Вперед, русичи!

Стражники вытащили Ероху из узкого лаза, в котором тот застрял, и приволокли к царю. Иоанн лишь мельком взглянул на него и тут же гневно обратился к сопровождавшему боярину:

– Так-то, Никита Романович, ныне царскую волю блюдут, – несмотря на телесную старческую немощь, глаза его грозно сверкали, – в потайные ходы смерды забираются! Они скоро все тайники наши поразорят! Крепка ли Русь будет, коли порядка нет?

Стоявший рядом боярин, как разглядел ошалевший от страха Ероха, был также немолод. Внимая царским речам, он лишь спокойно склонил голову, как бы прислушиваясь, соглашаясь, и почтительно молчал, пока гнев того не поостыл.

– Намедни только последние работы закончили, – ответил он спустя время, – сам проверял. Знатно каменщики потрудились, и, не поверишь, ране в тех местах проходы были. Всех их вывели, подземелье очистили, в ум не возьму: откеле сей отрок взялся?

Опершись о руку боярина, Иван Васильевич Грозный – а это был именно он – повернулся и вновь пошел по тайному ходу. Повинуясь знаку его руки, один из стражников вышел вперед, освещая факелом дорогу, другой шел позади, одновременно приглядывая за Ерохой, чтобы тот ненароком не удумал бежать. Но паренек и не мыслил об этом. Растерянный и оглушенный всем произошедшим, он покорно шел, подталкиваемый иногда стражником в спину.

Оглушен он был не только тем, что вдруг очутился перед лицом самого царя. Как гром его поразили слова боярина о том, что каменщиков всех вывели. Значит, зря бежал? Значит, все это были лишь досужие байки? Ведь все каменщики после оговора стражника были уверены, что им из-под земли не выбраться. И что вместе с последним тайным ходом они заложат собственный склеп. Да и усиленная охрана работ только подтверждала это предположение.

Оттого и толкнул его отец, крикнув «Беги!», чтобы хоть он, может быть, выбрался и вернулся в семью кормильцем. Получается, все это зря? Выходит, отец и старший брат уже наверху, уже дома? А он здесь, возможно, жизнью рассчитается за свой и отцов опрометчивый поступок. Ероха понурил голову и покорно шел навстречу своей судьбе.

Совершенно неожиданно из бокового прохода, который заканчивался тупиком, раздался пронзительный свист, громом прокатившийся под темными сводами подземелья. Все, вздрогнув, остановились. Шедший впереди стражник, перекрестившись, шагнул в пугающий зев прохода, с опаской высвечивая его факелом. Боярин и царь подались несколько назад. Выдвинувшись вперед, второй стражник как бы прикрыл их от неведомой еще опасности…



Уже через мгновение после нажатия кнопки Павел понял, что оказался совсем в другом месте. Исчезли лица русских воинов, не светило солнце, не было звезд. Пахло сыростью, плесенью и еще чем-то затхлым. Абсолютно ничего не было видно или слышно, и только звук упавшей капли отдался под сводами подземелья.

«Пещера», – подумал Павел. А через секунду, услышав осторожные шаги и заметив отсвет пламени в проходе, так же мысленно добавил: «Обитаемая». Это его несколько насторожило. В шестнадцатом веке он надеялся попасть в более развитое, цивилизованное общество, а не в какую-то дикую пещеру. Пламя факела высветило фигуру человека в непривычной, но смутно знакомой по историческим фильмам военной форме. Видны стали и своды, которые явно были выложены человеческими руками. Павла это немного успокоило.

«Ну что ж, познакомимся», – хотя и не без опаски подумал он, вставая с машины при приближении военного.

Стражник тоже заметил парня и нерешительно остановился, держа в одной руке факел, в другой саблю. Затем молча махнул, приглашая Павла подойти. Большого страха не было, он уже понял, что стоящий перед ним военный – русский. А своих он, пережив монгольский плен, боялся меньше. Да и пережитые опасности притупили это первоначальное паническое чувство страха при встрече с незнакомым веком.

Разглядев, что перед ним всего-навсего молодой парень, хотя и странно одетый, стражник все так же молча пропустил его вперед себя, а затем, схватив за шиворот, грубо вытолкнул из прохода. Он боялся, что царь заметил его первоначальную робость, и стремился загладить это впечатление.

– Еще один, – хрипло сказал он, освещая Павла.

– Мы будто по площади гуляем! – Гнев вновь охватил Грозного. – А ведь тебя, Никита, я просил оберегать тайну от стороннего глаза. Таково-то твое усердие? На кого я еще положиться могу? Кругом измена! Предательство!

От появления нового пленника даже невозмутимое доселе лицо Никиты Романовича выказало удивление. На сей раз он вовсе промолчал на гневную тираду государя. Да и что было отвечать? Необходимо было во всем разобраться. И вся эта странная группа, повинуясь царскому знаку, молча пошла дальше. Попытку Павла заговорить прервал хороший подзатыльник стражника, после чего он решил не спешить с инициативой, пока не разобрался, что к чему.

Долго идти не пришлось. Жестом остановив стражников с пленниками, Никита Романович взял один из факелов и прошел с царем вперед. Они остановились у глухой стены. Павел не видел, чем привел боярин тайный механизм в действие, но казавшаяся монолитной стена разошлась, открыв еще один проход. Царь и боярин шагнули в него, стражники с ребятами остались на месте. Вскоре помещение за открывшимся проходом ярко осветилось.

– Куда они делись-то? – не выдержал Павел.

Но ответом ему послужил еще один подзатыльник.

Из прохода появился Никита Романович.

– Тащи их сюда, – приказал стражникам боярин.

Те резво и довольно чувствительно для ребят бросились выполнять приказ. Брезгливо осмотрев их перед входом, боярин отступил в сторону, давая пройти, а стражников жестом отправил назад. Но тут один смиренно попросил выслушать его и, оглянувшись по сторонам, что-то зашептал Никите Романовичу на ухо.

– А ты чего же раньше-то молчал? – строго спросил боярин, выслушав.

– Да государь гневался, – робко промолвил тот.

– Ладно, никого здесь боле нет, быстро, одна нога здесь, другая – там, волоките его.

Повинуясь приказу, стражники бросились назад, в темноту.

Войдя в освещенный проход, Павел и Ероха в изумлении остановились. Это был довольно просторный зал с невысокими сводами. Освещали его укрепленные в стене зажженные факелы. По стенам зала были настроены полки, на которых лежали какие-то свитки, толстые книги, украшенные разноцветными каменьями, на полу стояли сундуки, короба, ящики.

С любопытством осматривая все это, Павел не сразу заметил худую, немощную фигуру старичка, примостившегося около одного из стеллажей. Тот внимательно разглядывал вошедших. И когда увидел, что его заметили, недобро усмехнулся.

– Ну что ж, проходите, располагайтесь, гости незваные. Жаль, потчевать вас нечем, – елейно проговорил он. Помолчал немного. А затем вдруг громким, не по-старчески зычным голосом, в котором чувствовалась привычка повелевать и держать в страхе, добавил: – Сказывай, кто таков и по какой причине, словно тать, хоронился в подземелье.

Было непонятно, к кому из пареньков был обращен вопрос, но более привыкший к повиновению и подчинению Ероха, услышав слова Грозного, сразу упал на колени.

– Не вели казнить, государь! – Он в поклоне склонил голову, не смея взглянуть на царя. – Ероха я, Посадский. Мы тут проходы закладывали. А потом… – он несколько замялся, – потом заплутал я. Выхода найти не мог. Уж другой день брожу, однако. Ежели б не свет ваш, так и околел бы тут от холода и голода.

Сказав это, он снова распластался на полу, а плечи его сотрясались от едва сдерживаемых рыданий. Павел изумленно смотрел на разыгрывавшуюся перед ним сцену. «Неужели это настоящий царь?» – думал он, с сомнением поглядывая на старика. Или же он неверно понял обращение каменщика.

– А, так это ты – беглый, – с удовлетворением произнес Грозный. – Как же, как же, мне уже докладали. А чего бежал-то? – смягчая голос, спросил он.

Но Ероха молчал, лежа в той же позе и боясь сказать правду царю.

– Отвечать! – крикнул тот.

Парень поднял от пола заплаканное лицо и, опустив глаза, робко заговорил:

– Помилуй, государь! С перепугу все это. Как повела нас стража, решили все, что не видать нам больше свету божьего, не выпустят нас наверх. Стражник один об этом молвил. Мол, теперь осталось вам только самих себя замуровать, и дело будет кончено. Вот и подтолкнул меня батюшка, когда шли проходами. Чаял, если его с братом ждет смерть неминучая, может, я спасусь. Для матушки опорой останусь, кормильцем для младших, – сдерживая рыдания, со всхлипом закончил он и тут же снова рухнул ниц.


– Распустили языки, – задумчиво проговорил царь. – Никакого порядку нет. А порядку не будет – все дело рухнет. Все труды будут загублены…

Странно, но никакого страха у Павла не было. Он лишь молчаливо смотрел, стараясь понять, где это он очутился, а резкие окрики старика его совсем не пугали. И чего он может ему сделать? Да и не виноват он перед ним еще ни в чем. Царь не царь, но не монгольский же хан, в конце концов. Свой. Русский.

– А ты что за птица? – обратив взор на Павла, начал допрос государь. – На каменщика что-то не похож. Уж не скоморох ли? Ишь, как вырядился. Или блаженный наподобие моего Васьки? Али вынюхиваешь чего?

– Да чего вы все: то блаженный, то лазутчик. Будто сговорились, – совсем не робко ответил Павел, глядя государю в глаза.

– Измена кругом, измена, – покачал головой старик. – Так кто же ты будешь, такой обидчивый.

– Павел я, Пашка, обыкновенный нормальный человек. Обыкновенный ученик обыкновенной школы. Я же вас царем не обзываю, даже если вы и вправду царь.

Или же от таких непонятных речей, или же оттого, что парень не выказал страха перед ним, привыкшим к беспрекословному повиновению и подчинению, Иван Васильевич поначалу опешил. Но затем негромко так, весело рассмеялся:

– Горячий, ох горячий. А кто таков, не возьму в толк.

Он еще что-то хотел добавить, но тут у прохода вновь послышался шум. Появился Никита Романович, волоча машину времени вместе со стоящим на ней магнитофоном. Павел усмехнулся, глядя, как немолодой уже царедворец пытался сохранить невозмутимость и боярское достоинство, выполняя эту не свойственную для него работу. Стражники, судя по всему, в зал не допускались.

– Вот это с ним было. – Поставив кресло и отдуваясь, Никита Романович кивнул в сторону Павла.

Грозный, не сумев скрыть удивления, посмотрел сначала на внесенные предметы, на тяжело дышащего боярина, затем перевел взгляд на ухмыляющуюся физиономию Павла.

– Ты смотри-ка, смешливый какой, – задумчиво заметил он и замолчал, пытаясь оценить увиденное, уяснить, разобраться, кто же все-таки этот отрок и что означают эти предметы. Как опытный властитель, он не хотел выказывать своей растерянности, продолжая допрос. – Давай выкладывай. Больно уж меня любопытство разбирает, – молвил он.

– А вы сначала скажите хоть, какой нынче год?

Взгляд Грозного, не привыкшего к такому неповиновению, начал темнеть, но тут же поспешил разрядить обстановку Никита Романович, сам немало пораженный всем происходящим:

– Семь тысяч восемьдесят восьмое лето от Сотворения мира, – ответил он и сердито прикрикнул: – И не стой истуканом, когда с самим государем разговариваешь!

– Так вы и вправду царь? – удивленно протянул Павел. – А какой?

– Да ты что, смеешься, что ли? – буквально заорал боярин.

– Что вы, нисколько, – обернувшись к нему, ответил паренек. – Но ведь их много, царей-то, было.

– Много?

От гнева и возмущения Никита Романович аж побагровел. Иван Васильевич же на удивление спокойно посматривал на все происходящее, как бы не замечая неосторожных слов юноши, оскорбляющих его царское достоинство.

– Да я тебя… Да ты у меня… – задыхаясь, повторял боярин, выбирая, какие кары обрушить на голову Павла, – заживо сгною, смерд, за речи такие. Да я тебя…

– Хватит! – прервал его старик, грозно сверкнув очами. – Иоанн Васильевич я. Может, слыхал о таком?

– Грозный?! – От сомнения и удивления у Павла округлились глаза. – Иван Васильевич?!

Реакция паренька все же доставила удовольствие властителю.

– Так слыхивал аль нет?

– Как же, слышал, – ответил Павел, а сам лихорадочно начал копаться в своих скудных исторических знаниях, угораздило же на самого царя нарваться. – Слышал, – повторил он, – вы тут опричнину вводили, с Казанью воевали и… – Он замолчал.

На ум больше ничего не приходило, кроме картины «Иван Грозный убивает своего сына» и веселого фильма «Иван Васильевич меняет профессию», благодаря которому он и угадал царя по имени.

– Негусто, – нарушил молчание государь, – а про каких таких других царей ты говорил? Давай-ка выкладывай.

– Да… разные были, – замямлил Павел, поняв свою оплошность. Вынесло опять с языком, но продолжать отмалчиваться он уже не мог. – Александр Первый, Павел, Петр Первый, последним – Николай Второй. – Он призадумался, лихорадочно отыскивая в памяти еще какое-нибудь имя. – Да, еще Елизавета была, Екатерина, даже две Екатерины! – радостно затараторил он.

– Бабы на царство! – остудил его гневный оклик Грозного. – Да ты плети хоть, чтоб складно было!

– И не плету я вовсе, – оскорбился Павел высказанным сомнением в его познаниях. – Какая-то одна из них даже очень хорошей царицей была, у нас так и говорят – век золотой Екатерины. Только все это потом было, после вас, – опомнившись, с кем ведет спор, добавил он.

– А-а, так ты ведун, стало быть, – удовлетворенно кивнул Иван Васильевич. – Васька-то мой блаженный тоже часто пророчил мне. Только ты на блаженного не похож. Нет, не похож, – закончил он, еще раз внимательно оглядев паренька.

– Да не ведун я, – загорячился Павел и без особой надежды на понимание попытался рассказать все, как было на самом деле. Только на сей раз попробовал сделать это более доступно для своих слушателей.

– Много-много лет пройдет, научатся люди и по воздуху летать, и по земле без лошадей ездить. Города большие построят, царей много разных будет, а потом сделают вот такую машину. – Он показал на кресло. – Сядешь в нее и где захочешь сможешь оказаться. Хоть на сто лет назад езжай, хоть на сто лет вперед. Я вот еще вчера на Куликовом поле был, когда наши с монголами бились, – для убедительности добавил он.

– А сюда-то зачем пожаловал? – будто поверив ему, спокойно спросил Грозный.

– Я девушку одну ищу, Дашу. Она на такой же машине уехала куда-то, может и сюда, и потерялась. А мне очень найти ее надо.

– Девушку, говоришь, – как-то устало и, потеряв интерес, проговорил Грозный. – Да, много я всяких сказок слыхивал. Такой еще нет.