чего тебе от Тошки-то надобно?

— Да просто поговорить. Про экзамены.

Женщина вздохнула:

— Тогда не помогу. Думала, может, я чего знаю, но про экзамены эти… Нету Тошки-то, не с кем тебе разговоры разговаривать.

— К-как н-нету? — Арина вдруг испугалась, но тут же себя одернула. Да, «нету его» могло означать что угодно — утонул, машина сбила, хулиганы избили, но тогда Лина вряд ли стала бы с ходу кидаться на защиту сына — «чего вам от мальчишки надо». Но такая уж работа, в первую очередь думаешь про плохое.

— Ну как, как? Взрослый уже, сам с усами.

— То есть он теперь дома не живет? А когда появится? Можно на его комнату взглянуть?

— Да откудова ж мне знать, когда появится? Он как в институте своем от ворот поворот получил, а у меня как раз… Ай, неважно, тебе мои беды без надобности. Ну, в общем, мне бы пожалеть его, а я вроде как обрадовалась. Может, и сказала чего в сердцах. Только ведь правду сказала! Здоровый парень, хватит у матери на шее сидеть. Мне и без него забот хватает. Где эта ваша программа помощи многодетным семьям? Типа по бумагам я вовсе не многодетная, и крутись как хочешь. Вот скажи, как в трех комнатах с пятью детьми уместиться? Так что комнату гляди, коли тебе надо, но там сейчас Магда. Пока Тошка тут жил, мне с ней в одной комнате приходилось. И как тут жизнь устраивать, когда на соседней кровати малолетка спит. Спит она, как же!

— Я не малолетка, — прошелестело рядом.

Девочка появилась на кухне тихо, как тень. И сама она походила на тень: тоненькая, бледная, русоволосая, сероглазая. На вид не старше лет двенадцати, но высокая: когда Лина обняла дочь, русая макушка уткнулась матери в нос.

— Да что ты, что ты! — забормотала Лина. — Ты ж моя главная помощница. Не слушай, это я так, в сердцах.

Магда, значит… Похоже, «маманя покойная» передала Лине пристрастие к необычным именам. Тимофей, Макар, Филипп и — Магда. Ах да, еще и Харитон!

— Лина, где Харитон сейчас, вы не знаете?

— Звонил однажды, — вздохнула та, — через неделю, что ли, как из дому ушел, сказал, что жив-здоров, все в порядке, можно за него не беспокоиться. Вроде и расстраиваться перестал, что в этот институт музыкальный его не взяли. И слава богу, что не взяли! Что это за работа для мужика — на пианине тренькать! Вон, полюбуйся, целый шкаф сплошных нот!

Комнатка справа от прихожей была крошечная, не больше десяти метров. В одном углу разместилось пианино, в профиль похожее на черного безголового тираннозавра, в противоположном, ближе к окну — застеленная «тигровым» пледом тахта с высоким «пеналом» в головах, напротив нее — потертый письменный стол. Между столом и пианино втиснулось то, что Лина назвала шкафом — узкий стеллаж, большую часть которого занимали, судя по формату и корешкам, действительно ноты. Два стула — один возле письменного стола, другой возле пианино, в котором Арина узнала «Аккорд», на котором сама когда-то играла свои первые гаммы.

— Ну пианино-то вы ему все-таки купили, — проговорила она неуверенно — мало ли какие обстоятельства были в этой семье десять лет назад. Может, учить Харитона музыке хотел его отец (где он сейчас, кстати?), а сегодня у Лины все заботы — поставить на ноги всех детишек. До музыки ли тут?

— Какое там! На какие бы шиши? Тут на хлеб не всегда хватает. Борис купил. Это дядька Тошкин. Двоюродный. И за школу за музыкальную он платил. А чего ему? Он на своей вахте такие деньжищи заколачивает! Лучше бы обувку детям купил. Где там! Тошка ему какая-никакая, а родная кровь, а мы так, сбоку припека.

Она щелкнула по узкой черной крышке:

— Вот продать бы пианину эту. Так ведь Борька меня со свету сживет. Вот и стоит, только место занимает.

— Я на нем играть буду! — Магда встала перед инструментом, словно заслоняя его от посягательств. — Вика Федоровна…

Мать перебила:

— Да откудова ж у меня деньги Вике Федоровне платить!

— Она так со мной заниматься станет! Ну, может, по хозяйству помогу, полы там помыть, суп сварить, она старенькая уже, трудно ей.

— Это она, значит, себе бесплатную прислугу хочет заполучить?

— Не бесплатную. Она со мной заниматься будет, она говорит, что у меня слух абсолютный! Как у Тошки! И пальцы музыкальные! — девочка пошевелила растопыренными пальцами, действительно длинными и очень гибкими.

— Вика Федоровна — это кто? — спросила Арина.

— Соседка наша, — объяснила Лина. — В третьем подъезде живет. До пенсии в музыкальной школе вроде работала, а после так. Ученики к ней прямо домой ходят. Это она Тошку с панталыку сбила. Борису про его способности наплела, а тот и рад.

— А я все равно выучусь! И буду на сцене, в красивом платье, и все будут мне хлопать!

— Да учись, я разве против? Может, будешь, как Вика Федоровна, учеников в дом водить. Беспокойство, зато кусок хлеба верный. Ох, что ж это я, там же все выкипит! — и она исчезла со стремительностью, которой трудно было ожидать от столь пышного тела.

Магда так и стояла спиной к пианино — словно защищая.

— А это кто? — Арина показала на приколотый над письменным столом снимок: парень держал на руках хохочущую девушку. С точки зрения художественности снимок был хорош — пятна солнца и теней от нависшего сбоку клена словно бы тоже смеялись: лето, солнце, веселье, праздник… счастье. Но как фотодокумент, огорченно вздохнула Арина, снимок никуда не годился. И ракурс, и сюжет, и освещение делали участников праздника практически неузнаваемыми.

— Так это Тошка и есть!

— А девушка?

Девочка помотала головой.

— Он не говорил. Только однажды… сказал, что это его Слава.

— Слава? То есть ее так зовут?