Влюбленный призрак

Бартель усадил Манон за стол, ужин был уже полчаса как готов, кухарка уже дважды приходила с вопросом, когда подавать еду.

Манон бросилась к ней с объятиями. Тереза работала у Бартелей так давно, что уже сбилась со счета проведенных здесь лет. Манон, выросшая у нее на глазах, считала ее полноправным членом семьи.

— Он не слишком вас замучил? — спросила Манон Терезу шепотом.

— Сейчас мучается он сам, моя маленькая Манон. У него суровый характер, но меня он щадит. А вы, как всегда, опоздали.

— Выдался долгий денек.

— Знаю, — вздохнула Тереза. — Теперь все позади, вам больше не придется пропадать в том мрачном месте. Мадам лучше там, куда она теперь попала.

— Если она куда-нибудь попала… — возразила Манон.

— Можете не сомневаться!

— У вас особые связи с потусторонним миром? — насмешливо спросила Манон.

— С потусторонним — нет, зато в этом доме от меня ничего не укроется.

— Наверное, я слишком устала. Я совершенно вас не понимаю.

— А я ничего не говорю, не имею права, — ответила кухарка, осторожно переливая содержимое кастрюли в фарфоровую супницу. — Но думать мне никто не запретит. И мысли у меня про то, что дела нехороши.

— Какие дела?

— Никакие! Молчок, рот на замке, таковы распоряжения генштаба. — Так кухарка называла Бартеля, когда тот действовал ей на нервы.

— Какие еще распоряжения? — не унималась Манон.

— Садитесь за стол. Не для того я старалась, чтобы вы ели остывшее. Жалко рыбу, я столько раз вынимала ее из духовки и снова туда ставила, что у нее, наверное, закружилась голова. После еды занимайтесь чем хотите. Будет охота сходить в библиотеку за книгой — сходите, никто вам не помешает.

— Мне охота сходить туда прямо сейчас.

— Ни за что! — Тереза схватила ее за руку. — На войне из вас не вышел бы связной. Прочь из кухни, живо к отцу!

И Тереза изобразила свирепость, как когда-то, когда Манон была маленькой. Даже повзрослев, та не осмеливалась оспаривать ее приказы. Сам Бартель если и позволял себе этот риск, то лишь изредка.



Манон уселась напротив отца и дождалась, пока Тереза поставит на стол суп из зеленого горошка и удалится.

— Тебе бы все здесь поменять. Уж больно мрачные обои и деревянная обшивка.

Она негодующе посмотрела на висевший над камином портрет генерала Шермана, пугавший ее в детстве.

— Тридцать лет он сверлит меня своим сумрачным взглядом. Не мог бы ты подыскать более жизнерадостную картину? А эти вечно задернутые шторы? Что толку жить в таком шикарном квартале, если не видишь происходящего снаружи?

— В своей квартире ты вольна делать все, что тебе заблагорассудится, а мой дом изволь оставить в покое. Кто этот органист, игравший на церемонии? — спросил Бартель.

— Просто органист, — рассеянно ответила Манон.

— У него есть имя?

— Несомненно, только мне оно неизвестно. А что?

— Он выполнил свою работу с душой. Сколько задора, сколько рвения! Друзья твоей матери остались довольны.

— Это именно то, что требовалось, разве нет?

— Возможно, но получился некоторый перебор. У тебя нет догадок, кто это такой?

— А должны быть?

— Где-то же ты его раздобыла. Директор dignité.com утверждает, что музыкой занималась ты.

— Ничего подобного, не я, а они.

— Это сначала, но потом их музыкант не явился, утром с ним произошел несчастный случай. Ты в курсе дела, раз сама решила эту проблему.

— Почему тебя так интересует этот человек?

— Я не каждый день хороню жену, и потом, тебе известна моя страсть к деталям. Я просто хочу знать, кто он такой. Кстати, ты болтала с ним на протяжении всего приема, игнорируя наших друзей. Очень невежливо с твоей стороны.


— Я тоже не каждый день хороню мать. Хватит с меня политеса и соболезнований. Хочешь знать всё — пожалуйста: я сама просила его от меня не отходить, именно для того, чтобы никто из них ко мне не приближался. Он прекрасно справился с этой задачей, и плевать мне, что подумали ваши друзья.

— И он не представился? Очень странно!

— Я не спросила, как его зовут.

— Тем более странно.

— Что ты пытаешься раскопать?

— Ты не ответила на мой вопрос. Этот музыкант не возник на церемонии сам по себе. Где ты его нашла?

— В парке, на скамейке, он сидел и напевал, приятным голосом и не фальшивя, вот я и решила рискнуть. Мне крупно повезло. Теперь ты доволен?

Бартель удрученно смотрел на дочь:

— Ты намерена проводить теперь больше времени в своем книжном магазине?

— А ты — в своем кабинете?

— Советую тебе сменить тон. Как тебе идея открыть еще один магазин, в другом квартале? Ты думаешь о расширении бизнеса?

— Я торгую книгами не ради наживы, просто люблю находиться в окружении книг. Кстати, хочу позаимствовать у тебя одну книжку…

Манон встала из-за стола и выбежала из столовой, оставив отца одного. У нее не выходили из головы намеки Терезы. Их смысл стал ясен, стоило ей войти в библиотеку.

Там, на рояле, красовалась урна с прахом ее матери.

Манон на цыпочках подошла. Тишину нарушил ее отец, вошедший следом за ней.

— Она так любила музыку, лучшего места для нее не придумать, ты не находишь?

— Как она здесь оказалась?! — воскликнула Манон. — Ты никогда не оставишь ее в покое?

— После того, что произошло в колумбарии, я позаботился о ее безопасности.

Манон сменила тактику. Подойдя к отцу, она взяла его за руки:

— Папа, ты отлично знаешь, что причина не в этом. Мама больше не могла оставаться в этом доме, и не по твоей вине. Теперь ей здесь тем более не место. Перестань терзаться. Я тебя знаю, ты всегда гордился, что перед твоим напором ничто не устоит, и все же ни ты, ни кто-либо еще не в силах был помешать развитию ее болезни.

— Я ни разу ее не навестил, я не вынес бы, что она меня больше не узнает. Я проявил непростительную, необъяснимую слабость. Это было выше моих сил, вот и все. Я часто садился в машину и ехал к ней, но перед воротами разворачивался и уезжал. У меня даже не было возможности попросить у нее прощения. Только сегодня, вернувшись, я сел вот на этот табурет и…

— Она простила тебя задолго до смерти, — перебила его Манон, видя, что глаза отца покраснели от горя. — У нее бывали моменты просветления, и мы это обсуждали. Она говорила, что так ей лучше, что она не хочет, чтобы ты видел ее в таком состоянии. Ей не хотелось, чтобы ты запомнил ее такой, она даже ругала себя за то, что не впускает тебя, называя себя эгоисткой.

— Она действительно так тебе говорила? — спросил Бартель.

Манон подтвердила кивком эту ложь во спасение.

— Разреши мне перенести ее туда, где она должна покоиться. Ее место в колумбарии, а не на рояле.

Бартель положил руку на урну.

— Не сейчас, пусть немного побудет здесь. Два-три дня, хорошо?

— Хорошо, два-три дня, — согласилась Манон.



У обоих не было настроения возвращаться за стол, о чем Тереза догадалась, подслушав начало их разговора. Она убрала со стола и принесла им в кабинет чай.

Манон села на диван, ее отец в кресло.

— Что за книга? — спросил Бартель.

— Извини?

— Ты хотела взять какую-то книгу.

Манон встала и сделала вид, будто что-то ищет на полках.

— Странное дело, иногда ты врешь очень достоверно, а иногда из рук вон плохо, — сказал Бартель, успевший взять себя в руки. — Завтра утром у меня будет разговор с Терезой.

— Не упрекай ее, она заботилась о тебе.

— Мне лучше знать, от чего мне хорошо, а от чего плохо.