Воображаемый друг

Кристофер осмотрелся и понял, что больше не в пансионате. А снова в домике на дереве. Шептунья больше не пытается его схватить. Это Мэри Кэтрин. Кристофер отпустил ее руку. Она содрала с себя куртку и закатала рукав свитера. Кожа покраснела. На руке вздулись мелкие волдыри.

– Прости, – произнес Кристофер.

– Где тебя носило, скажи на милость? – поинтересовалась сердитая, перепуганная Мэри Кэтрин, потирая ожог.

– Мне не спалось, вот я и решил прийти сюда поиграть, – ответил он.

– Ты в курсе, что из-за тебя у нас обоих могли быть огромные неприятности?

– Я не хотел. Ты меня простишь?

– Только Бог может тебя простить. И Он простил бы. Поэтому да, я тебя прощаю. Пойдем. Нужно отвести тебя домой. Посмотрим твой нос.

Кристофер поднес руки, чтобы вытереть нос, и увидел на кончиках пальцев кровь, мокрую и красную. Лицо у него горело. Суставы болели. А зуд разгорелся до ослепляющей головной боли. Никогда в жизни не чувствовал он себя таким больным. Даже когда лежал с гриппом.

Кристофер вспомнил, как гнал по шоссе. Невидимкой. Как благодаря зуду четко соображал. Если из-за этих способностей на реальной стороне он чувствует себя настолько плохо, то вряд ли выдержит такое испытание повторно.

Это может его убить.

Мэри Кэтрин дружески помогла Кристоферу выбраться из домика на дереве. При каждом шаге у него скрипели суставы. Кристофер посмотрел вверх. Уже стемнело. Небо прочертила падающая звезда. Еще одно солнце. Еще одна душа.

Спустившись на землю, он посмотрел на белый пакет, висящий на ветке рядом с деревом. Инстинктивно открыл его – пусто. Ни рождественских открыток. Ни тайных записок. Только зуд. Кристофер вернулся мыслями к следу из хлебных крошек, приведшему его в «Тенистые сосны», и к последней строке на открытке Дэвида.

P. S. Спасибо за бейсбольную перчатку.



Кристофер вспомнил и другие моменты, когда чувствовал запах бейсбольной перчатки. Иногда это случалось у него в комнате. Иногда в автобусе. Чем дольше он размышлял, тем яснее осознавал, насколько реальным был запах. Бейсбольный сезон давно завершился. Дети давно не носили с собой перчатки, только футбольные мячи. Поролоновые или пластмассовые. Но запах бейсбольных перчаток оставался рядом.

Прости, что иногда тебя пугаю. Я не нарочно.



Кристофер закрыл глаза. Позволил зуду хозяйничать у себя в мозгу. Увидел перед собой след из хлебных крошек. Пробелы между словами. Мысли, играющие в прятки. Ведущие его по следу. Первая открытка приказала ему ИДТИ, КУДА ВЕДЕТ ТЕБЯ НОС – к старушке на чердаке, чья открытка велела сейчас же навестить мать. Ей без тебя плохо. И велосипед, появившийся у дома Дэвида Олсона ровно с таким расчетом, чтобы Кристоферу хватило времени добраться до матери ровно в тот момент, когда она вручала Эмброузу рождественскую открытку от Дэвида, заканчивавшуюся словами P. S. Спасибо за бейсбольную перчатку, последним кусочком пазла.

И отдельно – за книги.



Зуд прекратился. Кристофер открыл глаза. Он чувствовал, что из его носа течет кровь, и даже чувствовал ее на языке. Но ему было все равно. Потому что наконец-то он поймал мысль, игравшую в прятки. Дэвид – не демон. Только маленький мальчик, передающий записки. И существует лишь одно место, где один ребенок может оставить записку другому. Даже если их разделяют десятилетия. Место, куда каждый ребенок из Милл-Гроув ходит за книгами.

Библиотека миссис Хендерсон.

Мэри Кэтрин снова наставила фонарик на тропинку. Обратила внимание на двух оленей, замерших при виде света.

– Господи Иисусе. Ненавижу оленей, – произнесла она, крестясь. – Короче, как отсюда выйти?

Кристофер увел Мэри Кэтрин с поляны. Откуда-то издалека доносился звук бульдозеров, выкорчевывающих деревья. Мистер Коллинз выиграл суд. Строительство возобновлено. Кристофер так и думал. Скоро мистер Коллинз прокорчует себе дорогу до самого домика на дереве.

– А для чего именно служит этот домик на дереве? – спрашивал он славного человека.

ты построил портал в воображаемый мир.



Может статься, славный человек в плену, может статься, под пытками – Кристофер не знал.

Не знал, жив ли славный человек вообще.

Все, что он знал: пока славного человека нет рядом, некому защитить мир от шептуньи.

Кроме него самого.





Глава 44




Тормоз Эд проснулся. Почесал локоть и посмотрел на дерево за окном своей комнаты. Дерево было все в снегу. Снег пригибал ветви к земле, из-за чего они смахивали на нездоровую улыбку.


Нездоровая улыбка, Эдди. Вот что такое хмурый вид. Просто улыбка, которая приболела.

Так говаривала бабушка, прежде чем иссохла и умерла. Он не знал, почему сейчас о ней вспомнил. Как будто она сейчас находилась рядом с ним в комнате. Пахла старым платьем. И шептала:

Слушай бабушку.

Тормоз Эд вылез из кровати.

Холодный деревянный пол не чувствовался под ногами. Он подошел к окну. Открыл его и посмотрел на мокрый снег, лежащий на водоотливе. Набрал в руку и слепил снежок. Идеально круглый. Идеально гладкий. Как Земля. Руки почему-то не чувствовали холод. Наоборот, было приятно. Как вынутая из морозилки сахарная вата из парка аттракционов «Кеннивуд».

Не объедайся. Получишь заворот кишок. Слушай бабушку.

Тормоз Эд закрыл окно. Он не ощущал, как морозный воздух охлаждает его лицо. Но теперь щеки покраснели, и хотелось пить. Не из-под крана. Из фильтра. Тормоз Эд прошел по коридору. Миновал гостевую спальню, где спал отец. Снежок таял у него в руке, маленькие капельки приземлялись на паркет, и получался будто след из хлебных крошек. Тормоз Эд миновал хозяйскую спальню, где спала мать.

– Почему вы спите в разных комнатах? – как-то спросил он у матери.

– Потому что твой отец храпит, детка, – ответила мать, и он поверил.

Тормоз Эд спустился по лестнице. Зашел в кухню, налил себе воды из фильтра. В свой любимый стакан. Халк… пить! Он проглотил воду за десять секунд. Жажда не проходила. Выпил еще стакан. И еще. Казалось, что у него температура. Но чувствовал он себя нормально. Просто немного разгорячился. Просто в кухне очень душно.

Я не могу дышать, Эдди. Выйди. Слушай бабушку.

Тормоз Эд открыл прозрачную раздвижную дверь.

Он стоял, наполняя легкие холодным воздухом с привкусом замороженного сока. На миг духота рассеялась. Он перестал ощущать себя, как бабушка, с трубками в носу, заставляющая его пообещать, что он не повторит ее ошибок и никогда не начнет курить. Интересно, а вдруг бабушку похоронили заживо и ей нечем было дышать в гробу? Вдруг она и сейчас пытается сдвинуть крышку? Он прошел на задний дворик и уселся на качели, свисающие со старого дуба, как рождественское украшение. А как там бабушка называла украшения? Каким-то словом из своей любимой старой песни.

Ну и фрукт, Эдди.

Тормоз Эд сидел и думал о бабушке, а сам сжимал свой снежок все крепче и крепче. Положил его к корням дуба. И слепил еще один. И еще. И еще. Может быть, пригодятся, чтобы защищать Кристофера и домик на дереве. Потому что люди падки на чужое. Плохие люди, вроде Брэйди Коллинза.

Друзей нужно защищать. Слушай бабушку.

Закончив лепить последний снежок, Тормоз Эд глянул под ноги и понял, что освободил у дуба небольшую полянку. С зеленой, хрустящей от мороза травой. А рядом – груда снежков, сложенных, как пушечные ядра, которые он видел на реконструкции Войны за независимость.

В войнах побеждают хорошие парни, Эдди.

Он не помнил, где это слышал, но точно знал, что пехота иначе называется «инфантерия» и название это происходит от слова «инфант», то бишь юный принц. Каждый пехотинец для своей матери – инфант.

Это логично.

Тормоз Эд вернулся в дом. Затворил прозрачную дверь, оставив холод снаружи. Окинул взглядом кухню и заметил, что один из шкафов приоткрыт. Так всегда было? Или кто-то его только что приоткрыл? Совсем чуть-чуть? Как крышку гроба, чтобы выглянуть и посмотреть на живых. Мертвец, пытающийся вспомнить вкус еды – ведь у скелетов нет языков. Он вспомнил, что у бабушки отняли язык из-за рака. Бабушка не могла говорить. И вместо этого писала на бумажках.

Скучаю по голландскому яблочному пирогу, Эдди.

Отведай яблочного пирога за меня. Слушай бабушку.

Тормоз Эд подошел к холодильнику. Отрезал большой кусок яблочного пирога. Посмотрел на пакет молока с фотографией пропавшей девочки. Эмили Бертович. Закрыл холодильник и посмотрел на листок со своей контрольной, распятый на дверце четырьмя магнитами, прямо как Иисус на кресте. Впервые оценка за контрольную оказалось достаточно высока, чтобы листок перекочевал из корзины для бумаг на видное место. Его первая пятерка. Тормоз Эд улыбнулся и захлопнул дверцу.

Прежде чем вернуться в кровать, Эд подошел к логову своего отца. Открыл дверь и втянул запах табака и виски, за много лет въевшийся в стены. Подошел к отцовскому деревянному столу. Второй ящик был закрыт на ключ, поэтому он вытащил верхний. Запустил руку и достал кожаный чехол, пахнущий, как новая бейсбольная перчатка. Осторожно положил его на стол и открыл. Заглянул внутрь и улыбнулся, когда наконец увидел.

«Ремингтон-магнум».

Тормоз Эд взвесил его на руке: револьвер тяжело оттягивал ладонь. Молча открыл и увидел, что в барабане осталась одна пуля. Тормоз Эд держал револьвер, как герои его любимых фильмов. Луна, подмигивая, отражалась от его металлического корпуса.

Отнеси его к себе, Эдди.

Он пошел наверх и какое-то время постоял у двери хозяйской спальни, где спала его мать. Прошел мимо гостевой, где спал отец. И кстати, отметил Тормоз Эд, совсем не храпел. Непонятно тогда, почему ему сказали неправду.

Тормоз Эд вернулся к себе в комнату. Посмотрел на дуб во дворе. Тот самый, с болезненной улыбкой. Потом сел на кровать и принялся за яблочный пирог. Доев, стряхнул крошки на пол. Потом спрятал револьвер под подушку и лег в кровать. Посмотрел на часы. 02.17. Закрыл глаза и вспомнил первый фильм о Мстителях. Как все Мстители стали в круг и победили в войне. Потому что они – хорошие парни. Только хорошие парни и побеждают в войнах.

Война близко, Эдди. Друзей нужно защищать. Слушай бабушку.





Глава 45




Часы показывали 02.17

Брэйди Коллинз съежился, прижавшись спиной к холодной деревянной стенке. Что-то его беспокоило. Зуд в руке. Он расчесал место ожога, оставленного Кристофером, но зуд не проходил. А Брэйди все чесался и вспоминал минувший день. Мама забрала его из кабинета директора и привезла домой. Накричала за то, что вмазал этим выскочкам-нуворишам, Кристоферу и Тормозу Эду. Вопила, что больше не позволит ему позорить фамилию. Он же Коллинз, черт побери! Когда они доехали до дома, она приказала ему снять пальто и лезть в конуру на заднем дворе. Летом это было терпимо, но сейчас-то зима. Он умолял не отсылать его в конуру, на что она ответила: когда будешь вести себя как человек, и спать будешь как человек. С того момента из конуры он не выходил. Все из-за Кристофера и Тормоза Эда. Из-за этих отбросов мать снова его ненавидит. Такого он больше допустить не мог. Не мог больше спать в конуре. Нужно любым способом заслужить ее любовь. Дрожа, он вытащил руки из карманов и прижал к груди. Тепло стало согревать ладони, но от зуда не помогало. Он все чесался и чесался, думал и думал. В голове прокручивалась только одна мысль. Раз за разом. Эти мерзкие ничтожества поплатятся за то, что мать снова его ненавидит.