Возроди меня

– А-а, ты читал ее дневник? – уточняет Касл. – Значит, ты знаешь, куда ее заводили мысли, насколько мрачными они бывали?

– Как вы…

– А я это видел, – перебивает Касл. – Я собственными глазами видел, как она вышла из себя. Она чуть не разнесла «Омегу пойнт» еще до бомбардировки, которую устроил твой отец. Она зашлась в припадке ярости из-за простого недоразумения – ее расстроила проверка, которой мы подвергли Кента. Она запуталась, немного испугалась, ничего не желала слушать – и едва не поубивала всех нас.

– Тогда все было иначе, – качаю я головой. – Это произошло давно, она уже изменилась… – Я отвожу взгляд, не в силах справиться с отчаянием при этих едва завуалированных обвинениях. – Сейчас она счастлива…

– Как она может быть счастлива, если не разобралась со своим прошлым? У нее не было ни времени, ни возможностей о нем узнать. А такая ярость не может просто исчезнуть в никуда, – качает головой Касл. – Джульетта непредсказуема из-за взрывного темперамента, и помяни мои слова, сынок: это не последняя вспышка гнева.

– Неправда.

Он уничтожает меня одним своим взглядом:

– Ты же сам в это не веришь!

Я не отвечаю.

– Уорнер…

– В прежнем виде – нет, – перебиваю я. – Если даже гнев и вернется, все будет иначе. Гнев – возможно, но не ярость, прорвавшаяся, давно копившаяся ярость…

Касл улыбается – так неожиданно, что я замолкаю, не закончив фразу.

– Уорнер, – говорит он, – а как ты думаешь, что произойдет, если правда о ее прошлом откроется внезапно? Думаешь, Джульетта примет новость спокойно? Насколько я знаю, а знаю я много, – ходят слухи, что ее время истекло. Эксперимент подошел к концу. Джульетта устранила командующего целым континентом. Система никогда ее не отпустит с такой безграничной, неудержимой силой. Мне известно о планах стереть Сорок пятый сектор с лица земли… – Он колеблется: – А Джульетту либо убьют, либо перевезут в новую лечебницу.

Все вокруг плывет. В мозгу что-то взрывается.

– Откуда вам это известно?

Касл коротко смеется.

– Ты же не думаешь, что «Омега пойнт» была единственной группировкой Сопротивления в Северной Америке? У меня большие связи в подполье. Я тебе в сотый раз повторяю: скоро Джульетта получит информацию о своем прошлом и так или иначе узнает о твоей роли в ее судьбе.

Я невольно отвожу взгляд, но тут же снова смотрю на Касла.

– Вы не понимаете, – треснувшим голосом шепчу я. – Она меня никогда не простит.

Касл качает головой.

– А если она узнает от кого-нибудь другого, что тебе давно известно – ее удочерили? Если она узнает, что ты мучил ее сестру? – Он кивает: – Да, тогда она, вероятно, тебя не простит.

На одну страшную секунду у меня подкашиваются ноги. Приходится сесть – кости будто крошатся внутри меня.

– Но я же не знал, – начинаю я, и мне самому становится противно – оправдываюсь, как щенок. – Я не знал, кто эта девушка, не знал, что у Джульетты есть сестра, не знал…

– Это не имеет значения. В отсутствие контекста, объяснений и извинений простить такое гораздо сложнее. А если ты скажешь ей сам – и не откладывая, у ваших отношений будет шанс… В любом случае, ее нужно предупредить о том, что готовится, и продумать необходимые шаги. Твое молчание грозит обернуться катастрофой.





Джульетта




Я воровка.

Я украла эти блокнот и ручку из лабораторного халата одного доктора, пока он не видел, и затолкала себе в трусы. Почти сразу после этого он вызвал тех мужчин, которые меня увели, – в странных костюмах и толстых перчатках, в противогазах с мутными пластиковыми окошками, скрывающими глаза. «Это инопланетяне», – думала я. Наверняка инопланетяне, потому что люди не могут надеть на меня наручники, скрутив руки за спиной, и привязать меня к стулу. Они снова и снова приставляли электрошокеры к моей коже – без всякого повода – и ждали, когда я закричу, но я не кричала. Я скулила, но ничего не говорила. Я чувствовала, как слезы текут по щекам, но я не плакала.

Кажется, это их рассердило.

Меня разбудили пощечинами, хотя мои глаза были открыты, когда мы приехали. Кто-то отстегнул меня от сиденья – правда, наручники не сняли – и пнул по коленям, прежде чем приказал подняться. Я постаралась встать, я попыталась, но не смогла, и тогда шесть рук выбросили меня в дверь, и кровь с моего лица некоторое время впитывалась в бетон. Я не очень хорошо помню, как меня волокли в палату.

Мне все время было холодно.

Внутри пустота, во мне ничего не осталось, кроме разбитого сердца, застрявшего в этой оболочке. Я слышу, как поскуливание эхом отдается во мне, слышу, как оглушительный стук вибрацией отдается в костях. У меня есть сердце, говорит наука, но я чудовище, говорит общество. Я знаю, конечно, я это знаю. Я помню, что я сделала. Я не прошу сочувствия, но иногда мне в голову приходит: будь я монстром, я бы сейчас чувствовала ярость, агрессию и жажду мести. Я бы ощущала слепую ярость, кровожадность и тягу к истреблению всего живого.

Вместо этого во мне разверзлась пропасть, бездонная и настолько мрачная, что я не могу разглядеть, что же в ней таится. Я не знаю, что я такое и что со мной станется.

Я не знаю, что могу натворить снова.

Из дневников Джульетты в психиатрической лечебнице




Мне снова снятся птицы.

Хоть бы они уже улетели. Я устала думать о птицах с надеждой. Птицы, птицы, птицы – почему они не улетают? Мотаю головой, отгоняя птиц, но сразу понимаю свою ошибку: в голове по-прежнему путаница и туман. Медленно, нерешительно открываю глаза, но как бы я ни таращилась, не вижу ни лучика света. Я не сразу понимаю, что сейчас ночь.

Резко вдыхаю.

Это я, мой голос, мое дыхание, быстро бьющееся сердце. Где моя голова? Почему она такая тяжелая? Глаза быстро закрываются, и песок застревает в ресницах, склеив их. Моргаю, стараясь вспомнить, но тело до сих пор как чужое, особенно зубы, пальцы ног и места между ребер, и вдруг я смеюсь, не зная почему…

Меня же подстрелили!

Глаза резко открываются, и кожу, враз покрывшуюся холодным потом, начинает покалывать.

О боже, меня ранили, ранили, ранили…

Стараюсь сесть и не могу – я такая тяжелая со всеми этими костями и кровью. Вдруг мне становится страшно холодно, кожа холодная и точно резиновая, липнет к металлическому столу, к которому я приклеена, и вдруг

мне хочется плакать

Я снова в психиатрической лечебнице, и холод, металл, боль и бред путают мысли, и я молча плачу, и горячие слезы согревают щеки, и я не могу говорить, но я боюсь и слышу их. Я слышу,

как другие

кричат

Звуки ломающихся костей и рвущейся плоти в ночи, заглушенные голоса, сдавленные крики, соседи по камерам, которых я никогда не увижу…

Кто они?

Я так долго о них не вспоминала… Что случилось с ними, откуда они, кто остался в лечебнице, когда меня увезли?

Глаза зажмурены, губы приоткрыты в тихом ужасе. Эти мысли не посещали меня так давно, так давно, так давно…

Это все лекарства, подумалось мне. Или в пулях все же был яд.

Вот почему мне мерещатся птицы.

С улыбкой считаю птиц. Не только белых с золотыми пятнышками на головах, подобных коронам, но и синих, черных и желтых. Я вижу их, когда закрываю глаза, но я видела их и сегодня на пляже, и они казались мне такими реальными…

Почему?

Зачем кому-то меня убивать?

Новая встряска для всех чувств. От страха я сосредотачиваюсь, голова на секунду очищается, мысли становятся ясными, и мне удается приподняться на локтях. Голова кружится, глаза панически осматривают темноту, и я уже готова без сил вновь упасть на спину, когда что-то вижу…

– Ты проснулась?

Беззвучно ахаю, стараясь разобраться в звуках. Слова кажутся искаженными, точно под водой. Я изо всех сил плыву на голос, но голова падает на грудь – я проигрываю заплыв.

– Ты что-нибудь видела? – кто-то спрашивает меня. – Что-нибудь странное?

– Кто… где, где вы? – начинаю я, водя рукой во мраке.

Глаза полуоткрыты. Почувствовав какое-то сопротивление, охватываю предмет. Рука? Странная рука. Из металла и плоти. Кулак с жестким выступом из стали.

Мне это не нравится.

Отпускаю руку.

– Ты что-нибудь сегодня видела? – снова спрашивают меня.

Я что-то мямлю.

– Что ты видела? – не отстают от меня.

И я смеюсь, вспомнив. Я их слышала – слышала карканье, когда они летели высоко над водой, слышала, как их маленькие лапы шлепали по песку. Их было так много – крылья, перья, острые клювы и когти…

Столько движения…

– Что ты видела? – настойчиво спрашивают меня, и я ощущаю себя как-то странно.

– Мне холодно, – говорю я и снова ложусь. – Почему здесь так холодно?