Война миров 2. Гибель человечества

В день, когда молния ударила в землю, Уолтер Дженкинс находился в Берлине. Из этого могущественного города он гораздо лучше мог наблюдать за планетарной катастрофой, чем я, застрявшая в английском Кордоне.

Уолтер жил в съемном доме в деревеньке под названием Далем, на юго-западе Берлина. Позже, приехав в город после всего, что случилось, я из чистого любопытства посетила этот дом. Далем – роскошное, утопающее в зелени место (по крайней мере, было таковым до нашествия марсиан и, безусловно, когда-нибудь снова будет), в пределах которого находится даже кусочек Грюневальдского леса; здесь широкие улицы и большие виллы. Уолтер потом рассказал мне, что решил уехать подальше от «лабораторий» центрального Берлина, где Фрейд и прочие продолжали изучать его прототипическое расстройство, его «боязнь пушек». А здесь он жил спокойно, никем не потревоженный, и мог размышлять. Но что самое главное, здесь у него была возможность своими глазами наблюдать за войной миров, которую он предсказал.

И с этой целью – еще задолго до того, как начались атаки, – он провел дополнительные телефонные линии, обзавелся телеграфом-приемником и очень мощными беспроводными установками. Все это, разумеется, стоило нешуточных денег, но, как я уже писала, благодаря Летописи Уолтер не был стеснен в средствах. И похоже, что он решил: раз уж марсиане летят к нам во всеоружии, то деньги в любом случае скоро не будут значить ничего.

А марсиане действительно летели. Он был в этом абсолютно уверен, как любой, кто не принадлежит к высшим научным, военным или правительственным кругам.

Сейчас уже трудно вспомнить, насколько тотально засекречен был в то время астрономический проект. Но у Уолтера были свои ресурсы и связи. Он прислушивался к перешептываниям, словам и домыслам своих приятелей из мирового астрономического сообщества, многие из которых были так поглощены научными изысканиями, что не уделяли особого внимания засекреченности. Короче говоря, кое-какая информация просачивалась именно благодаря им.

И так Уолтер в конце концов выяснил, что марсианская пушка действительно снова начала стрелять, причем уже 8 апреля. То есть еще до того, как я посетила его берлинское жилье в мае, хоть тогда он еще ничего не знал. Все в точности как в двадцатые годы, когда новости о нашествии марсианского флота дошли до него с большим запозданием.

Уолтер пытался проанализировать всю доступную информацию, но вскоре количество ударов стало совершенно очевидным. В 1907 году с Марса стартовало целых десять цилиндров. В 1920-м в десять раз больше – целая сотня упала в центре Англии. А теперь, по внутренним расчетам астрономов, их число увеличилось еще в десять раз – к Земле приближалась тысяча марсианских кораблей.

Но где же приземлятся марсиане? Цилиндры вроде бы плавали в космосе и собирались во флотилии. Те, что вылетели позже, присоединялись к этой межпланетной армаде – как в случае с британскими наступательными силами.

Но поскольку марсианские пилоты, летя сквозь пространство, постоянно корректировали траекторию своих кораблей – недаром те мигали зеленым, даже войдя в земную атмосферу, что я сама наблюдала из ямы в Амершеме, – их тактика на протяжении многих дней оставалась неясной.

Поэтому Уолтер собрал всевозможные карты, включая даже простенький школьный глобус, а также вооружился астрономическими таблицами и математическими справочниками. И даже логарифмической линейкой! Хотя Уолтер был журналистом-философом, а вовсе не математиком, он еще давным-давно узнал, что математика – язык астрономии. И в конце концов наблюдения астрономов за цилиндрами и огнями, уже более точные, сложились у него в голове в единую схему, по которой двигался марсианский флот.

Основной принцип оказался простым. Марсиане всегда приземлялись в полночь по местному времени. Уолтер видел, как они появляются из темноты, ныряя в земную тень. Он представил себе вид из цилиндра, летящего в первой группе: европейские города – Лондон, Берлин, Париж, все остальные – уже в свете дня, а Америка покрыта полночной тьмой, и большие города возле рек и побережий сияют, словно бриллианты. Беспомощные, со всех сторон окруженные тьмой.

А позже, по мере того как планета вращалась и ночь двигалась дальше, приземлялись новые боевые группы марсиан – одна за другой, одна за другой.

– Я вам говорил, – бормотал он себе под нос (так он потом вспоминал), сидя на рассвете в одиночестве берлинского дома, в пижаме, в халате, наверняка с кругами под глазами, среди столов и стен, покрытых листами с его неразборчивыми заметками. – Говорил я вам, идиоты несчастные.





2. На Лонг-Айленде




С приближением ночи Гарри Кейн подумал, что атмосфера в особняке Бигелоу становится слишком уж оживленной. Нет, не то слово – скорее, лихорадочной. Или даже без пяти минут панической. Все знали, что если марсиане собираются прилететь на Землю к ближайшему противостоянию, то высадка должна начаться сегодня ночью – или, точнее, в полночь на 19 мая, в пятницу, за три недели и один день до противостояния. Это мог высчитать любой, у кого был календарь, пусть даже в серьезных газетах об этом не писали. Если астрономы что-то и засекли, то народу об этом не сообщалось. Но даже при этом атмосфера на вечеринке в Бигелоу накалилась до предела.

Возможно, дело было в выпивке, или в таблетках, или в регтаймах, которые неустанно играл оркестр, или же в головокружительном осознании того, что ты молод, богат и можешь делать все, что душе угодно… Или, возможно, в ощущении каждого, что он – один из немногих (ладно, немногих сотен) счастливчиков, кого пригласили на эту вечеринку в сей переломный момент, после которого, возможно, настанет конец света – во всяком случае, если оправдаются самые печальные предсказания газет…

И как же одним словом, одной фразой описать всю эту безумную блистательную хрупкость?

Как я уже упоминала, мой добрый друг Гарри работал журналистом и писал в популярные нью-йоркские газеты, в частности в «Сатэрдей ивнинг пост». А еще он писал бульварные романы, которые публиковал под псевдонимом. Что ж, каждый крутится как может… Он обладал отличным чутьем на сенсации, и именно поэтому, как потом оказалось, в ту судьбоносную ночь оказался точно там, где нужно. Но еще одного умения, важного навыка настоящего репортера, ему недоставало: ему тяжело давались слова. Слова ополчились против бедняги Гарри. И это ему сильно мешало: он смотрел на ограбленный ювелирный магазин, на сошедший с рельсов поезд, на автокатастрофу – и перед его голубыми глазами мелькали неуловимые лексические единицы. Я как-то сказала ему, что он стал бы великим писателем, если бы умел писать.

Зато к деталям он был крайне внимателен. Записывая воспоминания той ночи, он отметил, что ближе к полуночи оркестр заиграл «Шейха Аравии».

Гарри без устали прокладывал себе путь через толпу танцевального зала Бигелоу, не обращая никакого внимания на богатый узор обоев, японские панели на стенах и парижские люстры, украшавшие эту прекрасно освещенную комнату. Он прошел сквозь широкое французское окно и присоединился к людям, толпившимся на веранде под открытым небом. Гарри помнил даже, что за выпивку держал в руке – виски с содовой, уже не первый бокал за вечер. Он вообще запомнил очень много деталей той ночи.

Выйдя на веранду, он огляделся. Сам особняк Бигелоу походил на какое-нибудь крыло Версальского дворца, перенесенное через Атлантику на Лонг-Айленд, и сад не уступал ему в роскоши. Лужайки, засаженные цветущей сиренью, сливой и боярышником, освещались разноцветными гирляндами. В центре сада находился бассейн – круг голубого света, в котором, как дельфины, плавали девушки – почти все в пристойных купальных костюмах, те, впрочем, позже неминуемо уступили бы место более фривольным нарядам, – так было всегда. А дальше виднелась пристань с парочкой маленьких яхт, темные воды Саунд-бич и – расплывающиеся в тумане огни Манхэттена на горизонте.

Люди двигались как красавцы-призраки с бокалами в руках. Женщины – в дорогих шифоновых одеяниях, увешанные драгоценностями, мужчины – в костюмах и лакированных ботинках, как у Гарри, или – это, наверное, были местные с Лонг-Айленда – в белых фланелевых одеждах и теннисных туфлях. Главным цветом в тот год – или месяц, или неделю – явно считался пурпурный, а у каждой женщины волосы были уложены в идеальное каре. Гости Бигелоу походили друг на друга как две капли воды, пока глаз не начинал различать тонкие, тщательно подобранные детали. Так рука об руку идут мода и деньги – большие деньги, очень большие.

Поглощенный созерцанием собравшихся гостей, Гарри упустил главное событие вечера. Вскоре он заметил, что многие из этих нарядных людей смотрят вверх. Только тогда он и сам перевел взгляд на небо. Май был на исходе, и ночь стояла ясная, теплая – лишь чуть-чуть тянуло прохладой. Огни вечеринки сияли так ярко, что не было видно ни одной звезды.

Но Гарри увидел, как на востоке небо перечеркивали яркие полосы. Они вспыхивали и гасли одна за другой.

Гарри был сельским мальчишкой из Айовы; ему случалось наблюдать метеоритный дождь, и эти вспышки напоминали его. Но все они были параллельны друг другу и сосредоточены в одном месте – так что их явно кто-то направлял. И он еще никогда не видел метеоров, которые светились бы зеленым.

Конечно, он знал, что это значит. Не особенно заботящиеся о своей репутации газеты, в числе которых были и те, куда он сам пописывал, предсказывали это. Гарри никогда не бывал в Англии, никогда не видел вблизи марсиан или их механизмов, кроме как на фото и в кадрах кинохроники. Он успел наклепать несколько сенсационных статеек про марсианскую угрозу, но одно дело – фантазировать о чудищах с Красной планеты, а другое – понимать, что фантазии стали реальностью.

Многочисленные часы в доме на разные голоса пробили полночь.

Вскоре после этого Гарри услышал звук, похожий на раскаты грома, и ему показалось, что на востоке он увидел вспышки – отблески колоссальных взрывов.



Он стоял в стороне от всех, в тени.

У собравшихся в особняке людей то, что случилось, вызвало необычайное оживление. Они кричали, визжали и улюлюкали; некоторые ни с того ни с сего бросились танцевать. Были и те, кто зааплодировал. Поразительное легкомыслие, подумал Гарри, который, как всегда, отчаянно пытался найти нужное слово, как белка – пропавший орех. Шум и блеск вечеринки вкупе с переизбытком химических стимуляторов наложились на космический ужас, и сочетание получилось изысканным и манящим, как шербет в бокале с шампанским.

Знакомая девушка схватила Гарри за руку.

– Гарри, потанцуй со мной! Подумать только – вечеринка по поводу конца света! Говорят, тут и Гуггенхайм, и Эдди Кантор, и Джек Демпси…

– И Вудхауз тоже.


– Кто-кто? Гарри, ну пойдем же танцевать! Что с тобой?

Он улыбнулся, покачал головой, мягко высвободил руку, и девушка, кружась, унеслась прочь.

Гарри покинул ярко освещенный сад и направился вниз, к пристани. Он слышал, как ревут моторы, – охотники до впечатлений мчались к месту посадки марсиан в погоне за свежей сенсацией. И вспомнил, как Уолтер описывал падение самого первого цилиндра в Хорселле: там тоже собралась туча зевак посмотреть на диковину.

Он спустился к пристани. У воды он заметил мужчину и женщину, на редкость спокойных по сравнению с остальными: они стояли под навесом, смотрели на небо и спокойно курили. Некоторое время Гарри наблюдал за ними – двумя силуэтами в клубах дыма. Он почувствовал, что перед ним не парочка и что эти двое не будут возражать против его общества. (Хотя Гарри не мог похвастаться ловким обращением со словами, эмоции он улавливал отлично.) Так или иначе, он подошел к ним без тени смущения.

– Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

Они обернулись. Женщина сдержанно улыбнулась; мужчина слегка пожал плечами, и показалось, что это движение было для него болезненным. Он был в форме, и Гарри подумал, что, возможно, перед ним какой-нибудь ветеран.

Отдавая дань вежливости, он предложил им сигареты.

– Интересная выдалась ночка!

– Спасибо марсианам, – сказал мужчина. – Они явились как раз вовремя, если верить выкладкам астрономов, – хотя военные специалисты полагали, будто высадка произойдет в другом месте.

Гарри протянул руку:

– Меня, к слову, зовут Гарри Кейн. Пишу для газет.

На мужчину, кажется, это не произвело никакого впечатления, однако протянутую руку он пожал. Рукопожатие было крепкое, но Гарри заметил, как мужчина скривился, шевельнув плечом. На вид ему было лет сорок, он был смуглый, крепко сбитый и носил форму младшего офицера.

– Билл Вудворд. Капитан, если по нашивкам не видно.

Гарри проглотил это, решив сохранять вежливость.

– В отставке?

– Не совсем. В отпуске по болезни, – он постучал по плечу. – Поймал пулю на Филиппинах полгода назад. Все бы ничего, только я уверен, что пуля была немецкая. Восстановление идет неплохо. Армия великодушно платит по счетам, хотя дом неподалеку, который я арендую, не чета этому особняку. Семьи у меня нет, и суетиться вокруг меня некому, как я только что рассказал мисс Рафферти.

Говор выдавал в нем южанина.

Женщина тем временем внимательно изучала Гарри. Она протянула руку и представилась как Мэриголд Рафферти. Ей было лет тридцать, и говорила она с бостонским акцентом, насколько Гарри мог судить. На ней был костюм для верховой езды: ботинки, длинная юбка, подходящий жакет. Однажды Гарри сказал мне, что на фоне разряженных прожигательниц жизни она выглядела довольно блекло и казалась куда более взрослой.

– Гарри Кейн, – повторила она. – Мне знакомо ваше лицо, но при взгляде на него вспоминается другое имя. Скажите, а книги вы случайно не пишете?..

Гарри покраснел.

– Боюсь, что да, мисс Рафферти…

Она щелкнула пальцами.

– Я так и знала! «Эдисон против строителей каналов» – это ведь вы написали?

– Это скорее подработка. Она неплохо оплачивается с учетом журнальных публикаций и прочего. Но я считаю себя серьезным журналистом…

– Эдисонада, ну надо же! – улыбнулся Вудворд. – Рассказы о похождениях великого изобретателя лампочки. Я читал парочку романов. Мой любимый – «Эдисон и марш Кайзера». Это ваш?

– Нет…

– Он мне всегда казался, по крайней мере, более-менее достоверным. Не сказал бы, что немцы нас простили после того, как мы забрали у испанцев Филиппины, Кубу и Гуам. Но Эдисон против марсиан – это уже перебор! – Он взглянул на Мэриголд Рафферти. – Мне всегда было интересно, как этот выдающийся человек относится к тому, что стал главным героем подобных книжек.

Мэриголд легонько стукнула его по здоровой руке.

– Ну же, Билл! Мы знакомы всего несколько минут – не только друг с другом, но и с этим бедолагой, хватит над ним потешаться! Гарри – или Джарвис Икс Кендор, так ведь звучит ваш псевдоним? – полагаю, если вы хотите знать, что думает Томас Эдисон по поводу своей роли в ваших романах, вы могли бы спросить у него самого!

– Эдисон? Не могу похвастать знакомством с ним, мисс Рафферти! Думаю, он сейчас в Нью-Джерси, в Менло-Парке.

Мэриголд покачала головой.

– Вовсе нет. Он прямо здесь, мистер Кейн. Здесь, на Лонг-Айленде. Более того: он был на этой самой вечеринке! Но он быстро утомляется – что, впрочем, неудивительно: ему уже семьдесят пять, хоть он и на редкость крепок для своих лет.

– Эдисон приехал сюда, на Лонг-Айленд? Но зачем?

– Пожалуй, я должна все объяснить, – ответила Мэриголд слегка сконфуженно. – Я тоже работаю в Менло-Парке; моя специализация – телефонные сети, но в последние пару лет я стала кем-то вроде персонального ассистента мистера Эдисона. Он с самого начала отнесся к возможности нового нашествия всерьез и во время каждого противостояния выезжает с семьей в место, которое кажется ему безопасным убежищем на случай высадки марсиан. Подальше от Нью-Йорка, который, вполне вероятно, мог бы стать мишенью при атаке. При этом и компания, и правительство охотно оказывают ему всяческую поддержку.

– Вот так вот, Джарвис, – усмехнулся Вудворд. – В своем бульварном романчике вы были недалеки от истины…

– Я бы не называл его бульварным…

– Эдисон не сверхчеловек, однако он представляет большую ценность для всей нации. Так вышло, что он снял виллу недалеко от моей. Я оказался соседом Томаса Эдисона! Кто бы мог подумать?