Влюбляться лучше всего под музыку
Часть 44 из 72 Информация о книге
— Все, сынок, поспи, — будто сквозь туман доносятся слова матери. — Скоро температура спадет. Хорошо бы. Всю ночь промучился: градусник раскалялся до сорока одного, таблетки сбивали жар ненадолго, да и то всего на пару градусов. До утра все как в бреду, картинки реальности чередовались с обрывками снов, озноб сменялся мучительной духотой и каплями холодного пота, бегущего по спине. Головная боль то и дело вступала в схватку с тошнотой и зудом на коже. Кажется, они спорили, кто убьет меня быстрее. Ветрянка. Все-таки эта зараза добралась и до меня. Кто ж знал, что период инкубации у нее доходит до двадцати одного дня? Стоило дать организму слабину, и готово: все мое тело в противных красных язвочках, какие недавно были у моей сестры. Они ужасно зудят, но прикасаться к ним нельзя — останутся рубцы. Так что жар, узлом связывающий конечности, не самое страшное, что мне приходится терпеть. Чувствую, как мама садится рядом. Ее ладонь скользит по моей спине, укутанной в два одеяла. Приятно, совсем как в детстве. Хорошо, очень хорошо. Постепенно погружаюсь в сон, считая Машкины шаги по комнате. Ровно шесть шагов от одной стены до другой. Ровно шесть. Раз. Два. Три… — Спасибо, что пришла, — шепчет кому-то сестра. В это время я бегу по какому-то коридору в собственном бредовом сне. — Как же я могла не прийти, — отвечает ей Аня. Она здесь. Здесь! Мне только нужно найти выход. Но перед глазами вдруг вырастает высокая стена. Поворачиваю направо и снова бегу. Бегу! — Сама знаешь, после того, что он натворил… Мне самой тяжело, а уж тебе… Ноги не слушаются, поэтому я шарю руками по стенам, ищу двери. Если мне удастся найти их, смогу выйти. Где же? Где? — Один человек сказал мне, что жизнь — не рояль. И теперь я понимаю, о чем были те слова. Не бывает только белого или только черного. В мире все гораздо сложнее. Нахожу дверь, начинаю барабанить кулаками. Бью из последних сил, но они не открываются. — Он сказал, что уедет, — произносит сестра. — Куда? — Не знаю. Задумал что-то. Ребята зовут его в группу, есть возможность записать альбом, предложения сыплются как из рога изобилия. Но он им отказал. Гитару выкинул на балкон, хорошо хоть, совсем не сломал. — Он звонил мне вчера. — Анин голос звенит откуда-то издалека. — Мы проговорили три часа. Хотел прийти, но я не позволила. Сказала, как есть: не готова все забыть, а без этого… ничего не получится. Мне нужно время, чтобы пережить произошедшее, чтобы понять, чего я хочу и что чувствую. Так будет честнее, чем, если Паша будет ходить ко мне каждый вечер, ползать на коленях, и я сделаю вид, что простила, а сама будут держать в сердце эту обиду. — Поэтому он и решил наказать себя еще сильнее. — Да… Я наваливаюсь всем телом на дверь, она открывается, и мое тело падает в пропасть. Лечу вниз, ветер хлещет по щекам, дыхание останавливается. Проходит, кажется, целая вечность. — Что же теперь будет, Аня? — Не знаю. Нам всем нужно время. — Возьми это. Я нашла у него на столе. — Спасибо. Падаю на свою кровать и проваливаюсь в матрас, словно в болото. Оно засасывает, тянет меня на дно, но сил кричать нет. Просто ловлю ртом воздух, которого становится все меньше и меньше, пока меня вдруг не подхватывают чьи-то руки. Закрываю глаза, потому что узнаю их. Нежные, мягкие, изящные. Руки моей Ани. Они обхватывают меня со спины и гладят плечи. Перестаю барахтаться и полностью отдаюсь их воле. Мне спокойно и хорошо. Мы лежим с ней будто на пушистом облаке. Время словно останавливается, застывает в одном этом мгновении. Я растворяюсь, мне хочется, чтобы оно никогда не кончалось. Чувствую тепло ее тела, но не поворачиваюсь. Замираю, задерживаю дыхание, ведь все это может оказаться сном. Открою глаза, а ее рядом нет. Поэтому наслаждаюсь этой нечаянной сказкой, этим сладким бредом, что дарит мне болезнь. Теперь ее тепло останется лишь в воспоминаниях, будет неумолимо ускользать, сколько не возвращай, поэтому я стремлюсь запомнить его, почувствовать каждой клеточкой тела, ощутить каждым сантиметром кожи. Ее губы целуют мой затылок, нос щекочет горячим дыханием и зарывается в волосы, объятия становятся крепче. Снова чувствую поцелуи на своей шее, затем на плечах. Едва ощутимые, легкие, как касания пушинки. Я улыбаюсь. Не хочу, чтобы она прекращала. Хочется вернуть все назад, отмотать жизнь, словно пленку, в прошлое, и исправить все ошибки. Снова вернуть «нас». Сделать «нас» реальностью. Слышу ее шепот, но не могу разобрать ни звука. Лежу, не шелохнувшись, боясь рассеять туман, позволяю ее рукам оберегать мой сон. Кажется, только они не дают мне шагнуть в бездну и раствориться в ней навсегда. Когда я вскакиваю в своей абсолютно мокрой постели, за окном уже темно. Какая-то одинокая звезда висит над самым окном и поливает своим светом мою кровать. Оглядываюсь. В комнате пусто и тихо. На тумбочке батарея из лекарств. Вдыхаю. Выдыхаю. Вдыхаю. Выдыхаю. Стираю тыльной стороной ладони пот со лба и падаю на влажные простыни. Поворачиваюсь и утыкаюсь лицом в подушку, и в этот момент меня будто пронзает стрелой. Ее запах. Такой чистый, такой родной. Запах ее духов, ее волос, ее кожи. Мое сердце отчаянно пинает ребра, пытаясь выбраться наружу. Она здесь была. Анна Когда ты счастлив — наслаждаешься музыкой, когда тебе грустно — начинаешь понимать смысл, заложенный в слова песен. Вот, что я осознаю сейчас. В наушниках снова поет Джон, и его голос меня успокаивает. Скачала все альбомы, даже не подозревая, что все песни настолько искренни и пронизаны личным, что у меня будет душа метаться по телу. Едва сдерживая слезы, топаю по направлению к кафе. Опаздываю, пришлось с утра бежать на пересдачу зачета, потом опоздала на автобус, а денег на такси не наскребла. Нужно много улыбаться сегодня, сильно стараться, чтобы получить достаточно чаевых для покупки всего жизненно необходимого. А еду можно будет и с кухни утащить. Забегаю в помещение кафе через черный ход, бросаю сумку на крючок, меняю каблуки на удобные кеды, убираю волосы в хвост и надеваю идиотский передник. Перекладываю из заднего кармана джинсов листок бумаги, сложенный в несколько раз. Слова, написанные на нем, до сих пор звучат в памяти. «Вчера ты спросила меня, почему я не отступлюсь и зачем мне все это. Спросила, почему именно ты, ведь в тебе нет ничего особенного, теперь мне хочется доказать тебе обратное. Ты просила отпустить тебя, но это не в моих силах. Ведь мне незачем жить, если я не буду знать, что у нас есть наше «завтра». Анна умна. А это очень важно. Потому что умная женщина хороша везде. Анна мила, как бывают милы только самые юные девчонки. Даже когда сердится, она остается милой. И останется такой, уверен, навсегда. Анна обладает чудесным свойством поднимать мне настроение. Так себе комплимент, зато констатация приятного мне факта. У Анны клевый романтичный подбородок. Да-да! Анна женственна по самое «не балуй» и даже по самые пятки. Хватаю с полки блокнот и огрызок карандаша. Прохожу дальше и уже из коридора чую удушающий запах с кухни. Они что, труп там разделывают? Вот гадость! — Прости, — вместо приветствия кидаю Юле. Она отрывается от работы, чтобы бросить на меня оценивающий взгляд. — Откуда запах рыбы? — Спрашиваю, затыкая нос. — От рыбы, — усмехается повар Лиля. — Мммм, — морщусь я. — Вкусняшка. Камбалу что ли жарите? — Нет, — хмыкает она, указывая на стол. Там на блюде лежит филе трески в кляре, украшенное колечками зеленого лука и длинными трубочками зеленой фасоли. Киваю и быстрее ухожу в зал, еле удерживая при себе информацию о том, что ее стряпня воняет помоями. Волосы Анны роскошны и вызывают двойственные желания. С одной стороны — хочется в них зарыться, с другой — намотать на кулак для того, чтобы притянуть ее к себе для поцелуя. Взгляд Анны прозрачен и загадочен, как морская волна, обещая не меньшее наслаждение или нехило втащить, если опростоволосишься. Ее пупок — просто мечта. А мечту лучше не трогать руками. Только губами. Губы Анны настолько прекрасны, что мысли о них посещают в самых неожиданных местах. Они чудесно припухшие, вызывающие желание порой их даже укусить. Анна и ее плечи могли быть лучшей парой натуры Венеции, Рима и Флоренции в эпоху Возрождения. Быстро принимаю заказы, разношу напитки и готовые блюда. Едва получив свободную минутку, выхожу на улицу, дышу свежим воздухом и просто смотрю вдаль. В той точке, где сходятся улицы, где по перекрестку снуют машины, кажется, сосредоточилась сама жизнь. А вот во мне жизни нет. Внутри все пусто. В голове пусто. Вокруг словно какая-то тишина. Мне хочется проснуться, но ничего не выходит. Возвращаюсь обратно в кафе. Анна и ее платья созданы друг для друга. Вместе они заставляют воображение работать с КПД в 150 % Анна и ее умение материться требуют услышать их вживую. А темные части натуры шепчут, что они просто идеальны для ночи. Анна и ее спина рождены, чтобы покрыть их дорожкой из поцелуев. Потом вернуться к исходной точке и проделать это снова. И снова. Анна обладает тем чувством юмора, которое заставляет тебя улыбнуться, даже когда вокруг все мрачно. Анна и ее неожиданный взгляд на вещи помогают порой так сильно, что даже удивляешься. Обед на удивление кажется мне каким-то невероятно вкусным. Уминаю две тарелки мяса с овощами, запиваю двумя чашками кофе. Расплата настигает меня уже через минуту. Поджелудочная. Чувствую, как она сопротивляется участию в переваривании съеденной мной пищи, противной тошнотой намекает на то, что нужно освободить желудок. Пытаюсь продышаться, но в итоге на полусогнутых несусь в туалет. Когда Анна улыбается для фото, ее улыбка не натянутая и, что гораздо важнее, ни хрена не американская во все зубы. Это так клево. Анна так трогательно порой подкалывает тебя, что теряешься и одновременно восхищаешься ею. Анна всегда подцепит тебя на крючок, но сделает это так вызывающе-роскошно, что ты захочешь еще. Анна при всей своей серьезности и умению послать на хер не против подчиняться и казаться беззащитной. Это так волнующе. Анна вызывает восторг лишь наклоном головы и хитрым выражением лица. Мечтой может считаться просто видеть ее рядом с собой. Даже не закрываю за собой дверь. Падаю на колени, открываю крышку унитаза, и мой организм избавляется от обеда единым порывом. Мощным толчком, забрызгивая белые стенки, из меня льется рвота. Горькая, с желчью, с кусочками непереваренной говядины и кабачка. Выплевываю все до последней капли, выплевываю даже больше, чем успела съесть, но меня продолжает выворачивать. Сильно, до жуткой боли в желудке и в горле. Анну можно обожать из-за ее слов и поступков. Она как кошка, тоже хочется гладить и гладить, и так же, всегда стоит ожидать удара лапкой. И неизвестно — уберет она когти или нет. Анна может быть просто самой лаской. А это очень и очень дорого. Анна куда сложнее, чем хочет казаться. А раскрытие ее внутреннего мира процентов на двадцать можно считать поистине царским подарком. Ее нужно обожать за оставшиеся нераскрытые проценты, что таят в себе еще больше интересного. Поправка: речь не о том, что она подобна богине любви внешне. А еще у нее очень и очень красивые плечи и шея. Зачем что-то еще для лишнего повода восхититься? Анна умеет неожиданно сделать тебя счастливым. Несколькими словами или движениями. На ватных ногах плетусь к раковине, ополаскиваю руки, затем лицо. Пью. Смотрю на себя в зеркало и не узнаю. Секунда, вторая, и в раковине оказывается и тот несчастный глоток выпитой только что мной воды. Дрожащими пальцами закрываю кран и прислоняюсь спиной к кафельной плитке на стене. Все тело прошибает холодный пот. Смех Анны, как ручей. Такой же звонкий и яркий. Сколько ни говори про губы Анны, все равно скажешь еще. Ибо они прекрасны. Анна умная. Повторяюсь? Не страшно. Просто я обожаю Анну. Анна некоторыми своими словечками и фразами способна управлять целыми армиями и полчищами мурашек на моем теле. Анна создана для любви. Она не просто особенная, она — единственная и неповторимая. Анна — исключительная. Анна иногда сама не понимает своей глубины, ума и ласки. Ее можно обожать только за это. Это самый главный пункт. Все описанное выше — пустые слова по сравнению с тем, что живет у меня в сердце. А в нем живет Анна. Наша с ней любовь, как солнце: порой она поет в развевающихся на ветру волосах, озаряя своим светом сотни отчаянных глаз, порой поджаривает небеса и управляет целыми мирами и планетами. Эта любовь способна осветить даже ад, согреть остывшую землю, воскресить души. И если мое солнце перестанет мне светить, я все равно буду ждать его восхода. Столько, сколько потребуется. Всегда» — Ань, все нормально? — Слышится Юлин голос. — Ага, — отвечаю я, не имея понятия, нормально ли все со мной или нет. Паша — Да? — Сердце сжимается до размеров спичечной головки при виде имени, высветившегося на экране телефона. — Привет. — Тон Аниного голоса все еще сух и строг. Так мне и надо. Ты, Суриков, должен, вообще, мучиться, истекая кровью и моля о пощаде, а она звонит тебе. Сама! — Привет… Солнце. И сердце светится и бахает так, что в трубке начинает фонить. — Хотела спросить. — Она вдруг осекается, но уже через мгновение продолжает. — Как ты там? Смерть отца, ветрянка… и все такое. — Мне лучше, — отвечаю радостно, — если не считать того, что красные лепешкообразные язвы начали перекидываться на лицо. Вообще-то, они уже захватили спину, шею и грудь, и вот-вот возьмут штурмом подбородок, но мама считает, что болезнь идет на спад. Третьи сутки уже пошли. Она была здесь, она лежала в моей кровати и никогда не сознается в этом, но мне все равно хорошо. — Представляю… Машка была страшна, как атомная война, — шутит Аня, и это заставляет меня улыбнуться. — Она вовремя начала лечиться, а я первые сутки валялся с температурой, и не принимал никаких лекарств. — Сестра всегда была умнее тебя. Хотя… это не трудно. Она шутит! Шутит! Я облегченно выдыхаю, надеясь, что не все еще потеряно, и сжимаю до боли в пальцах ни в чем не повинный смартфон. Выдавливаю смешок, собираясь с мыслями. — Ты же не для этого звонишь? — Нет, — сознается Аня.