Влюбленный призрак

— Собираетесь на концерт? — спросил Пильгес, увидев на экране афишу.

— Любуйтесь, это ваш подозреваемый.

Пильгес подался к экрану и вгляделся в лицо музыканта, сидевшего за роялем на сцене Стокгольмской оперы.

— Почему вы так уверены? До Швеции довольно далеко…

— Он был вчера на церемонии, я его узнал.

— Разве вы не утверждали несколько минут назад, что не знакомы с ним? Как же вы умудрились узнать этого Тома́ Сореля?

— Невелика премудрость — ввести в поисковик слова «пианист», «французский», «концерты». Я сделаю благотворительный взнос в пользу вашего отделения полиции, чтобы вы там заменили наконец пишущие машинки компьютерами, — небрежно процедил Бартель.

Пильгес прожег его негодующим взглядом.

— Вы высокомерны, как все везунчики, но ваша выставка роскоши меня не впечатляет. Я бы не согласился здесь переночевать, как бы меня ни упрашивали. Смените тон, если хотите, чтобы наш разговор продолжился.

Бартель потупился и попросил прощения, сославшись на огромное горе — кончину жены.

— Кто вам сказал, что он француз? — спросил Пильгес, присаживаясь на край бюро.

— Манон.

— Значит, она его хорошо знает?

— Нет! — спохватился Бартель. — Она случайно повстречала его вчера в парке, он сказал, что музицирует. Сегодня утром, узнав о недомогании нашего органиста, она попросила его нас выручить.

— И он согласился…

— Уверен, что единственно с целью попасть в мавзолей.

— Почему было просто не войти в дверь? Колумбарий открыт для всех желающих.

— Он подбирался к Камилле!

— Допустим. Но зачем известному исполнителю открывать погребальную урну? Какая гнусность!

— Все сложнее… Манон не знает ничего из того, что я намерен вам сообщить. Надеюсь, что вы ничего ей не скажете.



Пильгес терпеливо выслушал рассказ Бартеля о прожитой жизни и о причинах, побудивших его покинуть Францию тридцать лет тому назад.



— Предположим, что все так и есть. Попробуем согласиться, что этому молодому человеку понадобилось взглянуть на любовницу своего отца. Не поздновато ли? Но допустим и такое. Это, конечно, правонарушение, но еще не преступление. Не вижу пока связи с кражей, которую расследую.

— Но это же очевидно! Шельмец позарился на урну моей жены, которая — я настаиваю! — никогда не была любовницей этого плута хирурга. Не добившись цели, он возвращается под покровом ночи, не находит Камиллу там, где думал ее найти, догадывается, что директор похоронной конторы спрятал урну в надежном месте и, верный своему зловещему намерению, вламывается в директорский кабинет. Вот только болван похищает не ту урну.

— Посмертная вендетта, да и только! Вам не кажется, что ваша история несколько притянута за уши? Мне, по крайней мере, как-то в нее не верится.

— Тем не менее это совершенно очевидно: он хотел преуспеть там, где оплошал его отец, похищая мою жену!

— Для чего? Чтобы пригласить ее на бал? Мистер Бартель, я призываю вас к благоразумию. Я уважаю ваше горе, но, согласитесь, все это — полнейшая бессмыслица. Сколько лет молодому человеку? Тридцать? Он выступает перед королевой Швеции, это доказывает, что как пианист он вполне успешен. Стал бы такой человек пересекать Атлантику и рисковать перечеркнуть все, чего достиг, лишь бы отомстить за отца? Причем как — похищая прах? Не знаю ни одного прокурора в городе, который согласился бы возбудить дело на таких абсурдных основаниях.

— Человек пытается похитить у меня жену, его сын заявляется на ее похороны. Вы называете это совпадением?

— Ваша жена — не комод эпохи Людовика XVI. Раз она последовала за вами сюда, значит, ее никто не похищал. Кстати, вы говорите о давно минувших временах. Разве этот молодой человек мог водить с ней знакомство?

— Конечно, он ее знал, Камилла и Раймон использовали наших детей в качестве предлога для своих встреч. Они тайком виделись то на конном манеже, то у пляжных каруселей. Там я их и застал.

— Все это было очень давно, ваша дочь не могла узнать мальчишку, с которым когда-то играла. Что до самого этого ребенка, то разве он был как-то связан с вашей женой? Они продолжали видеться?

Этот вопрос возмутил Бартеля, который решительно отмел все подобные предположения.

— Я предложу вам более правдоподобную версию развития событий. Наш пианист оказывается в Сан-Франциско — кстати, почему не с целью выступления? — и узнает из газеты о похоронах вашей супруги. Допустим, личная жизнь родителей не представляла для него тайны (как мы оба знаем, о вашей дочери этого сказать нельзя), поэтому любопытство гонит его на эту скорбную церемонию. Подружка его детства, не узнавая его, просит его спасти ситуацию, заменив органиста, и он соглашается — возможно, из желания искупить отцовские грехи. Я вижу в этом всего лишь усмешку судьбы, не лишенную поэтичности. Я допрошу его из принципа, но, поверьте моему опыту, урну с прахом вашей жены пытался открыть не он.

— Не знаю, где вы будете его искать, — буркнул Бартель, лишь еще сильнее убежденный в правильности своей версии.

— Достаточно позвонить в иммиграционную службу, и не сегодня завтра я получу его координаты.

Пильгесу надоела напрасная трата времени. Расследование определенно уперлось в тупик. Кто-то похитил неизвестно чей прах, и никто никогда не узнает зачем, хотя можно было предположить, что по семейным соображениям. Наследник, не желавший оплачивать захоронение, сначала избавился от пепла, а потом испытал муки совести и передумал; возможно, за пеплом пожаловал какой-то другой родственник. В любом случае прах, скорее всего, уже развеяли. Оставалось одно — закрыть дело.

Профессиональная добросовестность заставила инспектора позвонить из машины знакомому таможеннику и запросить данные о въезде на территорию страны некоего Тома́ Сореля. Если музыкант ни в чем не виноват, то он проживает по указанному им самим адресу. Дожидаясь результата, он ввел в бортовой компьютер «Манон Бартель», выяснил, что у нее книжный магазин, и поехал на Гири-стрит, чтобы допросить и ее, потому что не сомневался: она наверняка знает гораздо больше, чем думает ее отец.




Манон пригласила полицейского в магазин, не слишком удивленная его визитом. Она знала, кто прислал к ней сыщика. Предложив ему сесть, Манон прислонилась к кассовой стойке.

— Тесновато, но симпатично, как по-вашему? — обратилась она к гостю.

— Симпатичнее, чем дома у вашего отца, не в обиду ему будет сказано.

— Бьюсь об заклад, это он подсказал вам поговорить со мной. Он такой упрямец!

— А вот и нет, вы проиграли пари: наоборот, он запретил мне приближаться к вам на пушечный выстрел. Конечно, после этого запрета я уже не мог вас не навестить.

— Он одержим историей с поврежденной печатью на маминой урне. Но ведь это так просто — наверное, кто-то из служащих похоронной конторы уронил урну. Они поспешили взвалить вину на какого-то неизвестного, чтобы выйти сухими из воды. Это такой абсурд, я удивлена, что решили побеспокоить вас.

— Я тут в связи с немного более серьезным делом.

Инспектор рассказал ей о краже и об обвинении, выдвигаемом Бартелем против некоего Тома́ Сореля. Манон подтвердила, что беседовала с означенным господином, и подчеркнула, что тот поступил по-джентльменски, оказав ей щедрую услугу, учитывая, какого уровня это артист. В тот момент она еще не знала, с кем имеет дело, иначе не посмела бы обратиться к нему с такой просьбой.

— Позвольте, я кое-что вам покажу, — сказала она, открывая свой телефон.

На экране появилось видео концерта Тома́ в Стокгольме.

— Взгляните на выражение его лица, когда он играет!

Но Пильгесу интереснее было следить за выражением лица самой Манон. Фортепьяно было едва слышно, но для того, чтобы оценить виртуозность исполнителя, достаточно было беглого взгляда на экран.

— А теперь послушайте это! — Она включила музыкальный центр. — Это он!

Книжный магазин наполнился звуками «Утешений» Листа. Манон усилила звук. Полицейский инспектор подал ей коробку с бумажными платками, стоявшую неподалеку.

— Сейчас вам лучше не слушать такую музыку, она и из меня способна выжать слезу.

— Скажите, может музыкант, записавший этот альбом, оказаться вульгарным разорителем могил? Не знаю, с чего отец так на него взъелся, неужели из-за дурацкой родительской ревности? Увидел, что я с ним говорю, и…

— Не исключено.

— Сожалею, что он потревожил вас из-за такой чепухи.

— Это ваш знакомый?

— Повторяю, вчера я увидела его впервые в жизни. А что?

— Так, ничего.

Манон заглянула Пильгесу в глаза:

— Вы что-то от меня скрываете?

— Ничего, что я имел бы право вам рассказать.

— У вас есть изобличающие его улики? Нет, какая я глупая, вы вселяете в меня сомнение, чтобы понять, не скрываю ли что-то я сама. Старая полицейская уловка, сто раз видела это по телевизору.

— Не увлекайтесь телевизором. Поговорите с отцом, авось узнаете что-нибудь новенькое.

— Лучше с вами, чем с ним. Сядьте за стол.

— Вы крадете мой текст, это фраза из арсенала копа.

— Я стараюсь сбить вас с толку.

— Все словно сговорились сегодня морочить мне голову! Вы сами не подозреваете, что давно знакомы с Тома́ Сорелем, этим вашим пианистом, — проговорился инспектор.

Манон словно воды в рот набрала, заставив его заподозрить, что обвинения Бартеля на самом деле более обоснованы, чем он думал раньше. Для очистки совести он предложил Манон сделку.

— Я раскрою вам тайну, а вы мне кое-что пообещаете.

— Что вам обещать?

— Я думал, вы спросите, что за тайна. Обещайте ничего не говорить отцу о том, что сейчас от меня услышите. Я не шучу. Если вы меня выдадите, то гарантирую, что ваша машина, стоящая на тротуаре, будет навсегда лишена привилегии такой парковки. Я постараюсь, чтобы мои коллеги затерроризировали вас штрафами, и придется вам пересесть на велосипед. Этот город не для велосипедистов, вам потребуется вся ваша смелость.

— Я заранее в ужасе! Валяйте, даю вам слово, и нечего меня запугивать — я из тех, кто свое слово держит.