Вперед, русичи!

– Чтобы на сук попасть, причины не надо. Мы же не перед законными судьями, – резонно заметил Троекуров. – А выкуп? Вон какой ящичек чудной да красивый с собой возишь. Я уж с утра голову ломаю, что сия штуковина значит?

– Это магнитофон, – ответил Пашка, – вроде музыкальной шкатулки. Только сломанный он сейчас, молчит, – неожиданно для самого себя добавил он.

У него просто не было желания в очередной раз демонстрировать возможности «сонаты». Если бы в карету были впряжены лошади, можно было бы испытанным уже способом напугать разбойников, сыграть на их суеверии. Но, умываясь во дворе, ни одной лошади Пашка не увидел. Карета стояла распряженной. А попытаться бежать пешком из разбойничьего логова по незнакомому лесу было просто безумием. Страх пройдет быстро, а лес они знают как свои пять пальцев. Поэтому и решил он не включать магнитофон, вдруг кто подслушивает за дверью, и тогда, после уж, переполоха не будет. А неожиданность эта ох как может еще пригодиться.

– Сломанный? – внимательно посмотрев на паренька, с сомнением покачал головой князь.

Потом надолго задумался. Павел не решался прервать затянувшееся молчание, хотя на языке у него вертелось множество разных вопросов.

– Знаешь, – князь первым прервал гнетущую тишину, – церемонии нам с тобой тут разводить ни к чему. Оба мы попали в беду. Оба спешим каждый по своим делам. Так что давай заключим союз. Идет?

– Идет, – улыбнувшись, ответил Павел.

– Коли так, – вновь оживился и повеселел князь, – то давай перейдем на «ты», если, конечно, не считаешь меня очень уж старым и, как говорится, раскроемся без утайки. Идет?

– Идет!

– Тогда давай рассказывай о себе. Обо мне-то все ясно, кто я, откуда и куда спешил. Так ведь?

– Примерно так.

– Ну, в частности, они для тебя не столь уж интересны, да и к делу отношения не имеют. Согласен?

– Возможно.

– Нет, ты не думай, если у тебя вопросы какие ко мне появятся, я на них непременно отвечу. Но для начала расскажи ты. Твоя история скрывает какую-то тайну. Ведь так?

Павел согласно кивнул.

– Так что, союзник, рискнешь поделиться?

Павел ненадолго задумался, а потом собрался с духом.

– Я могу рассказать, – начал он, – только, сколько бы я ни рассказывал, мне никто не верит и даже не слушает до конца. Насмехаются только.

– Попробуй. Может быть, и я не поверю, но уж выслушать постараюсь без смеха, – серьезно ответил князь, а глаза его улыбались.

– В общем, я не отсюда. Я совсем из другого времени, – как-то нехотя начал он рассказ.

Но постепенно сам увлекся и подробно выложил Троекурову всю свою историю. От появления на берегу реки Вадьки, на машине времени, до беседы у Петра Первого. Все рассказал: и о Куликовской битве, и о приключениях на Угре, о подземелье Грозного, неожиданном своем спасении оттуда и появлении здесь.

Князь внимательно его слушал, бросая временами испытующий взгляд на рассказчика. Но, к удивлению своему, ни во лжи, ни в сочинительстве Павла он заподозрить не мог. Слишком уж увлеченно, достоверно, а порой и простодушно излагал тот события одно за другим. Не сбился от умело заданных вопросов, а спокойно, даже подробно ответил на них и продолжал рассказ дальше.

Когда он закончил, в комнате повисла напряженная тишина.

– Да, – в раздумье произнес наконец князь, – сердце верит, а разум до конца не может. Слишком уж все как-то сказочно, невероятно.

– Но это так! – горячо заговорил Павел. – Вот у вас сейчас пищали есть?

– Есть.

– А попробовали бы вы, князь, Дмитрию Донскому на Куликовом поле объяснить или еще кому подальше, Юрию Долгорукому например, что можно убивать, стреляя из ружья или пистолета на большом расстоянии. Он ведь тоже, наверное, сказал бы – сказка.

– Гм, наверняка, – подумав, ответил князь, – согласен.

– Вот и я о чем. Наука еще многое сделает, но объяснить это я никак никому здесь не смогу. Потому что и сам многого не знаю, хотя пользуюсь. Вот, например, ваш солдат стреляет, но как делают порох, он же не знает. Он заряжает и палит. Так ведь?

– Это так.

– Вот и я дома пользуюсь многим, а как это делается и устроено, до конца не знаю. В каждом деле есть мастер. Магнитофон, например. – Павел поднял его с пола. – Я ведь зря сказал, что он сломался. На нем можно записывать и слушать любую музыку.

Он поставил звук на минимальную громкость и включил. Тут же сработал автостоп. Пашка перевернул кассету, а князь, не скрывая любопытства, наблюдал за его манипуляциями. Он довольно спокойно воспринял, когда в тишине комнаты послышались первые музыкальные аккорды.

– Но, как и почему он играет, – продолжал объяснять Павел, – я не знаю. Могу его разобрать, но все равно не пойму. Для этого надо много знаний. А для вас нужно еще много лет, чтобы науки развивались. Потому что то, что здесь использовано, – он поднял магнитофон, – вашей наукой еще не открыто. Но она обязательно все это откроет и изучит, иначе и я не был бы здесь, и магнитофона не было.

Вспомнив о чем-то, Павел нажал кнопку перемотки, а затем, вновь перевернув кассету, включил магнитофон.

– Государь? – удивленно прошептал князь, когда вместо музыки послышался голос Петра Алексеевича, отдающий приказы.

Павел весело рассмеялся от того, что ему, кажется, впервые удалось не только все высказать, но и убедить своего собеседника. Он выключил магнитофон, чтобы его ненароком не подслушали из-за двери.

– Если не видел бы, не слыхал бы, отродясь не поверил, – проговорил ошарашенный Троекуров.


– В том-то и дело, – заключил Павел, – видят да не верят, а на слово-то и вовсе за сказку принимают. И невдомек, что все это обычные люди сделают, ваши потомки.

– А машина эта во времени переносит? – заинтересовался князь. – Она, ты говорил, на стул похожа.

– На стул, на кресло, у Ивана Грозного ее троном называли.

– Каким же образом ты перелетаешь из одного века в другой?

– Сажусь, набираю на пульте нужный год, включаю машину, нажимаю кнопку, и вот я уже здесь.

– А долго летишь?

– Нет, я не чувствую. На секунду закружится голова, потемнеет в глазах, вот и все.

– Да, чудны дела твои, Господи! – Князь ненадолго задумался. – Получается, как она действует, и ты не знаешь?

– Откуда? И даже ученые – мои современники – не знают. Для того чтобы эту машину построить, наша наука должна еще лет сто пятьдесят развиваться.

– Ага. А если ты вернешься к себе и не отдашь Вадьке это кресло, а подаришь его своим ученым? Неужели они не разберутся?

– Не знаю, – пожал плечами Павел, – если принципы этого движения еще не открыты, то вряд ли разберутся. Даже если разберутся, то это только беду принести может. И к тому же я никогда так подло с Вадькой не поступлю. Ведь он же тогда в свое время никогда не вернется.

– А что у вас там, плохо?

– Почему? Хорошо. Но это для меня хорошо, а для него плохо. Он ведь по-своему жить привык. Вот ты, князь, согласился бы жить при князе Дмитрии, во времена Куликовской битвы?

– В битве бы я поучаствовал, бегать от нее не стал, но вот жить – нет. Далекие времена, темные. Ни двора, ни искусств, ни государства цельного.

– Вот то-то и оно, также и мне здесь оставаться не хочется, а Вадьке – у нас.

– Ну, у нас-то остаться можно. С раздробленной Русью нас не сравнишь, – слегка обиделся князь. – Петр такие дела великие задумывает, и верю – свершит. Неужели во всем этом поучаствовать неохота?

– И задумал, и свершит, – согласился Павел, – я это знаю, и поучаствовать ради интереса можно бы было. Но жить – нет. У вас еще ни машин, ни даже радио или телевидения нет.

– Чего-чего? – переспросил Троекуров.

– Долго объяснять, да и все равно не поймешь.

– Мог бы обидеться, – заметил князь, – да не буду. Не такие уж мы и темные. Но, кажется, мысль твою я уловил, и она вполне разумна, хоть несколько и непривычна. По-твоему, выходит, что, если какому князю времен Дмитрия Донского предложить жить у нас здесь, он откажется?

– Конечно. Погостить, может, и погостит, но обязательно домой захочет вернуться. Ведь ему все здешнее непривычным будет, неродным. Даже если и останется, вряд ли будет спокоен и счастлив.

– А вот, к примеру, тебе, – после недолгого раздумья задал вопрос Троекуров, – если предложить остаться здесь. Вторым лицом после государя сделать. Богатством и почестями осыпать. Ужель не остался бы?

– К чему мне здешние богатства да почести? На них ведь я нигде не смогу купить самое главное – свое время, родных, друзей. Они все там. Человек должен жить только в своем времени. Это я понял в последние дни. Плохо живется Ерохе, но еще хуже ему было бы здесь или, наоборот, при Донском.

– Я думаю, ты прав, – поразмыслив, заметил князь, – но не во всем. Для некоторых, по-моему, безразлично, где жить, а есть такие, что с радостью сбежали бы из своего времени в поисках лучшей доли.

– Наверное, есть и такие, – согласился Павел, – только я не из их числа. Я даже из-за бабушкиных пирогов ни на какое другое время не согласился бы, – рассмеялся он. – Они вон даже самому государю понравились.

– Причина, конечно, самая весомая, – улыбнулся князь, – но вот ты обмолвился, что ежели ваши ученые в кресле разберутся, беду это принести может. Что ты имел в виду?

– Развивается и изменяется не только техника, но и человек. Если бы кто-нибудь научил Мамая изготавливать порох, пушки, гранаты, пищали, мушкеты, пулеметы, выстоял бы князь Дмитрий против такой армии?

– Не дай господь такого, – немедленно отреагировал князь, – но ведь кресло – это не оружие.

– Оружие! Да еще какое, если попадет в плохие руки. Ты сам подумай.

– Кажется, и здесь ты прав, – поразмыслил князь. – Но ведь если бы оружие это попало не к Мамаю, а, допустим, к Донскому. От этого для нас только благо было бы. И крови русской меньше бы пролили, и землю свою от врага раньше освободили.

– А потом?

– Что «потом»? – не понял князь.

– А потом пошли бы дальше земли захватывать, уверенные в своей непобедимости, и сами бы стали наподобие монголо-татар.

– Уж это не в русском характере, мы своего не отдадим, а на чужое не заримся.

– Найдутся лихие люди, – покачал головой Павел, – большая сила будет, сразу и оправдания найдутся, и государственные интересы появятся. В истории не раз такое было: откроют ученые что-то новое, изобретут мощное оружие, и сразу кто-то решает, что он непобедим, и вот-вот война готова начаться. Но противник тоже изобретает. А если одному сделать такой «подарок», он, уверенный в своей безнаказанности, обязательно войну начнет. Для людей и для истории это только бедой обернется.

Князь вновь задумался. А Павел, мысленно повторив все доводы, с удовольствием отметил про себя, что не забыл о том, что читал в книгах. Вовремя это и пригодилось. Он заметил, с каким уважением глядел на него Троекуров, слушая рассуждения.

– С тобой трудно не согласиться, – прервал молчание князь. А затем вдруг добавил: – И долго мы здесь прохлаждаться будем? Пора, наверное, и в путь.

– А как? – спросил Павел.