Влюбляться лучше всего под музыку
Часть 32 из 72 Информация о книге
И все мы видим, как его руки отрываются от сидения и бесстыдно скользят по талии сидящей на нем девушки. Поднимаются выше, огибают ребра, направляются к животу, настойчиво оглаживают ту область, где под тканью находится ее пупок, опускаются ниже и оказываются в опасной близости от внутренней поверхности бедер. Вау, это очень горячо, кому-то сейчас точно попадет по рукам. Где-то на начале подобных действий другая девчонка бы испуганно вскрикнула и спрыгнула с наглеца, эта же просто открывает в изумлении рот, оборачивается к Майку, а затем, так и не поймав наглого взгляда, спрятанного под кепкой, накрывает его руки своими. Останавливает их как раз на своих бедрах, сжимает, затем осторожно убирает вниз. Поднимается и под смех парней молча садится рядом. — Нет, вы видели? — Наконец, произносит она, задыхаясь. — Охренеть, с кем я вынуждена работать. Майк, ты меня сейчас просто… — А я предупреждал, — доносится из-под кепки. Вижу, что уголки губ парня приподнимаются в довольной ухмылке. Мы все понимаем, что Леся явно шокирована тем, что он вдруг повел в этой игре с флиртом, и она даже не может сразу сообразить, как стоит среагировать, чтобы это выглядело адекватно. Момент упущен. Инициатива перехвачена. Девчонка выглядит явно озадаченной, даже когда пытается смеяться вместе со всеми, когда пихает его локтем, срывает кепку и шутливо тычет кулаком в нос. Отворачиваюсь. Мы отъезжаем от отеля. Начинается самый сложный и насыщенный день в моей жизни. Но я к этому готов. Собран и сосредоточен. Ничто не способно меня отвлечь. Перед тем, как закрыть глаза, замечаю краем глаза, как за окном полицейские грузят в патрульный «бобик» какую-то сумасшедшую, визжащую и отпинывающуюся от них ногами. Достаю телефон, набираю Аню — абонент не доступен. Теперь всерьез начинаю тревожиться, куда она могла пропасть. Мне сейчас так нужна ее поддержка. Так нужен хотя бы просто ее голос. Хотя бы пара слов. Анна Открываю глаза, закрываю. Открываю. Закрываю. Я не просто просыпаюсь, меня словно только что высвободили из гранита. Вскакиваю с дивана, ощущая огромный прилив адреналина. Пытаюсь избавиться от пелены перед глазами и вдруг понимаю, что это просто непроглядная тьма. Иду наощупь к окну и отдергиваю штору. Яркий свет заставляет зажмуриться, отшатываюсь и чуть не теряю равновесие. Приземляюсь ладонями на мягкий ворс ковра и, удерживаясь на вытянутых руках, пробую осмотреться. Лучи утреннего солнца разрезают комнату напополам, в получившейся полоске света сладко спит Джон. Прямо на полу, на мягком настиле из подушек, в обнимку с плюшевым чебурашкой и в шапке-ушанке, купленной вчера в сувенирной лавке в парке аттракционов. На британце вчерашняя футболка и все те же мятые шорты, только к ним добавились идеально белые носки. Точно. Он же рассказывал ночью, как любит носить их в комплекте с хорошей обувью. Мистер Белые носки, блин. Сажусь на ковер, громко зеваю и провожу ладонями по лицу, щипаю себя за щеки. Глупо думать, что таким образом удастся стереть усталость от недосыпа, но я не сдаюсь. Все верно. Ночью мы не пили. Ночью мы с Джоном долго лежали на этом ковре и болтали, совершенствуя его русский. — Это очень красиво, — повторил он, — раньше я думал, что на вашем языке только маршировать можно. Первый раз услышал, как сотрудник аэропорта говорит по телефону: «Да. Да. Ха-ра-шо», и даже испугался, но, оказывается, русский может быть очень мелодичным. Особенно у тебя. Расскажи мне еще раз? И я прочитала снова: Отговорила роща золотая Березовым, веселым языком, И журавли, печально пролетая, Уж не жалеют больше ни о ком. Когда стихотворение закончилось, Джон мечтательно закатил глаза: — Жю-рав-лы… Переведешь мне его снова? Я хочу! — Ох, нет, — рассмеялась я и громко повторила недавно выученное, — «Johnny, don’t fucking kidding me!» Можно, не буду объяснять, что оно значит? Любые выражения, содержащие слово «fuck» не нуждаются в переводе. Но надо признаться, материться у Джона получается лучше, чем у меня. Даже по-русски. Чего только стоят «билять» и «вашу мат» в его исполнении. Вы же не думали, что я ограничусь только стихами в славном деле просвещения иностранца? Опускаю взгляд вниз, на свое тело. Боги! На мне надета его кажущаяся безразмерной белая футболка с надписью «No man is an island». Это типа «Один в поле не воин» по-нашему. Вспоминаю, что напялила ее вчера в отместку за то, что та девчонка ушла с пляжа в футболке моего парня. Моего ли? Мне уже не интересно, что их там связывает, но оправдания я бы, честно говоря, послушала. Если Паша захочет оправдываться. Теперь вся наша история кажется мне смешной и глупой. Может, и правда, не было чувств? Может, нас подтолкнули друг к другу, а мы просто не стали сопротивляться? Вдруг нам все только привиделось? Ход моих мыслей прерывает звонкая трель. Она врывается в пространство номера, словно сирена. Достаю из кармана телефон: тот еще вчера сдох. Блин, значит, звонит где-то в другом месте. Встаю на колени и ползу к Джону. — Эй, — тормошу его, — дружище! Просыпайся! Британец еле разлепляет веки, смотрит на меня пару секунд, не понимая, что происходит, а потом резко вскакивает. Оглядывает помещение. — Который час? Мне приходится тоже встать. — Не знаю. Сними ее, — стягиваю с него ушанку, — вся башка ведь вспотела! Он отпускает плюшевого чебурашку и начинает шарить по карманам. Достает телефон, на экране светится фото миловидной светловолосой женщины в годах. — Мама, видео-вызов, — поясняет Джон. — Окей, — киваю, пытаясь улыбнуться, — мне пора идти, друзья потеряли меня, беспокоятся, наверное. — Ох, нет-нет, Энни, — теперь он разрывается между мной и телефоном, — ты должна остаться. Сейчас позавтракаем, потом ты можешь поехать со мной на саундчек, познакомишься с моими музыкантами, они классные ребята. Тебе понравятся. Только не уходи! Опускаю взгляд. — Я не могу, прости. Сейчас мне нужно уйти… Спасибо тебе за чудесный вечер. — Нет, подожди, — Джон косится на надрывающийся в руке телефон и закусывает губу. — Ты же не можешь уйти просто так. Давай тогда встретимся на концерте? Предупрежу свою охрану, они тебя пропустят. Мне так неловко. Черт! — Все нормально, Джон. — Обнимаю его и целую в щеку. — Увидимся на концерте. Бери трубку, мама, наверняка, волнуется. Он кивает мне на прощание, садится удобнее, приглаживает свои волосы ладонью и нажимает зеленую кнопку на дисплее. — Хэй, — широко улыбается Джон экрану. Мне не видно, но прекрасно слышно, как воркует его собеседница. В голосе с милым британским акцентом столько заботы и тепла, столько любви, что мне самой становится теплее. Он тоже немного осипший, будто его хозяйка слегка простужена. В нем та самая хрипотца, которая делает песни Джона уникальными. Вот откуда она у него. Глядя, как искренне сын улыбается матери, я улыбаюсь тоже. Женщина беспокоится по поводу внешнего вида своего сына, тот мямлит, что просто не выспался. Но по их общению становится ясно, что они очень близки, и Джон обязательно расскажет маме о своих приключениях в России. Может быть потом, не сейчас. А пока он незаметно машет мне рукой, прощаясь. Беру босоножки и направляюсь к двери. — Кто там? — Спрашивает мама. — Это Джексон, — врет британец. — О, покажи мне его, хочу поздороваться. — Мама, он уже ушел, расскажи лучше, как дела? И она принимается рассказывать про погоду в Лондоне, про какого-то Джеймса, а я хватаю со стола свои очки, закрепляю на голове так, чтобы волосы не лезли в лицо и в последний раз оборачиваюсь, чтобы с благодарностью посмотреть в зеленые глаза парня. Да, все-таки зеленые, не иначе. Прозрачные, будто морская волна, чистые и невероятно добрые глаза любящего сына, хорошего друга, артиста, композитора, продюсера, музыканта… мужчины… И если не остановить эти перечисления, буду чувствовать себя еще никчемнее в этой жизни. Поэтому просто выхожу из номера и закрываю за собой дверь. Тут же приковываю к себе внимание охранников, стоящих в двух метрах правее. Три пары глаз смотрят на меня в недоумении. — Привет, ребята, — машу им рукой и, опустив голову, иду к лифту. Они провожают меня гробовым молчанием. Прикид у меня еще тот, согласна. Длинная футболка, заставляющая гадать, есть ли что-то под ней или нет, босые ступни, в руке босоножки. Мятый видок от недосыпа. Надеваю обувь и захожу в лифт, жму кнопку. Нужно будет найти тот отель, в который мы заселились с Машкой и Димой, переодеться, привести себя в порядок и идти к Паше. Потребую объяснений, брошу его первой. Солнцеву ведь еще никто так вероломно не бросал, никто не смел дурить ей башку. По крайней мере безнаказанно. В вестибюле отеля мне тоже удается приковать к себе всеобщее внимание, делаю морду кирпичом, прохожу мимо ресепшена и выхожу на улицу. Сворачиваю направо и успеваю пройти метров сто прежде, чем меня бесцеремонно окликают: — Девушка! — А? — Оборачиваюсь и вижу двух мужчин в форме. — Это вы мне? — Да, — усмехается тип в фуражке, с усиками и огромным брюхом, висящим над ремнем брюк. — Можно ваши документы? — Мои что? — Морщусь, закрывая ладонью макушку — солнце палит беспощадно. — Паспорт. — Прищуривается второй полицейский, зубастый и худой, как циркуль. — Если вы не местная, то билеты, пожалуйста. — Какие, на хрен, билеты? Я вчера только приехала, живу в соседнем отеле, у меня все документы там. Эй, руки убрал! — Грозно цежу сквозь зубы, заметив, что он тянет ко мне свои клешни. — Руки, говорю, убрал! По какому праву? — Одна из фанаток-дебоширок? — Спрашивает первый полицейский у второго. — Или проститутка? И они оба ржут, разглядывая меня. — Тебе придется ответить за свои слова, ты жирный упырь. — Спокойно говорю я и поворачиваюсь ко второму. — И тебе, тупая креветка, если не уберешь от меня свои грабли! — Смотри, у нее таракан на шее, — усмехается жирдяй. И я начинаю прыгать, вопить и пытаться стряхнуть с себя насекомое. Визжу и дергаюсь, пока вдруг не понимаю, что этот придурок просто прикалывается надо мной. Вижу, как они сгибаются напополам от смеха, начинаю медленно пятиться назад, пока вдруг не решаю сбежать. Поворачиваюсь и мчусь по тротуару быстрее ветра. В это время еще мало туристов, поэтому я быстро набираю скорость. Не хватало только попасть в лапы к таким дебилам. Оббегаю стоящие на стоянке автомобили, оборачиваюсь, облегченно выдыхаю, когда не вижу за собой погони, и вдруг чуть не попадаю под колеса патрульной машины. Упираюсь в нее руками и пытаюсь отдышаться. — Привет, цыпа, вот ты и попалась, — скалится тощий мент. В это время второй заламывает мне руки за спину и застегивает наручники. Игнорируя мои крики и просьбы отпустить, прислоняет меня лицом к стеклу автомобиля и ждет, пока второй откроет заднюю дверь. Они переговариваются, решая, что сделают со мной, куда повезут. Меня в это время мутит, внутренности болезненно скручиваются, кровь бьет в виски, дыхание сбивается. Когда один из полицейских грубо подталкивает меня к двери, меня рвет вчерашним ужином второму прямо на ботинки. Глаза слезятся, желчь больно саднит горло, заставляя выплевывать остатки рвоты на асфальт. — Вот сука, — произносит жирдяй, больно толкая меня локтем в грудь. Паша К моменту выхода на сцену меня уже нехило потрясывает. Пока мы подключаем инструменты и настраиваемся, успеваю выхватить взглядом из толпы несколько девчонок раздетых до лифчиков, они визжат, едва завидев нас. Покалывание в животе становится нестерпимым, руки, в готовности играть сжимающие гитару, немеют. И все-таки это приятное предвкушение. Это экзамен, который тебе предстоит сдать, чтобы ощутить момент триумфа. К свету, направленному на нас лучами прожекторов, добавляются вспышки фотоаппаратов и ободряющие крики толпы. Перед самым началом все замолкают. Безумное действо начинает гитара Майка — первый удар по струнам взрывает тишину, повисшую над площадкой, до отказа заполненной людьми. Рыжий одет во все черное, как и все мы: майка, джинсы с рваными коленями, кепка, повернутая козырьком назад. Он собран, по-хорошему брутален и выглядит очень серьезным. Его партия бесподобна, она звучит просто идеально, и неудивительно, что девчонки начинают скандировать название нашей группы. На несколько секунд все исчезает, когда вступаю я. Сильнейший стресс заставляет меня чувствовать себя маленькой букашкой под микроскопом, но звучащие ноты исправляют это мгновенно. Теперь не замечаю, как на нас все смотрят, как пожирают глазами. Полностью отдаюсь музыке. Когда барабаны Ника подхватывают ритм, площадку взрывает новая волна криков. Фанаты вопят, как сумасшедшие, и я понимаю, почему: на сцене появляется Леся, она предстает перед ними в лучах софитов, взрезающих сияющим светом густые сумерки, повисшие в эти минуты над городом. Ее волосы выглядят небрежно растрепанными, и никто бы не догадался, сколько крови было ею выпито у специалистов, занимавшихся укладкой перед выступлением. Сейчас никто ничего такого не заметит. Все видят лишь ее плавную, сексуальную походку, нарочито небрежные движения, полные чувства собственного превосходства и острого драйва, сопровождающего каждый взгляд на публику. «Леся! Леся! Леся» — гул голосов нарастает и сливается воедино. На девчонке короткие белые шорты, яркий красный бюстгальтер и лишь небольшой кусок полупрозрачной ткани поверх, призванный играть роль чего-то вроде топа или короткой футболки. На ее руках тонкие красные кожаные браслеты, в волосах красные пряди. Цвет страсти четкой алой нитью проходит через весь образ, созданный ею специально для того, чтобы эпатировать и притягивать взгляды тысяч зрителей, пришедших на фестиваль. Звучат клавиши Ярика, но никто на него даже не смотрит, потому что одновременно с его вступлением Леся начинает петь. Ее голос сильный, громкий, он ложится на музыку нежным бархатным покрывалом, окутывает низкими переливами и заставляет кожу покрываться мелкими мурашками. Он поражает, захватывает и проникает своими вибрациями сразу в кровь. Леся, надо отдать ей должное, выкладывается на полную. Я привык к ее голосу, и знаю, что она сейчас использует его на пределе своих возможностей. И высший профессионализм состоит в том, что посторонним кажется, что девушка не прикладывает абсолютно никаких усилий. Она просто движется, расслабленно наклоняется, опирается на стойку клавишника, заигрывает с гитаристами, флиртуя, поворачивает голову, и только мы знаем, какой труд вложен в каждое это движение. Сколько силы прикладывает эта девчонка с наушником в ухе, чтобы ее вокал сейчас выглядел ярче отшлифованного алмаза, шел чистым потоком, чтобы вытягивал по ниточке всю душу из слушателей. Леся вдруг падает на колени посреди сцены, садится в смелую вызывающую позу, раскрываясь перед зрителями, и прижимает микрофон к губам. Каждое движение кажется нечаянным, но остается продуманным. Она то наклоняется вперед, буквально складываясь пополам, то резко выпрямляется, поднимаясь внезапным рывком. Скользит ладонью по татуировке на бедре. Закрывает глаза, встряхивает волосами, вздыхает, раскрывает ладонь и тянется к толпе, будто умоляя о чем-то. Затем перебирает пальцами в воздухе, словно цепляясь за жизнь. Она умирает в этой песне и оживает вновь. Несколько секунд, и толпа снова дико ревет. Кто-то кричит, кто-то утирает слезы. Реакция разная у всех, но происходящее определенно напоминает массовую истерию. Леся делает резкий взмах рукой, кидает в толпу что-то невидимое, наверное, частичку своей души, затихает, склоняя голову, и вдруг снова взрывается припевом. Ее голос звучит чувственно и нежно, он взлетает в воздух и оседает на головах поклонников мелкой бриллиантовой пылью. Не дает расслабиться, держит в напряжении.