Влюбляться лучше всего под музыку
Часть 46 из 72 Информация о книге
— Всегда пожалуйста, — прищуриваюсь, готовая отразить любую ее атаку. — Алеся. — Протягивает руку и тут же прячет, заметив, что я не собираюсь ее пожимать. — Анна. — В нетерпении склоняю голову набок. — Что ты хотела? Похоже, она в замешательстве. Облизывает губы, подбирая слова. — Прокатимся? — Спрашивает, наконец. — Куда? — Начинаю ерзать на сидении. — Тут… недалеко, нужно… показать тебе кое-что. Ха. Весело. Она мне хочет что-то показать. Делаю глубокий вдох. — Ладно… — Думаю, что мы с тобой найдем общий язык. — Говорит девушка и срывает автомобиль с места. — Думай, что хочешь. — И отворачиваюсь к окну. Мы идем по длинному коридору, конца и края которому, кажется, не будет уже никогда. Воздух пахнет мелом и плесенью, и только, когда перед нами начинают появляться слева и справа двери, и света становится больше, появляется возможность дышать полной грудью. Я топаю вслед за разлучницей по лабиринтам какого-то бункера и все еще надеюсь, что она не привела меня сюда убивать. — Проходи, — Леся останавливается у очередной двери и открывает ее передо мной. Задерживаюсь ненадолго на пороге, недоверчиво вглядываясь в ее глаза, но все-таки решаюсь сделать шаг внутрь. В помещении очень светло. Небольшая каморка со столиком и вешалками отделена перегородкой от впечатляюще просторного зала. В нем располагаются инструменты: ударные, клавишные, рядом много чехлов, больших коробок и проводов. Вокруг огромное количество оборудования, о назначении которого мне приходится лишь догадываться. Единственное, что понимаю сразу — здесь рождается музыка. Блондинка проходит в комнату вслед за мной, снимает кофту от спортивного костюма и небрежно бросает на спинку кресла. Остается в одном топе, туго обтягивающем выдающегося размера грудь. Морщусь от мысли, что одна из лямок, впивающихся в ее плечи, в любой момент может не выдержать и лопнуть, больно хлестнув меня по лицу. Смотрю на девушку во все глаза, пытаясь понять, на что он, мой Пашка, мог в ней позариться? На гладкую белую кожу, кажущуюся идеальной даже при ярком свете? На стройную фигурку, которую ей приходится поддерживать в форме, чтобы смело обнажаться хоть прямо на сцене? На сверкающую белизной улыбку, призванной заставить каждую девушку, оказавшуюся в радиусе километра от нее, почувствовать себя болотной тиной по сравнению с этой красотой? Ох, не знаю… не знаю… — Мне нравится твоя новая… прическа, — улыбается Леся, заламывая пальцы. — Что это за цвет? Вселенная? Тебе очень идет. — Тебе твоя новая тоже, — усмехаюсь я, разглядывая мелкие барашки волос на ее голове. — Что это? Током ударило? Она опускает взгляд и смеется, явно оценив шутку. Мне хотелось уколоть эту стерву, но, похоже, сделать это будет гораздо сложнее, чем мне казалось. — Поняла, прости. — Леся поднимает руки в знак капитуляции. — Я ж не тупая, не думала, что мы с ходу станем друзьями после того, что произошло. — Смотри-ка, сообразительная, — вздыхаю я. — Хорошо. — Она подходит к синтезатору, что-то подключает, не глядя на меня. — Просто не будет, но я все же надеюсь, что смогу донести до тебя то, что хочу сказать. — Девушка наклоняется над инструментом, заносит руку и пару секунд думает прежде, чем опустить пальцы на клавиши. Наконец, осторожно касается одними лишь подушечками черной и белой пластинок, и в тишине раздаются негромкие звуки. Она выдыхает и поднимает на меня взгляд. — Вообще-то, не очень люблю клавишные. — Улыбается. — Отец запирал меня в моей комнате, заставляя заниматься на пианино, пока он приводил в наш дом женщин. Музыка почему-то никак не хотела заглушать звуков, доносящихся из его спальни. Но я все играла и играла. До тошноты. Мне тогда было лет десять, наверное. Осматриваюсь, чтобы не наступить случайно на какие-нибудь провода, отхожу назад и осторожно сажусь на краешек стула. — Не то, чтобы меня раздражали клавишные с тех пор, — продолжает Леся, проводя двумя пальцами по черно-белой панели слева направо, извлекая из инструмента весь спектр звуков, — но пусть этим занимаются волшебники типа нашего Ярика. Для него клавиши как продолжение рук. И иногда мне кажется, что это синтезатор на нем играет, а не наоборот. Забавно, да? Она смотрит на меня, но я не отвечаю. Сверлю ее взглядом, заставляя отвернуться. Тогда Леся идет к ударной установке: — Барабаны. — Задевает ладонью самый большой и пузатый. — Тарелочки. — Поигрывает ногтями по одной из них, наслаждаясь получившимся дребезжащим звуком. — Они и бас-гитара задают ритм композиции. Кажется, что это намного проще, чем играть на электро-гитаре, но это только поверхностное видение. На самом деле нужно тонко все чувствовать, выкладываться полностью и удивлять самих себя. Только так музыка становится магией. Блондинка берет палочки, садится и с ходу выдает такое, что мне кажется, будто прежде мои уши были залиты цементом и не выполняли функций, для которых они предназначены. Мороз бежит по коже. Каких-то секунд десять, маленький проигрыш, но оживают не только барабаны с тарелками, но и весь воздух в помещении. Выпрямляюсь, расправляю плечи. Хорошее представление, но что она хочет этим сказать? — Иногда на концерте так завожусь, что начинаю раскидывать барабаны Ника по сцене. Тогда ему приходится периодически подпрыгивать и делать шаг в сторону, чтобы дотянуться до них и доиграть мелодию до конца. — Она закрывает глаза, будто вспоминая. — Честно сказать, порадовалась, когда он со своей женой решил разойтись. — Леся откладывает палочки и широко улыбается. Только вот улыбка выходит какой-то натянутой и вымученной. — Я же столько сил положила на то, чтобы собрать группу. Так хотела, чтобы все были преданы делу, выкладывались на сто процентов. Скажешь, эгоистка? Да. Даже отрицать не буду. Слишком много жертв, понимаешь? Я бросила учебу ради музыки, продала отцовскую квартиру, совершила много других… неприятных вещей. У меня ничего в жизни и не было больше, кроме гитары, комплекта струн к ней и возможности записать пару песен. Мне так хотелось, чтобы все это было не зря. Не зря, понимаешь? Она встает и идет к большому черному чехлу, достает оттуда блестящую белую гитару, садится, кладет ее на колени, подцепляет шнур. — Знаешь, кто на ней играет? — Нет. — Это гитара Майка. Сейчас будет очень громко. Поворачивает какие-то рычажки на большом черном приборе, похожем на чемодан с рычажками, на корпусе которого белыми буквами выведено «Fender». Небрежно задевает медиатором, зажатым в пальцах правой руки, струны и смеется, когда я вся съеживаюсь от завывания, раздающегося из колонок. Она закрывает струны ладонью, и мои мучения прекращаются, чтобы начаться вновь. Теперь Леся ставит какие-то аккорды левой рукой, быстро перемещая ее по грифу вверх и вниз, и громкие звуки начинают складываться в мелодию, но и они тут же обрываются. — Вот так мы с Майком обычно сидим здесь часами, придумывая мелодии на мои слова. Знала, что твой Паша тоже пишет песни? Мне становится стыдно, но деваться некуда. Отвечаю прямо: — Нет. Она устраивает гитару удобнее на своих коленях, склоняется и замирает прежде, чем начать играть. — Первую акустическую гитару мне подарил дедушка. Самую простецкую, помню внутри была бумажная наклейка «Изготовлено в Кунгуре». Мне нравилось сидеть на подоконнике, смотреть вниз, на улицу, заполненную людьми, и стирать пальцы в мозоли, пытаясь сыграть, например, «Кукушку» Цоя или «Металлику». Петь я тогда еще даже не пыталась. Леся начинает тихонько задевать струны, будто щекоча их медиатором. Мелодия получается романтичной и течет неспешно, словно ручеек. Меня охватывает знакомое ощущение, как тогда на концерте, когда казалось, будто с каждой новой нотой из меня вытягивают частичку боли и вливают глоток новой жизни, чистой и светлой. Она продолжает наигрывать что-то лирическое и тягучее, заставляющее меня дрожать, пока вдруг не тянется губами к микрофону и поет: Чужие улицы, Чужие голоса-а-а. Обогну весь Земной ша-а-ар, Ведь нам Есть, Что спаса-а-ать. Она зажмуривается, но ее руки продолжают совершать какой-то безумный проигрыш, заставляя гитару визжать и стонать. И, наконец, вступает уже громче: Без сна и отдыха, Километры в пути, Ступни В кровь изодраны, Но я (а-а-а-а) Я продолжу идти-и-и. И взрывается, не замечая моих глаз, из которых готовы литься слезы: По краю вселенной С осколком мечты, С одной только мыслью, С одной только мыслью… Мм-м-мм-м… И далее медленно и чувственно: Что где-то есть Ты. Где-то есть Ты. Песня обрывается внезапно. Так же быстро, как и началась. — Это он написал. — Говорит она просто. — Кто? — Хрипло спрашиваю я. — Суриков твой, — подмигивает Леся, обрывая ребром ладони дрожание струн. — Пока ехал домой. Она встает, бережно, словно новорожденного, откладывает в сторону гитару, нагибается и достает откуда-то большой пакет. Тот кажется абсолютно невесомым. Так и есть. Когда принимаю его в свои руки, понимаю, что он легкий, и внутри что-то шуршит. Заглядываю в щелочку и вижу много смятых клочков бумаги. Спрашиваю: — Что это? — Его песни. О тебе. Во рту ужасно пересохло. — Обо мне? — Да. Нам пришлось поползать по салону автобуса, чтобы собрать все. Даже перевернули мусорную корзину и полностью отсортировали помои, спасая его шедевры. После твоего отъезда мы боялись даже подходить к нему, так он был взвинчен, зол и расстроен.