Вечная ночь

– В течение вечера несколько человек в разное время говорили с ним по домашнему телефону. В двенадцать пришла соседка, стала орать, что у нас слишком громко играет музыка. Он полчаса, наверное, с ней ругался. Слушайте, это что, допрос? Тогда где санкция, повестка или как там у вас положено по закону? И какого черта вообще вы устроили спектакль вчера в клубе, потом тут, с интервью? – Наташа очень старалась не кричать, но голос срывался на визг.

– Нет. Это не допрос, пока только беседа. Все еще впереди.

– Я все уже сказал. Чего вы еще от меня хотите?

После того как Антон показал удостоверение, Вазелин сразу перешел на «вы». Антон сам не знал, чего еще хочет от «солнца русской поэзии».

Было ясно, что Вазелин никакой не Молох, говорит правду. С алиби у него все в порядке, ни одной улики против него нет. Доказать, что ребенок его, невозможно. Экспертиза установления родства является так называемой экспертизой исключения. Существует только точное «нет». Точного «да» никто не скажет. Но если бы и можно было сказать точное «да», что толку? Валентин Куваев, популярный эстрадный певец, завел роман с одной из своих поклонниц, с маленькой девочкой, дочерью своего злейшего врага, популярного эстрадного певца Валерия Качалова, чтобы насолить ему, чтобы раздуть желтый скандал и в очередной раз пропиарить себя. Это называется подонство. Но за это привлечь нельзя.

Почему-то даже самые отъявленные рецидивисты, уголовники не вызывали у лейтенанта такого отвращения, как этот гладкий сытый красавчик, похожий на Шаляпина.

– Статья сто тридцать четвертая, – сказал Антон, – половое сношение с лицом, не достигшим четырнадцатилетнего возраста.

– Ей было пятнадцать, – ухмыльнулся Вазелин, – да и ничего вы не докажете. Вы сами это понимаете, а беситесь потому, что я лично вам не нравлюсь. Оно и понятно. В вас никогда не влюблялись пятнадцатилетние нимфетки, не вешались вам на шею.

– Слушай, заткнись! – поморщилась Наташа. – Что ты порешь? Вы его извините, лейтенант. Он привык выдрючиваться и все остановиться не может. Опомнись, придурок. Девочку убили. Тебе что, совсем ее не жалко?

Вазелин отбил пальцами дробь по столешнице, надул щеки и с шумом выпустил воздух.

– Ну, допустим, жалко. Мне рыдать, да? Вот прямо здесь и сейчас? А потом прийти домой, напиться в зюзю, залезть в ванную и порезать вены? Этого ты хочешь?

Наташа махнула рукой, отвернулась, закурила. Антон достал заранее заполненный и подписанный Соловьевым бланк повестки и положил на стол перед Вазелином.

– Распишитесь.

– Как? Мы же все выяснили! – Он прищурился, поднес бумагу к глазам. – Куда мне следует явиться?

– Пожалуйста, внимательно прочитайте и распишитесь. Там все написано.





* * *


Ждать личного врача не стали, вызвали «скорую». У Зацепы случился инсульт, левую половину тела парализовало. Он был без сознания. Соловьев знал, что надо уходить, больше нечего здесь делать, но все-таки остался до приезда «скорой» и, конечно, жестоко поплатился за это.

Сразу вслед за бригадой в кабинет влетела Зоя Федоровна. Каким образом ей удалось домчаться от Смоленской до Бронной за десять минут, через все утренние пробки, так и осталось тайной.

«Наверное, на помеле прилетела», – грустно пошутил про себя Соловьев, хотя, конечно, было не до шуток.

Секретарша успела сказать Зое Федоровне по телефону, что к Николаю Николаевичу явился следователь, и синьора, переступив порог кабинета, кинулась не к мужу, не к врачу, а к Соловьеву.

– Кто вы такой? По какому праву? Что вы с ним сделали? Предъявите документы! – кричала синьора.

– Тише, пожалуйста, – попросил врач.

Соловьев протянул даме свое удостоверение. Она открыла, бросила на стол, тут же схватила листок бумаги, карандаш.

– Я все записываю! Я сегодня же буду жаловаться. Он отлично себя чувствовал утром, когда уходил из дома.

– В котором часу? – спросил Соловьев.

– Что?

– В котором часу он ушел сегодня из дома? Сразу поехал сюда, в офис, или перед этим встречался с кем‑то?

Зоя Федоровна часто заморгала, тряхнула рыжими волосами. Она опешила от такой наглости: как он смеет еще и вопросы задавать?! Но все-таки ответила, скорчив снисходительную гримасу, как будто объясняла идиоту, что земля круглая и дважды два четыре:

– Николай Николаевич ушел в начале десятого и поехал сразу сюда, в офис.

Соловьев посмотрел на часы. Двенадцать десять. В офисе Зацепа появился в одиннадцать тридцать пять. Где он провел полтора часа, а то и больше? Встречался с кем‑то?

Дима взял свое удостоверение, убрал в карман. Поднял с пола конверт с фотографиями. Хорошо, что он успел собрать их и спрятать. Вопреки всему ему было жутко жалко человека, которого сейчас перекладывали на носилки. Он пытался сочинить какое-нибудь внятное объяснение лично для Зои Федоровны, но не мог. Просто ничего в голову не приходило.

– Что произошло? Зачем вы сюда явились? – подступала к нему разгневанная синьора.

– Я не могу вам этого сказать, – честно признался Соловьев.

Синьора открыла рот, но ответить не успела, увидела, что ее мужа на носилках выносят из кабинета, и бросилась к врачу.

– Послушайте, почему вы ничего не говорите? Куда вы его везете? Насколько это серьезно?


– Очень серьезно, – сказал врач, – геморрагический инсульт. Везем в Институт Склифосовского, в реанимацию.

– Как – инсульт? Не может быть! Коля, ты меня слышишь? Почему ты дрожишь?

– Он вас не слышит. У него судороги, – сказал фельдшер.

В приемной собралась куча народу, и санитарам с носилками пришлось проталкиваться сквозь эту кучу. Зоя Федоровна бежала следом, на прощание обернулась, крикнула Соловьеву:

– Мерзавец! Вы за это ответите!

Все, кто был в приемной, уставились на него. Какой-то лысый толстый мужчина тут же вцепился в локоть и спросил с тяжелой одышкой:

– Вы из налоговой полиции?

Вдруг повисла тишина. Все продолжали смотреть на Диму.

– Нет, – сказал он, – я из ГУВД. Разрешите пройти.

Толпа расступилась. За окном взвыла сирена. «Скорая» увозила Зацепу. За спиной Соловьева шелестели голоса. Он шел по коридору, не оглядываясь. Оказавшись на улице, достал мобильник и машинально, почти не соображая, что делает, набрал номер.

Кому он звонит, он понял только, когда услышал:

– Алло.

– Это я. Ты можешь сейчас говорить?

– Дима, где ты пропадал? – По ее голосу он догадался, что она улыбается. – Ты знаешь, я собиралась тебе позвонить… Сейчас, одну минуту. Нет, это я не тебе. Прости. Что-нибудь случилось?

– Случилось.

– Да, конечно, я задаю глупые вопросы. Тебе нужна моя помощь?

– Мне нужно тебя увидеть. Когда мы встретимся?

– Когда скажешь. Хочешь, сегодня вечером, часов в семь.

– Я заеду за тобой в клинику к семи.

– Хорошо. Да, все, уже иду. Нет, это я не тебе. Димка, что у тебя с голосом? Ты простудился?

– Нет, Оленька. Я здоров. Просто мне приснился плохой сон.

– Наверное, очень плохой, если у тебя из-за этого такой голос. Димка, ты же никогда не придавал значения снам, ты не запоминал их и уверял меня, что это все бред. Ну что с тобой?

– Я только что беседовал с одним человеком, он свидетель, и у него случился инсульт.

– Да-а, вот это уже совсем не сон. Свидетель по убийству Жени Качаловой?

– Откуда ты знаешь, как звали убитую девочку?

– Потом расскажу. Так что твой свидетель?

– Мужик, под шестьдесят. Два года тайно встречался с девочкой и спал с ней за деньги. Только что его увезли в реанимацию. Врач сказал, мало шансов, что он оклемается.

– У тебя будут неприятности?

– Разумеется, будут. Он большая шишка. Но дело не в этом. У меня такое чувство, что я его убил. Он сказал, девочка снималась в порно. Наверное, ты все-таки была права с самого начала. Он даже назвал имя порнографа. Марк. Правда, больше он ничего не знает. Опять тупик.

– Да почему тупик? Ты что? Интернетского Молоха тоже зовут Марк.

– Ты уверена, что это настоящее имя?

– А вдруг? Послушай, – она перешла на быстрый шепот, – у меня тут один больной, его сняли с колеса обозрения в Парке культуры, у него вроде бы потеря автобиографической памяти, но он симулирует, скрывается тут от кого-то. Омерзительный тип. Меня тошнит от него. Когда я с ним говорила, он цитировал тексты Молоха кусками, почти дословно. Мне кажется, это он и есть.

– Кто?

– Порнограф. Ему сели на хвост, и он спрятался. Отпечатки у него сняли сразу, но ты знаешь, как у вас это все долго делается.

– Да, Оленька. Я понял, постараюсь ускорить. Пусть он пока лежит у тебя. Вечером приеду, ты мне его покажешь.

– Обязательно. И еще, я Кириллу Петровичу позвонила, пусть он его посмотрит. Он умеет раскалывать симулянтов.

«Ему позвонила, а мне нет», – обиженно подумал Дима, но вслух этого не сказал.

В трубке отчетливо прозвучал раздраженный женский голос: