Воображаемый друг

Глава 50




Вернувшись с воображаемой стороны, Кристофер тотчас же ощутил, чем ему придется платить за свое могущество. Разорвал цепь – теперь не унималась дрожь в руках. Подсадил славного человека до окна – теперь болели плечи: наверное, связки порвались.

Но самое невыносимое – эта головная боль.

Она, будто острый нож, сквозь веки выкалывала ему глаза. То и дело сгоняла его с места. Заставляла сделать шаг. Еще один шаг.

Нужно было все время двигаться.

Нужно было возвращаться в школу.

Кристофер спустился по зубной лесенке и сорвал с низко нависающей ветви белый пластиковый пакет. Для надежности убрал его в карман. И побрел сквозь снежные заносы в сторону школы, лишь раз остановившись по пути.

У дома Дженни Херцог.

Он подкрался к двери, позвонил и убежал. Этого было достаточно, чтобы разбудить мать Скотта и обеспечить Дженни Херцог еще один спокойный вечер.

К школе он подошел за пять минут до конца последнего урока. Проник в здание через открытое окно туалета для мальчиков. Под дверью своего класса дождался звонка; в коридор хлынули ученики.

– Где ты целый день пропадал? – настороженно спросила миз Ласко.

– Я на всех уроках сидел, миз Ласко. Может, вы меня просто не заметили?

С невинной улыбкой он коснулся ее руки. Чтобы от его пальцев к учительским перетекло немного жара.

– Определенно, – подтвердила она. – У тебя прекрасная посещаемость, Кристофер. Молодец.

Она погладила Кристофера по голове, и его мозг, как губка, впитал сегодняшние поурочные планы.

Миз Ласко собирается…

Миз Ласко собирается… прямиком в бар.

В школьном автобусе Кристофер сел на место за водителем, мистером Миллером.

Мистер Миллер звонил… своей бывшей жене.

Мистер Миллер… нынче собирается праздновать Рождество со своими детьми.

– Здравствуйте, мистер Миллер, – улыбнулся Кристофер.

– Сел – и сиди. Нечего меня дергать! – рявкнул тот.

Когда Кристофер пришел домой, у мамы были готовы горячие ломтики хлеба и куриный суп. К хлебу он не притронулся, чтобы от сытости не задремать. Ему предстояло дождаться вестей от славного человека.

У мамы рука…

У мамы рука… до сих пор болит после ожога от кофе шептуньи.

– Как дела в школе, солнце? – поинтересовалась мама.

– Нормально, – ответил он.

Рассказывать нельзя…

Рассказывать нельзя… шептунья услышит.

– Что сегодня проходили? – спросила мама.

– Ничего особенного, – сказал он и тут же отбарабанил несколько пунктов поурочного плана миз Ласко.

Мама не догадывается…

Мама не догадывается… что я пойду на все, лишь бы ее защитить.

Поздно вечером, когда мама уснула, Кристофер проскользнул по лестнице в кухню, чтобы налить себе большой стакан молока. Вглядываясь в портрет Эмили Бертович, он пытался определить, наблюдает сейчас за ним шептунья или нет.


Но видел только улыбку Эмили.

Вернув молоко в холодильник, он бесшумно порылся в шкафчике и нашел остатки печенья «Орео». Выложил их на бумажную тарелку. Потом схватил непочатую упаковку белого хлеба «Таун-ток»[57], чтобы соорудить сэндвич с листом зеленого салата и майонезом. Подчистил улики и на цыпочках спустился в подвал.

Там было сухо и чисто. От стоящего в углу обогревателя исходило уютное домашнее тепло. Кристофер не рассчитывал, что в этом месте появится славный человек. Шептунья первым делом станет искать его именно здесь. Но на всякий случай подготовиться не мешало. Да и страшновато было Кристоферу без него, если честно. Кому понравится всю ночь сидеть без сна в одиночку?

С большим стаканом молока, печеньем и сэндвичем Кристофер направился к дивану. Ему вспомнилось, как в раннем детстве он выставлял на видное место печенье для Санта-Клауса. Мама пекла вкуснейшее печенье с арахисовым маслом, а потом украшала их шоколадными пирамидками «Хершиз киссез». На еще не остывших кругляшках шоколад подтаивал. Мама чмокала Кристофера в обе щеки и спрашивала: «Где же мои шоколадные поцелуйчики?» Он смеялся, а затем раскладывал печенье на блюдце, относил под елку и рядом оставлял стаканчик молока для Санты.

А потом ему поневоле вспомнилось кое-что другое. Как-то рождественской ночью он вскочил затемно. Не удержался, хотя мама предупреждала, что этого делать нельзя, потому что Санта не любит баловства. Перед Рождеством Кристофер попросил у Санты мягкую игрушку – Плохого Кота, но Санта ведь мог забыть. Кристофер на цыпочках пробрался по коридору их вагонообразной квартиры и сунул нос в гостиную. Где и увидел отца.

Тот уминал печенье и запивал молоком.

Через некоторое время отец Кристофера, опустив блюдце с недоеденным угощением для Санта-Клауса на стол, подошел к стенному шкафу. Достал наволочку-мешок, спрятанную за стопкой постельного белья. А затем принялся извлекать из нее красиво упакованные подарки, чтобы разложить их под елкой. Последним стал объемистый сверток в цветной бумаге с изображениями Плохого Кота. Сделав дело, отец Кристофера перешел на кухню и уже там доел печенье. Одно за другим, в полной тишине. А Кристофер побрел назад по коридору и лег спать.

Наутро Кристофер первым делом взялся за объемистый сверток с портретами Плохого Кота.

– Как по-твоему, Кристофер, что там может быть? – спросила мама.

– Не знаю, – тихо сказал Кристофер.

Он распаковал нарядный сверток и увидел мягкую игрушку – свое любимейшее животное.

– Приятно получить такой подарок от Санта-Клауса, верно? – спросил папа.

Кристофер послушно кивнул, прекрасно зная, что подарки разложил под елкой папа и никто другой. В тот день они пошли в церковь, и Кристофер услышал, как другие дети с восторгом описывают подарки, которые принес им Санта-Клаус. У Кристофера не хватило духу испортить им праздник. Он никому не сказал, что Санта – это воображаемый друг. До вечера Кристофер притворялся, что ничего не произошло, и только улыбался, когда мать стала фотографировать отца у той постылой елки. Теперь этот снимок в серебряной рамке стоял наверху, в комнате Кристофера, на книжном шкафу. Для отца то Рождество стало последним. Через неделю он умер в ванне. На следующее Рождество мама опять напекла арахисового печенья с расплавленным шоколадом в серединке и поставила под елку, приговаривая: «Где же мои шоколадные поцелуйчики?» Наутро ни молока, ни печенья под елкой не оказалось; их место заняли подарки. Отца у Кристофера больше не было. А Санта-Клаус никуда не делся.

Оставив печенье «Орео» и молоко на приставном столике, Кристофер подошел к плоскому чемодану. Откинул крышку и перебрал содержимое, хранившее едва уловимый запах табачного дыма. У отца был любимый свитер, теплый, но не колючий. Пара однотонных слаксов, выношенных до пижамной мягкости штанов. Эти вещи, вместе со спальным мешком и подушкой, перекочевали на диван. А Кристофер в полной тишине старался думать как можно громче, чтобы славный человек его услышал.

Не знаю, надежно ли для тебя это укрытие. Понимаю, что переговорить с тобой вслух не получится – наверняка она шпионит. Надеюсь, ты услышишь мои мысли. Приготовил тебе перекусить – ты, наверное, оголодал на собачьем корме. Если она что-нибудь заподозрит, сделаю вид, что приготовил это для себя и забыл. Оставляю тебе также спальный мешок для отдыха на этой лежанке.

Кристофер расправил на диване старую отцовскую одежду.

Это папины вещи. Не уверен, что они сгодятся по размеру, но знаю, что твое одеяние задубело от крови и грязи. Надеюсь, кое-как втиснешься – хотя бы приятнее к телу будет. Ой, чуть не забыл…

Кристофер полез в карман и достал весь свой запас аспирина.

У меня теперь все время болит голова, так что без этих таблеток я никуда. Они также немного помогают от озноба. Но я видел, как она тебя истерзала, так что забирай это лекарство, оно приглушает боль. Я завтра еще раздобуду. А ты восстанавливай силы, чтобы вы с Дэвидом смогли заполучить ключ и сбежать.

Кристофер вытащил из кармана старый целлофановый пакет. Приложил его вплотную к горловине свитера, как бы на место головы, а сверху накрыл подушкой. Мало ли что. Потом он направился к лестнице, ведущей из подвала, но перед тем как подняться, обернулся на скромное место отдыха, подготовленное для славного человека. Взглянул он и на печенье с молоком, оставленное им для реального Санта-Клауса. Для реально существующего воображаемого друга.





Глава 51




Вокруг что-то изменилось. Шериф это почувствовал. В Лес Миссии он пришел сразу после полудня. И когда в сотый раз осматривал место преступления, ему показалось, что лес просыпается. Грызуны, перед тем таившиеся в норах, вдруг заскребли когтями землю. Птицы вспорхнули с ветвей, как от ружейного выстрела, услышанного только ими. В воздухе резко похолодало. Словно где-то распахнули окно, чтобы впустить во вселенную сквозняк.

Если Дэвид Олсон был похоронен заживо, кто его похоронил?

Не деревья же.

Стряхнув жутковатое чувство, шериф вернулся к делу. Он мерил шагами тропу в поисках улик. Поскольку преступление было совершено полвека назад, свежих следов, естественно, не обнаружилось. Никаких признаков насильственного удержания. Никаких ям. Никаких люков. Но могло ведь найтись и нечто совсем иного свойства. Идея. Озарение. Хоть какое-то разумное обоснование, которое позволило бы шерифу мысленно распрощаться с Дэвидом Олсоном, как распрощался с ним в то утро старший брат Эмброуз.

Но даже таких подсказок он не находил.

Ничего, кроме этого жутковатого чувства.

Шериф прошелся мимо места, где были найдены останки Дэвида. Посмотрел на эти рытвины и вспомнил, как стоял рядом с Эмброузом и Кейт Риз во время погребения. Хоронили его сегодня утром, а ощущение осталось такое, будто прошло не менее двух лет. Отец Том произнес прекрасные слова. Эмброуз настоял на своем праве нести гроб. Шериф зауважал старика. Нечасто увидишь в похоронной процессии человека с негнущимися от артрита коленями.

На кладбище они сами донесли гроб до могилы. Пока отец Том служил панихиду, шериф смотрел вокруг. Слова «любовь», «прощение», «покой» не бередили ему душу. Он думал только о тысячах надгробий и о многих поколениях, лежащих бок о бок. Мужья. Жены. Матери. Отцы. Дочери. Сыновья. Шериф думал только об этих семьях. Которые некогда устраивали рождественские застолья, дарили подарки, делились воспоминаниями. А потом его посетила совсем уж дикая мысль.

Бог предает смерти.

Откуда она взялась, шериф так и не понял. В ней не было агрессии. Не было злобы. Никакого святотатства. Просто мысль, которая плыла неслышно, как собравшиеся над кладбищем облака. Одно напоминало руку. Другое – молоток. А третье – мужчину с длинной бородой.

Бог предает смерти.

Шерифу не раз доводилось задерживать убийц. Кто-то из них бил себя в грудь и клялся в своей невиновности, кто-то поливал грязью шерифа, кто-то кричал, что произошло недоразумение. Встречались ему и такие, которые не дергались и хранили спокойствие, даже не смыв с себя кровь жертвы. Эти были страшнее всех других. За исключением сущих монстров. Одна женщина убила родную дочь. Девочку с накрашенными ноготками. Убила не ударом ножа, не выстрелом. А безразличием.

Случись Богу быть арестованным за убийство, как поступили бы с Ним люди?