Воображаемый друг

Часы показывали 02.17

Дженни Херцог проснулась. Ей показалось, что в комнате кто-то есть. Она слышала дыхание. Или это ветер? Дженни подумала, что к ней прокрался сводный брат, Скотт, но, оглядев комнату, поняла, что здесь никого нет. Посмотрела на дверь в ожидании, что он зайдет. В тот день из школы ее забрал Скотт, потому что мама была на работе. Дженни умоляла его не говорить отцу, что она ввязалась в очередную драку. Отец не отпустит ее в летний лагерь, если узнает. А лагерь – единственный способ оказаться подальше от Скотта. Поэтому, когда он приказал ей танцевать в обмен на свое молчание, у нее не было выбора. Заставил ее снять одежду. На ней не осталось ничего, кроме повязки на левой руке, закрывающей ожог. Ожог нестерпимо зудел. Она все чесала его, чесала, но облегчения не приходило. Как будто жучки впивались в кожу. Выбравшись из кровати, Дженни подошла к двери. Убрала стул, запиравший дверную ручку. Спустилась на кухню. Достала из ящика нож. Немного почесала лезвием зудящий ожог, проходя как раз мимо комнаты Скотта. На миг представила, как вонзает нож в шею братцу. От этой мысли зуд ненадолго поутих. Она вернулась к себе в комнату и положила нож под подушку. На случай, если к ней ввалится Скотт, как было прошлой ночью. Скажет, что ее пижамные штаны слишком коротки, и отшвырнет их в угол. «Потоп! Потоп! По лужам шлеп».

Часы показывали 02.17

Мэтт сел в постели и почесал руку. Наверное, ему стоило радоваться последним новостям, но почему-то не получалось. После школы мамы повезли его к окулисту. Они рассердились, что сыновья влезли в драку, но узнав, что те всего лишь защищали Кристофера, умерили свой гнев. Итак, Мэтт пришел к окулисту, где его ждала хорошая весть. Раньше предполагалось, что ходить с повязкой на глазу ему придется до лета, но теперь выяснилось, что глаз уже в полном порядке. «Это чудо», – сказал доктор. Мэтт мог прыгать до потолка, радуясь, что Дженни Херцог больше не сможет обзывать его Попкой-Пиратом. Но что-то было не так. Мэтт вспомнил, как Кристофер схватил его за руку. Как жар перетек к нему в руку и добрался до глаза. Конечно, ребятам он про это никогда не расскажет. Они посчитают, что он рехнулся. Но, почесывая руку, он неотвязно думал о том, что глаз ему наверняка вылечил не кто-нибудь, а Кристофер. Эта мысль пугала. Он понимал: если кто-то докопается, то Кристофера могут и убить. И решил продолжать ходить в школу с повязкой, чтобы не вызывать лишних вопросов. Пусть Дженни Херцог хоть до пенсии обзывает его Попкой-Пиратом – ради Кристофера он готов потерпеть. Нужно его защитить. Казалось, от этого зависит судьба всего мира.

Часы показывали 02.17

Майк сидел в постели. Зуд в руке сводил его с ума. Он побежал в ванную и принялся рыться в шкафчиках, надеясь отыскать тот розовый лосьон, которым матери смазывали их с Мэттом сыпь во время ветрянки. Флакона нигде не было. Все, что он нашел – это витамины одной из мам. Для повышения тонуса. Выйдя из ванной, он направился туда, где его никто не услышит – в подвал. Там включил свой любимый фильм – «Мстители». Лишь бы отвлечься от этого зуда. Фильм был интересный, и зуд почти прошел, но тут произошло нечто неожиданное. Тор остановился посреди фильма и заговорил с Майком. Они проболтали всю ночь. Тор оказался очень классным. Он сказал, что Брэйди Коллинз опасен, а Дженни Херцог вот-вот совершит ужасный поступок. Тор велел ему защищать Тормоза Эда и Мэтта. Но особенно Кристофера. Потому что Майк сильный. А кроме того, война близко. И на этот раз хорошие парни должны победить. Иначе мир захватят плохие. Майк проснулся на диване. То ли все это было во сне, то ли наяву.

Часы показывали 02.17

Миз Ласко сидела в баре в Маунт-Лебаноне близ Питтсбурга. Бар закрывался ровно в два часа ночи, но миз Ласко хорошо знала хозяина и попросила разрешения задержаться. Идти домой она просто не могла. Почесывая руку, в какой-то момент она подумала, что напоминает свою собственную мать, какой та была, когда они еще жили в городе. Мама вечно чесалась, если не принимала лекарство. Про себя миз Ласко называла его «мамино средство от зуда». Стоило маме вколоть его себе в руку, как зуд тут же проходил. Много лет миз Ласко об этом не вспоминала. Сейчас она смотрела перед собой – на батарею пустых стаканов и бутылок. Емкостей оказалось семнадцать; такое количество обычно означало, что она в полной отключке поедет домой на такси. Но сегодня ночью выпитое будто не чувствовалось. Бутылка за бутылкой. Шот за шотом. Напиться не получалось. Она все чесалась и чесалась. Размышляла и размышляла. А вдруг она утратила способность пьянеть? Господи. Почему сегодня не получается? Перебрав в уме события дня, она вспомнила Кристофера. Понятно, что это безумие. Не может такого быть, чтобы маленький мальчик одним касанием лишил способности пьянеть. Но мысль эта все не уходила, как и зуд в руке. Нужно было найти свое «средство от зуда». И напиться, пока трезвость не свела ее с ума.

Часы показывали 02.17

Миссис Хендерсон сидела на кухне. На своей сверкающей кухне. Кухне мечты. На ее обустройство ушли годы. Миссис Хендерсон искала подходящие безделушки. Предметы антиквариата. Особого богатства у нее не было, но хороший вкус никогда ей не изменял. На протяжении десятилетий она каждое воскресенье отправлялась по дворовым распродажам и блошиным рынкам, выискивая настоящие сокровища за десять долларов, которые на «Кристис» ушли бы за тысячи. Мало-помалу она создала для них с мужем идеальный дом. Это стало делом ее жизни. Днем она прививала детям любовь к чтению. А вечером обставляла идеальный дом для мужа. Но теперь муж появлялся дома нечасто. Вот, пожалуйста: третий час ночи, а он неизвестно где. Миссис Хендерсон сидела на кухне, сверля взглядом входную дверь. Затем переместила внимание на антикварную табличку добро пожаловать и великолепные занавески на латунном карнизе. Смотрела, чесалась и вспоминала, как на колесе обозрения в «Кеннивуде» приняла предложение выйти замуж. В то время мистер Хендерсон не выпускал ее из объятий. Сделай он предложение на заднем сиденье автомобиля, она бы ответила «нет», хотя все существо ее кричало бы «да». Потому что она не такая. На «таких» не женятся, говорила ей мама. Но от его поцелуев у нее зудела кожа. Просто горела. Прямо как сейчас. Как и в первый год работы в начальной школе города Милл-Гроув. Она никогда не забудет того мальчика. Маленького, испуганного. А ведь какой был умница. Как она переживала, когда он пропал. А к чему он ей вспомнился? Непонятно. Но от этой мысли зуд в руке прекратился. Развеялись и мысли о том, почему муж больше к ней не прикасается. Вспомнилось, что работает она последний год. Потом уйдет на пенсию и будет счастливо жить с мужем. Да. В конце концов он все-таки войдет в эту дверь. В конце концов он проголодается и соскучится по этой уютной кухне.





Глава 46




Часы показывали 02.37.

Мэри Кэтрин лежала одна в своей комнате. Она не спала уже двадцать минут. Проснулась от зуда в правом предплечье. Лосьон не помогал. Она выпила стакан воды, потому что иногда зуд является симптомом обезвоживания. Но все впустую. Зуд не проходил.

И что самое странное – ей это нравилось.

Кожа теплая. Мягкая и гладкая, как шелковые простыни. И зуд на ней ощущался приятно. Немного покалывал, как однажды Даг, который, забыв побриться, целовал ее в щеку. Было чуть болезненно, но ей понравилось и даже захотелось, чтобы Даг отрастил бороду. Как-то раз он попробовал – для постановки «Скрипача на крыше»[55]. И все мальчики, задействованные в пьесе, тоже. Результаты оказались разной степени трагичности. Почему мальчишки вечно мальчишки? – думалось ей.

Почему они не спешат стать мужчинами?

Лежа на кровати в своей хлопковой сорочке, Мэри Кэтрин обводила глазами спальню. На улице задувал ветер. Чуть сильнее обычного. Мэри Кэтрин представила, как этот ветер проникает в комнату и раздувает зуд по всему ее телу. Как зуд стекает по предплечью к запястью, к пальцам.

К пяти изящным пальцам правой руки.

Мэри Кэтрин подняла руку и стала перемещать зуд. По сантиметру. Начала с предплечья, затем дотронулась зудящими пальцами до плеча, шеи, рта. Остановилась. Поводила пальцами по губам. После блуждания на холоде в Лесу Миссии губы у нее обветрились и потрескались. С каждым прикосновением зуд становился мягче и теплее и в то же время нестерпимей. Примерно так должно ощущаться и прикосновение бороды. Настоящей бороды настоящего мужчины. Мужчины вроде шерифа, который солгал ради нее в тот вечер, когда она нашла Кристофера. Мэри Кэтрин высунула кончик языка и лизнула подушечки пальцев. Медленно погрузила один палец в рот. Глубже и глубже, потом добавила еще один и еще. Представила, как шериф ее целует. Представила, как сама берет его в…

СТОП.

Мэри Кэтрин села на кровати. Зуд на коже превратился в жжение. Что она творит, черт возьми? Так нельзя. Размышлять в таком ключе о Даге и то грешно, потому что они не женаты. Но о шерифе? Мерзко. Мэри Кэтрин никогда не занималась сексом. Никогда не мастурбировала, потому что знала, что это приведет к постыдным мыслям. Она усвоила правило… Подумать – все равно что сделать. Так ее десять лет учила миссис Рэдклифф в Общинном католическом центре.

ПОДУМАТЬ – ВСЕ РАВНО ЧТО СДЕЛАТЬ.

Мэри Кэтрин опустилась на колени у изножья кровати и начала молиться об избавлении от грешных мыслей. Она стояла на коленях перед Господом. Он говорил ее устами. Но зуд только усиливался. Она чувствовала его под сорочкой. С пальцев зуд перетекал на грудь. Границей служил лишь тонкий слой ткани. Дотрагиваться до сорочки не грешно. Так ведь? Это просто хлопковая материя. Это же не тело. Значит, все нормально. Это не грех. Она поднялась с коленей, провела рукой по ткани сорочки. И совершенно случайно задела грудь. Грубой хлопковой тканью. Как бородой. Как щетиной шерифа, когда он поднял ее на руки, положил на кровать и…

СТОП.

ЭТО ИСПЫТАНИЕ.

Мэри Кэтрин поднялась. Грудь заныла. Лицо раскраснелось. Она сказала себе, что ничего страшного не произошло. В конце-то концов, она трогала только сорочку. Но не грудь. И не сделала ничего плохого. Впрочем, почти сделала, но вовремя остановилась. Очень вовремя. И тем не менее Мэри Кэтрин испугалась. Нужно выйти из этой комнаты, а то, не ровен час, дофантазируешься до того, что будет тебе одна дорога – в ад. Нужно выйти на улицу. Да. Там холодно, и весь этот жар сойдет на нет.

Мэри Кэтрин подошла к шкафу и сняла сорочку. Теперь на ней остались только трусики. Сквозняк поцелуями скользил по коже. По шее пробежался ветерок. Следом за ним появились мурашки. Непонятно, почему ветру можно ее трогать, а ей самой нельзя. Но все-таки нельзя. Пусть и хочется. Снова и снова. Хочется запустить руку в трусики и…

– Прекрати, Мэри Кэтрин! – одернула она себя. – Подумать – все равно что сделать. Даже не думай!

Нужно отсюда выбраться. Прикрыть тело. Забыть, что оно у нее вообще есть. Мэри Кэтрин натянула самый толстый белый свитер, поверх – джинсовый комбинезон, а потом – самые грубые носки и ботинки. На цыпочках вышла из комнаты и, прокравшись мимо родительской спальни, спустилась по лестнице. На улице оказалось слишком холодно. К счастью, на подъездной дорожке стояла мамина машина. Мэри Кэтрин запрещалось садиться за руль после полуночи. Но просто посидеть в машине – это же не грех? Не грех.

Мэри Кэтрин забралась на водительское место.

Холод от сиденья прогрызал толстую одежду. Холод заново покрывал ее гусиной кожей и превращал соски под комбинезоном в твердые камешки. Она представила, как ей на грудь легли теплые ладони. Как произошло перемещение на заднее сиденье. Как запотели оконные стекла.

ЭТО ИСПЫТАНИЕ. ПРЕКРАТИ.

Не получалось. Мэри Кэтрин вся горела. Терпеть было невмоготу. Она вытащила телефон и набрала номер.

– Алло, – раздался сонный голос Дага.


– Даг! Ты дома? – в отчаянии спросила она.

– Конечно. Время – к трем часам ночи, – ответил он.

– Ключ под ковриком?

– Да.

– Я сейчас приеду.

– Но у меня завтра контро…

Мэри Кэтрин отсоединилась. Включила зажигание. Если родители узнают, у нее будут огромные неприятности, но она просто не знала, что еще делать. Нужно избавиться от этих мыслей. Избавиться от зуда.

Мэри Кэтрин ехала к Дагу, внимательно следя, не покажется ли олень. Припарковалась перед домом. Не успела она выйти из машины, как на крыльце появился Даг в халате и зимних ботинках. И направился к машине, хрустя подмерзшей травой.

– Какого черта, Мэри Кэтрин?

– Давай зайдем в дом.

– Ты спятила? Родители услышат. Что стряслось?

– Даг, мне нужна твоя помощь. Помолись со мной.

– О чем?

– Просто помолись. Очень прошу.

– Хорошо, – сдался он.

Мэри Кэтрин открыла дверь автомобиля. Даг, дрожа, забрался в машину. Они взялись за руки и закрыли глаза в молитве. Мэри Кэтрин хотела поговорить. Рассказать ему про зуд, про все свои нечистые мысли, но не могла. Ведь сказать – значит подумать, а подумать – все равно что сделать, а сделать – значит сбить оленя и обречь себя на адские муки.

Но у Дага были такие теплые руки.

И от него приятно пахло.

– Мэри Кэтрин, что ты делаешь? – поинтересовался он.

Мэри Кэтрин открыла глаза и поняла, что успела отодвинуть назад пассажирское сиденье, на котором сидел Даг, и освободить перед ним место для себя. Опустившись на колени, она распахнула халат Дага. Спустила трусы. Посмотрела вниз – и увидела его наготу. Впервые. По-настоящему. А не на картинке в учебнике биологии.

Вживую.

– Что ты делаешь? – тихо спросил он.

Она не ответила, потому что дар речи ее оставил. Остался только жар в теле, зуд и стыд, от которого было так ужасно хорошо. Мэри Кэтрин поднесла руку к Дагу. Стой. Это испытание. Дотронулась. Подумать – все равно что сделать. Обхватила всеми пятью зудящими пальцами. И начала движения: вверх и вниз. Раз так – можно и сделать. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Ей не верилось, что это происходит с ней. Непонятно, что на нее нашло. Но она этого хотела. Хотела, чтобы он сгреб ее в охапку, в конце-то концов. Как мужчина. Будь же мужчиной, Даг, черт побери. Он оглянулся на родительский дом. В окне зажегся свет.

– О боже, мама проснулась, – прошептал он.

Но Мэри Кэтрин не останавливалась. Она взяла Дага в рот. Тот был тверд, как алмаз. Зуд прекратился. Голоса прекратились. Она не знала, что делать дальше, и просто держала его во рту. Но, судя по всему, это не имело никакого значения. Через несколько секунд он отстранился, и нечто изверглось прямо ей на свитер.

Оба не проронили ни слова.

Мэри Кэтрин подняла глаза на Дага; на его лице читались желание и отвращение, стыд и замешательство. Это привело ее в ужас. Она осознала, что в тот момент Даг не отдавал себе отчета, кто же она такая. Не понимала этого и она сама. Даг поддернул трусы и запахнул халат.

– Мне пора, – сказал он.

Вышел из машины и побежал к дому. Мэри Кэтрин совсем растерялась. В произошедшее никак не верилось. Этот белый свитер подарила ей бабушка. На шестнадцатилетие. Бабушка уже умерла. Получается, она видела все, что вытворяла здесь Мэри Кэтрин. А Иисус тем более видел. Свитер теперь нес на себе следы скверны. Как и она сама. Как Дебби Данэм и любая другая девчонка из школы. От такого позора у нее вспыхнули щеки. Она посмотрела вслед Дагу: тот скрылся за дверью, даже не помахав ей на прощанье.

Мэри Кэтрин отправилась в обратный путь.

Чтобы отвлечься, включила радио. Оно было настроено на мамину любимую духовную станцию. Священник внушал Мэри Кэтрин, что Иисус любит ее и простит ей все грехи. Грехи совокупления. Грехи прелюбодеяния. Она переключила станцию. Но везде говорили только о Боге. Бог наблюдал. Бог видел все.

Прямо перед машиной на дорогу выбежал олень.

Мэри Кэтрин ударила по тормозам, и машина пошла юзом. Олень уставился на фары и застыл. Мэри Кэтрин закричала. Олень приближался.

– ГОСПОДИ, ПОЖАЛУЙСТА! НЕТ!

Машина остановилась в паре сантиметров от оленя.

Мэри Кэтрин смотрела сквозь лобовое стекло. Олень не сводил с нее глаз. Скоро к нему подошла олениха. И олененок. Маленькая семья, прямо как Мария и Иосиф в вертепе. У Мэри Кэтрин заколотилось сердце. Если она собьет оленя – попадет в ад. Бог ее предупреждает. Ведь Он даровал ей тело – сосуд для Его духа. И никак иначе. Гони от себя все греховные мысли. И езжай домой, Мэри Кэтрин. Сейчас же.

Но олени перегородили дорогу.

Выбора не оставалось – пришлось развернуться. Она осторожно включила заднюю передачу. Заехала на чью-то подъездную дорожку и двинулась обратно. Так получится немного дольше, но если на следующей развилке повернуть налево, то можно успеть домой, пока ее не хватились.