Влюбленный призрак

Тома́ не справился с побуждением снова побывать перед Дейвис-холлом. Он постоял на его ступеньках, мечтая о том, как однажды по ним ринется к входу толпа, пришедшая на его концерт. После этого он направился к Юнион-сквер — большой площади, окруженной пышными торговыми заведениями, художественными галереями, туристическими магазинами и салонами красоты. Этот оазис роскоши находился всего в нескольких шагах от О’Фарелл-стрит, где прямо на асфальте спали бездомные.

Тома́ залюбовался колонной посреди площади, увенчанной статуей греческой богини: стоя на одной ноге, она тыкала трезубцем в небо.

— Ника, богиня победы, — подсказал Раймон, внезапно выросший рядом.

Тома́ вздрогнул и со вздохом уставился на отца.

— Я тебя напугал?

— А ты как думаешь? Как у тебя это получается?

— Она вполне узнаваема, довольно соблазнительна для своей эпохи… И какое чувство равновесия!

— Я говорю о твоих появлениях!

— Сам не знаю. Что бы ты ответил, если бы тебя спросили, как у тебя получается ходить? У каждого свои фокусы. Я появляюсь и исчезаю, когда пожелаю. Эту колонну воздвигли в честь победы адмирала Дьюи над испанцами в сражении за Манилу. Один из кончиков трезубца символизирует президента Мак-Кинли, убитого через полгода после того, как он заложил камень для строительства этого памятника. Зубец посвятил ему следующий президент, Теодор Рузвельт. Вердикт истории неоспорим: может, при жизни Мак-Кинли звезд с неба не хватал, но уж после смерти он рвется в небеса, словно стрела.

— Не знал, что ты такой знаток Сан-Франциско, — удивился Тома́.

— То, что я тебе поведал, высечено на пьедестале. Не могу не задуматься о странном представлении людей о вечности. Статуя — как это грустно…

— Полагаю, не каждому выпадает шанс вернуться к сыну.

— Тут ты прав, этот шанс я ценю. А ты бы прекратил свои попытки выведать у меня тайну, зря стараешься. Если тебе надоело притворяться туристом, присядем на ступеньки, нам надо поговорить.



Тома́ побрел за отцом и уселся рядом с гитаристом.

— Они конфисковали мою урну! Директор dignité.com был ужасно возмущен, что кто-то вот так покинул своего близкого. Послушать его причитания, я — малолетнее дитя, брошенное на паперти. Его помощник выступил в твою защиту, доказывая, что у нуждающихся людей могло не найтись средств на достойное захоронение, вот они и понадеялись на чужую сострадательность. На что директор резонно возразил, что вряд ли эти достойные сострадания люди сперва сожгли бы своего покойника у себя в камине. Ты только подумай — «в камине»! До чего унизительно. Пока что я заперт в директорском кабинете. Хирург с моей репутацией томится в шкафу! Чем я заслужил такое обращение?

— В таких случаях принято вопрошать: «Чем я прогневил Господа?»

— Сказано тебе, не трогай Господа — нечего поминать его всуе. Я говорил, что мы потерпели фиаско, но теперь это уже слабо сказано: нас постигла полная катастрофа.

— Есть и хорошая новость: твой прах найден, завтра я его заберу. Ничего страшного не произошло.

— Настала моя очередь спросить, на каком свете ты живешь. Что ты намерен им наплести? Что отправился в отпуск с папиным прахом под мышкой, не захватив с собой никаких документов на него? Как ты докажешь, что эта урна принадлежит тебе… фигурально выражаясь? Попросишь поверить тебе на слово? Ты хоть представляешь, как поступают с иностранцами в этой стране после того, как они выбрали этого своего пергидрольного мафиозо? В лучшем случае тебя выставят за дверь, в худшем сообразят, что ты замешан в инциденте с урной Камиллы, и в два счета тебя депортируют.

— Что еще за инцидент?

— Похоже, ты не до конца закрыл крышку после своей неудачной попытки в конце церемонии. Я не знал, что урна запечатана, ты сломал печать, и они заметили, что с урной возились. Для этого не нужно обладать проницательностью Арсена Люпена.

Тома́ вытаращил глаза и покраснел, чем сильно удивил отца.

— А ее дочь в курсе? — взволновался он.

— Скорее всего. Раз уж на то пошло, какого цвета у нее глаза? — спросил Раймон.

— Цвета топаза, а что?

— Топаз… Только не делай вид, что забыл ее имя!

— Не забыл. Только я не вижу связи.

— Я твой отец, но в свое время мне было столько лет, сколько сейчас тебе. Если бы она тебя не зацепила, ты бы ничего не знал про ее глаза, уж я-то в таких вещах разбираюсь! Яблоко от яблони недалеко падает, сынок, даже если и пытается откатиться подальше.

— Даже мертвый, ты несешь околесицу. Я успел обратить внимание на цвет ее глаз, потому что провел в ее обществе два часа — между прочим, если ты запамятовал, с целью оказать услугу тебе.

— Неужели?

Гитарист заиграл песню Боба Дилана I shall be free. И Раймон уверял, что он тут ни при чем.



— Ладно, я признаю, что оплошал, и готов исправить свою ошибку. Сегодня ночью я проберусь в колумбарий, найду способ попасть в его кабинет, вскрою шкаф и верну тебя в Париж.

— Слишком опасно, Тома́, я не могу допустить, чтобы ты так рисковал. Напрасно я тебя во все это втянул. Пошутили, и хватит. Главное, я не хочу возвращаться к твоей матери, возраст уже не тот, время упущено. В лучшем случае меня поместят неподалеку от Камиллы, в худшем развеют мой прах. Я согласен, что этот парк — более экзотическое место, чем мой пыльный кабинет, где я провел последние пять лет.

— Я вроде планировал обойтись без трупов.

— Перестань грубить. Так или иначе, это была бы кража со взломом, и к тому же не абы откуда — из ритуального помещения! Если тебя схватят, ты не сможешь объяснить свой поступок и тем более воззвать к снисхождению судьи. Увлекая тебя в Сан-Франциско, я хотел помочь тебе осуществить мечту — выступить в США. Меньше всего мне хотелось, чтобы меня заперли в шкаф, а тебя в кутузку.


Гитаристу надоел сидящий рядом с ним субъект, разговаривающий сам с собой. Он собрал вещи и перешел на место поспокойнее.

Тома́ стал молча наблюдать за державшейся за руки парочкой туристов.

— Все же не зря мы сюда подались! Помнишь свои слова: «Лучше подохнуть, чем торчать в этом мрачном месте»?

— Что было, то было, но, как ты изящно намекнул, дело уже сделано. У тебя вся жизнь впереди, я не хочу, чтобы ты так рисковал.

— А я отказываюсь оставлять тебя здесь одного. Что мне потом рассказывать твоим внукам? Что я бросил их деда в тот момент, когда был больше всего ему нужен?

— Ты что, беременный?

— Каким же ты бываешь ослом!

— Возможно, зато твою мать я пленил именно своими глупостями. Никогда не упускай возможность удачно ввернуть словечко, особенно в сложной ситуации.

— Надеюсь, кабинет директора хотя бы расположен на первом этаже? — спросил Тома́.

— На первом. Третье окно, первый корпус справа. Признаться, это немного неожиданно, — проговорил как ни в чем не бывало Раймон.

— Я займусь этим после полуночи.

Раймон положил руку сыну на плечо.

— Ты прав, мы верно поступили, что прилетели сюда. Только обещай мне одну вещь.

— Сначала скажи какую, а там видно будет.

— Ты когда-нибудь вернешься в Сан-Франциско и выступишь в Дейвис-холле. После концерта, когда публика устроит тебе овацию, ты вспомнишь отца.

— Я вспоминаю тебя каждый раз, когда поднимаюсь на сцену.

Раймон немного помолчал.

— Нам надо было больше времени проводить вместе, — сказал он. — Оставаться лучшими друзьями на свете. Мне хотелось служить для тебя образцом, лепить тебя по своему подобию, передавать тебе свои ценности, но это требовало соблюдения некоторой дистанции. Грех гордыни со стороны человека, считавшего свою жизнь безупречной. Но то, чего ты достиг, превосходит все мои ожидания. Я не говорил тебе достаточно часто, как сильно я тобой горд. Не только когда ты вырос, но и когда был ребенком. Твоя решительность, смелость, внимание к другим, этот свет в твоих глазах — все это наполняло меня уверенностью, что нет ничего невозможного.

— Хватит, папа…

— Избавься от ложной скромности, мешающей слышать важные вещи. У меня мало времени — я чувствую, что как будто постепенно растворяюсь. Поэтому я хочу, чтобы ты меня выслушал и дал мне это обещание.

Тома́ пристально посмотрел на отца и пообещал.





15




Тома́ быстрым шагом пересек Юнион-сквер, направляясь к магазинам напротив.

— Куда мы идем? — осведомился Раймон.

— Мне нужно купить одежду на вечер, — ответил Тома́.

— В спортивном магазине?

— Для кражи со взломом требуется что-то черное, как сама ночь, и более удобное, чем то, что на мне.

— У Арсена отлично получалось грабить в костюме, — напомнил Раймон.



Тома́ наскоро переоделся в доме на Грин-стрит, после чего они с отцом высадились в шести улицах от колумбария — предосторожность для заметания следов, которую Раймон почерпнул из телесериалов. Отпустив таксиста и дождавшись, чтобы машина скрылась из виду, они дошли до перекрестка бульвара Гири и авеню Бомон, где Раймон застыл как вкопанный перед заведением под названием Mel’s Drive-in.

— Настоящий «драйв-ин»! — воскликнул он с видом восторженного мальчишки, указывая на синюю неоновую вывеску. — Прямо как в кино пятидесятых годов! Зайдем, неразумно нарушать закон на пустой желудок, не хватало, чтобы ты грохнулся в голодный обморок.

Тома́ посмотрел на часы. Полночь еще не наступила, к тому же отец, говоря о еде, был недалек от истины. Заглянув в закусочную, он убедился, что внутри все соответствует их ожиданиям.

Вдоль витрины тянулся ряд боксов с сиденьями из зеленой искусственной кожи, вокруг пластиковых столов теснились стулья, у барной стойки высились вращающиеся табуреты, у колонны стоял разноцветный музыкальный автомат.

— Ты только полюбуйся! — продолжал радоваться Раймон. — А ведь я танцевал с твоей матерью под Rock Around the Clock! Мелочь найдется?