Волчья лощина

Тоби кивнул на своё жилище:

— Прихожу, глядь — одной фотографии нет. Никогда на моей памяти Тоби не произносил столь длинных речей.

— Фотографию забрал констебль Олеска. Ту, на которой я в школу иду. И он — Олеска — вчера смотрел новые снимки. Они как раз пришли по почте, тётя Лили их принесла домой — ну и дала Олеске. Там есть один… вы снимали с холма в тот день, когда Руфь… потеряла глаз.

Тоби напрягся:

— Это не я бросил камень.

Он не лгал, это было видно. Хотя мог и не оправдываться. Я всё равно знала, что он ни при чём.

— Я вам верю. Только они… им теперь известно, что вы были на холме. А Бетти наврала, будто видела, как вы бросали камень, и сама пропала. Они считают, что вы… дурное совершили.

Он шумно втянул носом воздух:

— Я дурное совершил, Аннабель.

Я сложила руки на груди. С некоторых пор стала замечать: в такой позе взрослее себя чувствуешь.

— Вы совершили дурное? Что?

Он плотнее завернулся в одеяло. Я ждала. Наконец не выдержала:

— Но камень вы не швыряли.

Как я ни старалась говорить утвердительно, всё равно получился вопрос.

— Нет. Камень она швырнула.

Странно, я ведь в глубине души знала, что это Бетти, но удивилась, даже глаза вытаращила:

— Вы сами видели?

— Я хотел её за этим делом сфотографировать, да она сбежала. С ней мальчишка был. Она бы, может, сразу и не скрылась, да обернулась. А тут — я, на холме стою. Она и поняла, что я всё видел. И скорей в кусты.

— Почему же вы папе моему не рассказали?! Тоби отвёл взгляд:

— Каждый по заслугам получает. Рано или поздно.

— Что вы такое говорите? Тоби, надо было папе рассказать. Кто вам теперь поверит?

— Ничего не поделаешь.

Я подумала: с этаким подходом и в тюрьму загреметь недолго. Пока мы смотрели друг на друга, птицы взялись будить небосклон. Издали долетело: «Бетти! Бетти!» Тоби попятился в коптильню. И тут я решилась:

— Вы должны пойти со мной. Немедленно.

Губы его как-то странно покривились. Наверно, он хотел улыбнуться.

— Ты сейчас ну просто вылитая мать, Аннабель.

Я решила, это комплимент.

— Ну да. Потому что, будь мама здесь, она бы то же самое сказала. Скорее, Тоби. Одевайтесь, и пойдём.

Тоби колебался.

— Куда же идти?

— В безопасное место. Мы обязательно что-нибудь придумаем. Выручим вас.

Он тряхнул головой.

— Мне, что ни случись, всё едино.

— А мне не едино. Если для вас разницы нет, давайте сделаем по-моему.

Снова эта судорожная полуулыбка. И снова крики: «Бетти! Бетти!»

Через несколько минут Тоби вышел, одетый в свой чёрный плащ, с фотоаппаратом на плече, с тремя ружьями за спиной. Обратный путь лежал вверх по холму. Идти было трудно. Тоби пропустил меня вперёд. На самых крутых участках тропы, которую вдобавок развезло, я хваталась за ветки, а Тоби подстраховывал снизу. Светало. Тропа становилась менее опасной, но зато и нас могли теперь увидеть.

Мы пробирались со всей осторожностью. Если бы я боялась охотников, надела бы что-нибудь красное. Но мы сами были вроде дичи — оба в тёмном, почти невидимые, если замереть. Если стоять, повесив голову.


Наконец мы оказались по другую сторону холма и направились прямо к ферме. Я сообразила: глянь сейчас кто-нибудь в окно — обязательно заметит две фигуры, большую и маленькую. Мы резко свернули в лес. Так, держась древесной тени, и вышли к амбару с тыла. Бегом пересекли открытый участок и открыли заднюю дверь.

Я шагнула в амбар первой. Никого. И собак папа всё-таки увёл, даром что польза от них сомнительная. Конь резко поднял над дверцей стойла свою массивную голову и уставился на меня с любопытством. Я вздрогнула.

— Пора пастись, Билл!

Я открыла обе створки голландской двери — и верхнюю, и нижнюю. Билл фыркнул мне в лицо и неспешно направился к выходу. Я выпустила и нашу кобылу Дину. Размахивая хвостом, Дина затрусила вслед за Биллом. Следующими на очереди были коровы Молли и Дейзи. Телятам мы имён не давали — всё равно их или резать, или на рынок везти. Дойные коровы — совсем другое дело. К ним привязываешься. С ними расстаёшься, только когда нельзя иначе.

Я раскинула руки, и Дейзи на ходу ткнулась мне в ладонь своим чёрным квадратным, чуть щетинистым носом. Будь папа дома, он бы как раз сейчас и выпустил животных пастись. Я рассчитывала, что мама, бабушка и дедушка увидят их в окно и в стойло уже не пойдут. Хотя, может, и задумаются, кто это выполнил папину работу.

Хватились они меня или нет?

— Тоби, за мной.

Лучше всего, прикинула я, спрятать Тоби на сеновале. Амбар у нас по пенсильванской традиции был встроен в склон холма. Одна сторона гораздо ниже, чем другая. С нижней стороны — вход в стойло. А на сеновал мы попадали двумя путями. Во-первых, снаружи: идёшь вверх по склону, огибаешь амбар — и вот она, дверь. Сразу и оказываешься на сеновале, без всяких лестниц. Но можно забраться и изнутри. Посерёдке амбара — перегородка, в ней дверца, за дверцей — приставная лестница. А в глубине амбара у нас стоял большущий бак для воды и длинные ясли.

На торце были широченные двойные двери — чтобы воз сена прошёл. В той части амбара сено и хранилось. Там же папа работал в плохую погоду и оттуда вёл раздачу корма. Очень удобно — овёс и сено по наклонным желобам поступали прямо в стойла. С потолочных балок густо свисала сбруя.

Дранка кое-где оторвалась, солома за долгие годы намертво влипла в земляной пол, балки обросли пушистой пылью — а всё равно на сеновале было уютно и сухо даже в осеннюю морось. Недаром папа любил там соснуть. Впрочем, я надеялась, что погода установится.

При виде высоченной лестницы Тоби оробел. Глянул вверх, туда, где терялись под потолком последние ступени. Перевел глаза на меня. Снова запрокинул голову. Я начала подниматься.

— Лезьте за мной, Тоби. На сеновале вас никто не найдёт.

Он всё мялся внизу.

— Не люблю верхотур.

Я было хихикнула. Чуть сама не упала. Тоби напрягся, я прикусила язык и спустилась. Чтобы взрослый человек — в чёрном плаще, с тремя вечными ружьями, косматый, бородатый, бледный-пребледный под полями надвинутой шляпы — и боялся лазать! Он же войну прошёл. Он вот уж сколько времени живёт совсем один посреди леса, питается всякой мелкой дичью да ягодами!

— Вы боитесь, что ли?

Тоби потупился. Поправил ружейные ремни. Снова стало смешно.

— Как же так? У нас тут местность холмистая. Вы по холмам бродите, а лестницы испугались?

— Холмы и лестница — разные вещи.

— Ладно. Не хотите на сеновал — спрячьтесь в яслях. Правда, там мыши…

Тут уж я сама почувствовала, что говорю с мамиными интонациями. Не знаю, что подействовало на Тоби — слово «спрячьтесь» или перспектива лезть в ясли. Может, намёк — будете, дескать, как мышь. Тоби не объяснил, только рукой махнул. Я снова стала подниматься. Он последовал за мной.

На полпути я оглянулась. Дело у Тоби шло туго. Поставив на ступень одну ногу, он судорожно подтягивал другую и, только укрепившись и переведя дыхание, делал следующий шаг. Обеими руками он прямо-таки впился в лестницу, вниз не глядел. Левая изувеченная кисть побелела от напряжения. Труднее всего Тоби было перевалиться с верхней ступени на сеновал. Правую руку он вытянул, насколько смог. Вцепился в сено. Пальцы скрючились, стали как когти. Я взяла его за запястье — больше, конечно, для моральной поддержки, — и он вполз по-пластунски. Он дышал прерывисто и тяжело — куда тяжелее, чем после подъема по скользкой тропинке. Я подумала: как же он слезать-то будет? Нет, лучше помолчу. Не скажу ему, что вниз — по-настоящему страшно.

Зато он не сбежит. Страх перед «верхотурой» пересилит другие страхи. А я пока подумаю, что делать дальше.

— Сейчас мне пора, Тоби, но я постараюсь поскорее принести вам поесть и попить. И ведёрко, чтобы… ну, вы поняли. — На этих словах я покраснела. — Если кто войдёт в амбар, просто затаитесь. Мальчики, бывает, забегают, но они вряд ли полезут наверх.

Тоби успел усесться в сене, снять ружья и шляпу. Без этих атрибутов он сам казался мальчиком. Наверно, потому, что теперь зависел от меня.

— Не бойтесь, — ободрила я. — Всё будет хорошо.





Глава пятнадцатая




Прежде чем идти домой, я побродила возле ручья, набрала полные карманы рогозового пуху. Только я открыла дверь, мама на меня напустилась:

— Аннабель, где тебя носило? Будто не хватит с нас одной пропавшей девочки! Захожу к тебе, глядь — постель пустая! Чего я только не передумала!

Врать маме я не хотела, вот и выжала из ситуации максимум правды.

— Мама, когда я проснулась, ты как раз была в погребе. А надо ведь коров и лошадок выпустить. Вот я и сбегала, выпустила. Потом думаю: раз уж я встала, соберу пух с рогоза. — Я похлопала по оттопыренным карманам. — Жаль, что дома не вспомнила про пух, а то бы прихватила сумку.

Мы, дети, мало чем могли помочь солдатам. В школе нам объяснили: нужно собирать сухие початки рогоза. Пух легче, чем пробка, значит, требуется во флоте. Для наполнения спасательных жилетов.

— Мальчики встали? — продолжала я. — Отведу их к ручью, пускай тоже собирают, пока пух по всей округе не разнесло.

Этого фермеры старались не допускать. Прилетит пух в сад, упадёт на землю, прорастёт — попробуй избавься потом! А на пастбищах коровы из-за сочных стеблей друг с дружкой бодаются, особенно по весне.