Врата Войны. Трилогия

«Штука» — немецкое прозвище пикирующего бомбардировщика Юнкерс Ю-87.



Танки большевиков обнаружились там как раз там, где их в последний раз видел невезучий экипаж «Шторьха». А вот и он, голубчик, догорает на земле. Видимо, все же он был сбит огнем с земли. Парашютных куполов нигде не видно, а это значит, что экипаж погиб, ибо на картину вынужденной посадки эта скомканная груда обломков похожа все же маловато. Но нечего отвлекаться на посторонние мысли — русские танки внизу зашевелились, как тараканы пытающиеся ускользнуть из-под занесенного тапка, а значит, и нам пора в дело.

Включив сирену, я перевалил свою «Штуку» через крыло и отправил в пике, выцеливая группу танков на окраине деревни. На подвеске у меня всего одна бомба в пятьсот килограмм, и четыре бомбы в пятьдесят килограмм под крыльями. Но даже если не будет прямого попадания, это не страшно. Близкий разрыв такой бомбы, с учетом их скученности, обязательно повредит один или несколько большевистских танков, а пятидесятикилограммовые «малыши» накроют окрестности и, может быть, влепят в кого-нибудь прямым попаданием.

Я знаю, что в данный момент вслед за мной в одну линию выстраивается мой командирский штаффель, а потом за ним уже и вся остальная группа. Кстати, врут, что сирена нужна нам для того, чтобы пугать ею копошащихся внизу жалких червей-унтерменшей. Еще чего, много чести. По звуку сирены мы, пилоты пикирующих бомбардировщиков, на слух ориентируемся в том, какую скорость на данный момент набрала пикирующая «Штука», ибо в момент атаки взгляд летчика прикован только к цели, и ему просто некогда смотреть на приборы. Бомбовая атака с пикирования сродни искусству. Падающую прямо в цель бомбу надо чувствовать, а не только математически просчитывать ее полет. Так что вой сирены пикировщика — это для меня лучшая песня, какая только может быть на свете…

Но нормально завершить атаку мне не дали. Все было хорошо ровно до того момента, когда навстречу моей машине с земли ударила стена огня. Оказалось, что большинство русских легких танков вооружено автоматическими пушками, поднимающимися на зенитные углы возвышения — и теперь все они открыли огонь по моей машине. Кроме того, по мне стрелял, кажется, каждый русский солдат — кроме пушечных, было видно множество пулеметных трасс. А ведь достаточно всего одного попадания во взрыватель бомбы, как «Штука», и я вместе с ней, разлетимся на множество мелких обломков… Такой плотности зенитного огня на моей памяти не было даже в то время, когда наша эскадра участвовала в знаменитом воздушном наступлении на Британию.

Я уже было собрался сбрасывать бомбы без точной наводки и уматывать из этого проклятого места, как вдруг один из снарядов ударил мою машину в левое крыло, и стремительное пикирование превратилось в неуправляемое вращающееся падение. Ага, треть крыла вместе с держателями двух пятидесятикилограммовых бомб срезало как ножом. Такие проблемы не лечатся. Какой уж тут сброс бомб, когда счет идет на секунды. Спасайся, кто может! Я скинул фонарь кабины, ударом кулака по замку расстегнул привязные ремни и, перевалившись через борт, оттолкнулся от него ногами в сторону противоположную вращению самолета, почти сразу дернув вытяжное кольцо парашюта, ибо земля была совсем рядом. Вопрос заключался в секундах, но я успел. Промедли я еще пару мгновений — врезался бы в землю с нераскрытым парашютом рядом со сбитой «Штукой».

И только повиснув на стропах, я позволил себя оглянуться вокруг — и похолодел. Оказывается, моя «Штука» была не единственной сбитой в этой атаке машиной. Четыре самолета, оставляя за собой жирные хвосты дыма, стремительно неслись к земле. Вместе с моим это будет уже пять самолетов. Вот в небе блеснула сильнейшая багровая вспышка — и на месте гибели еще одного пикировщика расплылось жирное черное облако. Шестой… Очевидно, он подорвался на собственной бомбе, в которую попал русский снаряд. Сразу после этого русские зенитчики свалили седьмой пикировщик — и тут мои парни, оставшиеся без командира, отказались от атаки и вспугнутыми воронами заложили вираж большого радиуса, стремясь оставаться вне досягаемости зенитных пушек. Но прежде чем им удалось это сделать, еще одна, восьмая, «Штука» задымила и неуверенно пошла на снижение. Может, сядет на вынужденную, а может, и разобьется вдребезги. Никогда еще нашей группе над целью не приходилось испытывать столь плотный и точный огонь и нести катастрофические потери. Кроме меня самого, из семи экипажей сбитых пикировщиков на парашютах спаслось только трое.

Но это было еще не все. Не успел я погасить купол, освободиться от парашюта и выпрямиться во весть рост, чтобы оглядеться в какую сторону бежать, как русские показали мне еще одно из своих страшных чудес, как будто мало нам было зенитных пушек на каждом танке. Прямо на моих глазах русский солдат вскинул на плечо что-то вроде толстой трубы, которая мгновение спустя полыхнула огнем и дымом стартовавшего ракетного снаряда, который, оставляя за собой белый хвост, унесся по направлению к нашим самолетам. Следом за первым снарядом, откуда-то в стороне стартовал второй, но что там было дальше, я уже не в курсе, потому что, пока я засматривался на их полет, набежали русские солдаты, повалили меня лицом в землю, обезоружили и связали руки за спиной.

И тут, когда я понял, что натворил, меня резанула отчаянная мысль — это надо же было так глупо попасть в русский плен. Уж лучше бы я сгорел вместе с бомбардировщиком и моим бортовым стрелком-радистом фельдфебелем Вильгельмом Кнорфом, вечная ему память. А вот мне предстоит испытать на себе всю злобную ярость русских унтерменшей, мстящих немецким летчикам за бомбовые удары по их городам.

Тогда же и там же. лейтенант РККА Виктор Петрович Ростовцев

Потомки оказались в общении людьми вполне приятными — раненых, в том числе и майора Маркина, отправили в свой госпиталь, а меня и остальных бойцов, оставшихся при их батальоне, поставили на довольствие, то есть накормили и поделились боеприпасами. Оказалось, что патроны от их спаренных с пушками танковых пулеметов прекрасно подходят к нашим «Мосинкам» и пехотному «Дегтярю». Правда, пулеметчику и его второму номеру сказали не маяться дурью и торжественно вручили… немецкий тридцать четвертый МГач, который подобрали на месте расстрела штабной колонны. Мол, и машинка эта понадежнее, и бой у нее приличней, к тому же она совмещает в себе свойства ручного и станкового пулемета. В итоге пулеметчика и его второго номера усадили за изучение матчасти, а остальных бойцов под моей командой майор Потапов послал к разгромленной штабной колонне собирать для пулемета патроны из подсумков убитых немцев. Тем боеприпасы уже не нужны, а нам еще пригодятся. Единственное, чего я не стал делать, так это передавать их командованию знамя нашего полка. Ведь у них пусть и дружественная, но другая армия — и передавать ее командованию наше боевое знамя запрещено категорически.

Но не успели мы приступить к сбору патронов на месте погрома учиненного немецкой штабной колонне, как на горизонте с северной стороны плотной формацией появилось три девятки немецких одномоторных пикировщиков, которые народ за неубирающиеся колеса в обтекателях, похожих на лапти, прозвал «лаптежниками». Нет ничего хуже, чем эта мерзкая летучая дрянь, потому что своими бомбами эти гады кидаются прицельно и очень точно. Но товарищи потомки не стали паниковать и теряться, как это обычно бывает при налете в наших войсках. Вместо этого их танки и боевые машины пехоты открыли по пикирующим «лаптежникам» огонь из всех своих автоматических пушек и пулеметов, которые в данный момент могли стрелять. Получилось весьма поучительно. При такой плотности заградительного огня* пикировщики вспыхивали и взрывались один за другим, и ни один вражеский самолет не мог даже приблизиться к рубежу сброса бомб. Наконец, после восьмого или девятого** сбитого самолета, немецким летчикам все это надоело, и они решили пролететь дальше на юг вдоль дороги — наверное, чтобы найти себе более безопасные в смысле противодействия цели. Но бойцы потомков выпустили в сторону уцелевших самолетов несколько самонаводящихся зенитных реактивных снарядов, которые все попали в свои цели — после чего немцы развернулись и, облетев нас по большому кругу, сбросили бомбы на лес и удалились в сторону своего аэродрома. Налет был окончен, и, к моему величайшему удивлению, у нас обошлось почти без потерь. Почти — это потому, что один из молодых бойцов моего взвода, пришедший к нам с пополнением в начале августа, спрыгивая в противовоздушную щель, умудрился подвернуть себе ногу и теперь страдал от ужасной боли и стыда. Но это кому как повезет — кто-то за всю войну может не получить ни одной царапины, а кого-то вражеская пуля убивает как только увидит.

Примечание авторов:

и хоть атакующие пикировщики прицельным огнем сбивали «Тунгуски», БМП-2 все равно открывали заградительный огонь. Делалось это для того, чтобы немцы не получили подсказки, какие из самоходных установок внизу являются самыми опасными врагами для бомбоштурмовой авиации и не начали бы целенаправленно охотиться на «Тунгуски».



ну, добавил лейтенант пару лишних сбитых машин в свой личный подсчет. Ничего страшного, дело житейское! Нигде так не врут как на войне и на охоте.



21 апреля 2018 года, 08:05. Брянская область, райцентр Унеча, ул. Совхозная 12А, гостиница Уют.

Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова.

Как поется в известной песне, «только прилетели, сразу сели» — в смысле, сразу по прилету в Унечу нас запихали в гостиницу «Уют» на Совхозной улице в доме номер 12А. Обычная сельская гостиница, на уровне неплохой студенческой общаги. В номере на четверых — четыре кровати, шкаф, тумбочка с маленьким телевизором и закуток совмещенного санузла: душ и туалет. Экономия, так сказать, пространства. По сравнению с землянкой где-нибудь в лесу (фронтовая романтика) — и в самом деле вершина комфорта и уюта: сухо, тепло, светло и на голову не каплет, а по сравнению с нормальными гостиничными условиями, к которым я привыкла в поездках по крупным городам, это настоящее убожество. Нет, тут наверняка есть гостиницы и поприличнее, но они не для таких мелких сошек, как мы. Я представляю, сколько сюда сейчас приехало самого разного народа. В гостиницах (и вообще в частном секторе), наверное, плюнуть некуда. Быть может, нас еще неплохо устроили?

Но мы девочки не привередливые, и к тому же сильно уставшие — а посему, пожелав друг другу спокойной ночи, быстренько разделись и улеглись спать. Хорошо, что ни у одной из моих временных соседок не было дурных ночных привычек — то есть, никто из них во сне оглушительно не храпел и не портил воздух. Так что ночь прошла спокойно, правда, уже под утро нас разбудили отдаленные звуки перестрелки. Стреляли где-то на окраине города, и сперва мы, девочки, встревожились, даже, честно сказать, перепугались, но после пары несильных взрывов перестрелка прекратилась так же быстро, как и началась, и за окнами нашего номера снова стало тихо. Благословив вторгнувшихся к нам в Россию фашистов тихим незлым проклятием, мы выкурили по сигарете, выключили свет и снова постарались заснуть. Не знаю, как у остальных, но у меня это получилось.

Уже утром мы узнали, что это патруль Росгвардии, контролировавшей окрестности Унечи, обнаружил и уничтожил небольшую группу бродивших по окрестностям немецких окруженцев. Такие мелкие группы, после уничтожения основной немецкой группировки расползшиеся вокруг бывшего плацдарма, обычно получают только одно предложение сдаться в плен и минуту на размышление. В противном случае, то есть при отказе от капитуляции, их просто уничтожают, не заморачиваясь никакими правами человека и прочими благоглупостями. Поддерживаю эту практику двумя руками. Этих немцев вообще не должно быть на нашей земле. А о гуманизме мы поговорим потом, когда высохнут наши собственные слезы по убитым женщинам и детям.

Проснувшись и быстро умывшись, мы всей нашей теплой компанией пошли искать, где тут можно заморить червячка, для чего задали несколько вопросов полицейскому, стоявшему на посту возле гостиницы. Как местный житель, он должен знать где тут можно недорого поесть. Ну, он нас и послал. В смысле не туда, куда вы подумали, а в кафе, объяснив, как к нему пройти. Попутно я мысленно матюкнула тех, кто переименовал милицию в полицию. Это же надо было так сильно испортить карму нашим защитникам правопорядка — произносишь «полицай», и видишь перед собой изменника Родины. Чтоб тем, кто до этого додумался, приснился Лаврентий Берия с маузером Дзержинского в одной руке и кавказским кинжалом в другой!

Выслушав указания постового, мы пошли вдоль по улице, попутно оглядываясь по сторонам, и минут через десять неспешной ходьбы пришли туда, куда хотели. Если дорогие рестораны называют храмами желудка, то это фастфуд был чем-то вроде капища, битком набитого питающимися. Тут были и наши коллеги, и волонтеры, и медики из соседней больницы, которых сюда на усиление прислали из соседних районов. А за соседним столиком какие-то люди ученого вида, потребляя на завтрак беляши с кофе и яичницу, рассуждали о пространственных свертках и внутренней кривизне трехмерного пространства. Думаю, что где-то в этой толпе были и психологи, и экологи и еще, быть может, более экзотические специалисты.

В то же время персонал в этом кафе метался так, как будто пол жег официантам пятки, а кассирша едва успевала считать деньги. Такого наплыва посетителей у них, видимо, не было уже давно. Кому война бедствие, а кому дополнительные денежные доходы. Но нам было не до размышлений на отвлеченные темы. Заняв несколько сдвинутых вместе столиков, которые только что были оставлены компанией в сине-оранжевых МЧСовских куртках, мы резво навалились на «местные» деликатесы, потому что нам в спину дышала следующая компания желающих постоловаться.

После завтрака, став беднее где-то на триста рублей каждый, и получив от полных желудков заряд бодрости и оптимизма, мы вышли из кафе вдохнуть холодный и сырой воздух среднерусской весны, и тут же лоб в лоб столкнулись с нашим руководителем Григорием Евгеньевичем Шевцовым. Считаясь птицей более высокого полета, чем мы, простые чернорабочие информационной войны, наш шеф разместился в другой, более престижной и удобной гостинице, и питался, наверное, не в таком шуме и тесноте как мы.

— А, — сказал он, еще издали обнаружив мою персону, — Максимова, вот ты-то мне и нужна. Есть задание по твоему профилю.

Вот как раз сегодня заданий «по профилю» мне не очень-то и хотелось. Дело в том, что моей специализацией являлись интервью с разного рода моральными недоумками, вроде моего Максика, на фоне которых я казалась просто идеальной пай-девочкой, ходячей рекламой правильного образа жизни, а они рядом со мной выглядели настоящими уродами. Не то сегодня настроение, да и не в тему будет беседовать с разными оппозиционерами, в то время когда в нашей стране такое горе. Нет, если надо, я выйду на бой и покажу все ничтожество и низкопоклонство современных Смердяковых, но особо мне этого сегодня не хотелось.

Но Григорий Евгеньевич сообщил, что больших жертв от меня не потребуется. Интервью мне предстояло взять не у какого-нибудь там либераста или отмороженного нацбола (вот где сходятся между собой крайности ультралиберального и ультрамарксистского мировосприятия). Совсем нет. Шеф сказал, что объектом моей, с позволения сказать, работы будет… (драматическая пауза) некто Николас Шульц, унтер-офицер вермахта, смешанного русско-немецкого происхождения, какой-то там филолог, белоэмигрант и антикоммунист, и в то же время и русский, и германский патриот, свято уверенный, что счастье России в союзе с Германией.

Ему одинаково чужды и Советский Союз с его планом построения всеобщего счастья, и гитлеровская Германия (Третий Рейх), стремящаяся к организации всеобщего несчастья. Поэтому существование нашей капиталистической Российской Федерации этот молодой человек воспринял как достойный выход из безвыходной ситуации, когда его немецкая половинка пилит мозг в одну сторону, а русская половина в другую. Вот наши умники и решили поставить этого мятущегося интеллигента на острие нашей пропаганды. Мол, не все немцы такие плохие, среди них попадаются и приятные люди.

Какая восхитительная каша в голове у этого человека! Я его уже заранее люблю — пусть мне его завернут и дадут с собой. Максик до сих пор ни позвонил и никак не дал о себе знать — ни через «Аську», ни СМСкой, ни через «Агент», зар-р-р-аза, хотя отправила ему уже с десяток сообщений! Пусть теперь не обижается, если его место в моей постели и сердце хотя бы ненадолго займет кто-нибудь другой. Интересно, этот Шульц — он хотя бы немножко симпатичный, или, как большинство немцев, похож на белобрысую сушеную воблу?

21 апреля 2018 года, 08:40. Брянская область, райцентр Унеча,

Бывший унтер-офицер вермахта Николас Шульц, он же Николай Максимович Шульц.

Честно сказать, дезертировав из рядов вермахта и перейдя на сторону русских, я вовсе не чувствую себя предателем, потому что и сам не знаю, кто я такой — немец, который притворяется русским, или русский, у которого так и не получилось стать настоящим немцем. Не знают этого и русские из будущего, которые взяли меня в плен. Первоначально крайне суровые (как тот командир егерей в лесу), узнав мою историю, они в значительной степени оттаяли и начали выражать мне всяческое сочувствие. Совсем другое дело мой напарник, который в глазах местных русских заслуживал всякого презрения. Впрочем, нас с ним быстро разлучили — его передали местным органам безопасности, как потенциального предателя, а я остался в распоряжение военной разведки.

Впрочем, остался — это не то слово. Вскоре штаб той русской дивизии, разведка которой захватила меня в плен, был поднят по тревоге и направлен к месту событий, и я отбыл вместе с ними. При этом офицеры, которые меня допрашивали, переключились на другие задачи, и на некоторое время я оказался как бы предоставлен сам себе. Нет, как и положено в таких случаях, ко мне был приставлен конвоир, меня охраняли, кормили и выводили в туалет, но было понятно, что никто не понимает, каков мой настоящий статус и для чего я тут нужен. Для начала, никто не торопился отправлять меня туда, где содержались немногие немецкие военнопленные, уцелевшие во время ответного русского удара. А удар этот был страшен — грохот взрывов, которыми завершилось сражение, слышался даже за десяток километров, но как человек с боевым опытом, я уверен, что даже и в этом аду обязательно должны быть те, кто сумел остаться в живых и попал в плен.


Но, видимо, русское командование имело на меня какие-то иные виды, и поэтому ночь я провел в одиночной камере местной гарнизонной гауптвахты, во вполне приемлемых условиях — то есть в отапливаемой камере, постель в которой имела матрац, одеяло и подушку, что позволило мне ночью по-настоящему выспаться, впервые за несколько прошедших дней. Как мне сказали — поскольку я не принимал непосредственного участия в боевых действиях, единственное, что можно было мне вменить по местным законам, это незаконное пересечение границы, которое карается высылкой из пределов Российской Федерации. Но просьба о предоставлении политического убежища и заявление о моем желании участвовать в программе репатриации свели вероятность такого исхода событий к ничтожно малой величине.

А утром русское начальство, наконец, сообщило мне, для чего я был им так нужен. Оказывается, моей персоной заинтересовалось местное ведомство пропаганды, и теперь со мной хочет побеседовать русская журналистка. Также меня предупредили, что мое будущее в значительной степени может зависеть от этого интервью, и поэтому я должен говорить не только то, что думаю, но и думать, что я в настоящий момент говорю. Я подумал и согласился, потому что мое положение не очень-то подходит для споров на такие темы. Тем более что перед этим разговором мне дали возможность привести себя в порядок, умыться и побриться безопасной одноразовой бритвой, а также почистить форму щеткой и погладить ее электрическим утюгом. А то несколько дней в полевых условиях способны даже записного щеголя превратить в полное чучело.

Первоначально я думал, что русской журналисткой будет пожилая солидная фрау, которая скрипучим голосом задаст мне разные неудобные вопросы. Но это оказалась совсем молодая светловолосая девчонка в приталенной курточке, беретике, брючках «в облипку» и таких же узких сапожках. Весьма привлекательная, кстати, особа, хотя, на мой вкус, немного худая. И хотя я предпочитаю девушек попышнее, но не будь сейчас войны, я бы обязательно попытался после интервью пригласить эту девушку посидеть в каком-нибудь кафе, поговорить о том о сем. Чувствуется в ней, знаете ли, определенная благородная порода. Девочка тоже осмотрела меня с ног до головы с явно женским интересом, облизала язычком губки (что я воспринял как знак одобрения), а потом принялась задавать свои вопросы.

Тогда же и там же. Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова.

А этот, как он представился, Николай Максимович Шульц оказался очень даже ничего. Гораздо лучше многих иных, и уж точно лучше моего Максика. Тот засранец, как я ни взывала к нему в сети, на связь так и не вышел, и телефон его тоже был отключен. Тут два варианта — или ему не повезло и его прибили при воздушном ударе вместе с большей частью прорвавшихся к нам немцев, или он просто по какой-то причине не желает меня знать. Я была уверена именно во втором варианте, потому что, несмотря на свой говнючий характер, Максик славился как раз тем, что всегда успевал смыться до того, как ситуация доходит до кипения и Росгвардия (прежде ОМОН) берется за свои дубинки. Поэтому я была полностью уверена, что Макс не попал под бомбы. Что-что, а чутье на опасность у него было великолепное. В таком случае он для меня все равно что мертв, настолько я его не желаю знать — и это не такая уж и большая печаль. Теперь я могу обращать внимание на других парней, многие из которых значительно симпатичнее Максика. Взять, например, стоящего передо мной Николаса Шульца. Если не считать противной серой формы, которую носят вторгшиеся к нам воры и убийцы, это вполне приятный молодой человек. И вообще, я приучена различать людей не по цвету и покрою одежды, а по содержимому их мозгов. Итак, приступим к нашему интервью. Да не будьте вы так серьезны, молодой человек, скажите Чи-и-из, и люди к вам потянутся.

Я еще раз окинула интервьюируемого пристальным взглядом с ног до головы, после чего задала ему свои первые вопросы:

— Скажите, герр Шульц, только честно — что подвигло вас на то, чтобы оставить ряды германской армии и перейти на сторону России? Ведь тогда вы не могли знать, чем закончится эта война, и тем более не догадывались, чем вторжение в наше время закончится для вас и ваших товарищей?

— Фройляйн Марин, — на довольно неплохом русском языке ответил мне интервьюер, — дело в том, что я как раз-таки знал, чем закончится для Германии эта война и знал во всех подробностях. Но на переход на вашу сторону это знание никак не повлияло. Если бы Германия на этой войне действительно сражалась за справедливые идеалы, то я бы остался в рядах вермахта и приложил все усилия для того, чтобы изменить ход этой войны. Причина того, почему я сменил в сторону в конфликте, заключается в том, что я не хочу участвовать в разрушительной, несправедливой, захватнической войне. Мои кригскамрады, мечтающие о поместьях со славянскими рабами и рабынями, с недавних пор стали внушать мне стойкое отвращение, если не сказать большего. Тот план, который Гитлер задумал в отношении русского народа — это крайне поганая, безумная затея, в которой ни в коем случае я не хочу участвовать. Самый первый герр Шульц приехал в Россию из Германии еще в конце семнадцатого века, чтобы поступить на службу к царю Петру Великому, и с тех пор наш род только и делал, что усиливал могущество российской державы… И, если бы я поступил иначе, мои предки прокляли бы меня.

— Очень хорошо, герр Шульц, — сказала я, до конца выслушав своего собеседника, — вы поступили совершенно правильно, потому что планы Гитлера не несли ничего хорошего и самим немцам. В таких делах стоит только начать — и вот уже люди выясняют, кто из них более чистокровный ариец, а кто менее, и пишут друг на друга доносы в какую-нибудь комиссию по чистоте крови… Кстати, а как на вас, русского немца, смотрели ваши боевые товарищи, не считали ли они вас ненадежным, или неправильным солдатом только из-за того, что вы родились в Российской империи?

— Да нет, фройляйн Марин, — ответил Щульц, — все было совсем не так. Моих товарищей скорее задевало мое нежелание участвовать в их весьма своеобразных забавах. Давайте я не буду рассказывать вам все подробности, потому что такие истории не для женских ушей. Эти люди, да и наш фюрер, со всем его верховным руководством, забыли о том, что русские издревле являются таким же созданным для господства над миром арийским народом, как и немцы, и тот факт, что мы проиграем эту войну, служит тому дополнительным подтверждением. Разве не символично то, что из всех европейских народов именно немцы с особой легкостью укоренялись среди русских? Ни французы, ни англичане, ни какие-нибудь итальянцы так и не могли стать в России по-настоящему своими, а у нас, у немцев, это получалось.

Переведя дух, герр Шульц облизал губы и с горячностью продолжил:

— Русские и немцы — это две стороны одной медали, и мы должны не воевать между собой, а по возможности сотрудничать. Я думаю, что такое сотрудничество — это ужасный сон англосаксов, и поэтому они прикладывают все возможные усилия для того, чтобы поссорить между собой две наши великие нации и заставить их истощать друг друга в бесплодных войнах. Прошлая Великая Война (Первая Мировая) по большому счету не была нужна ни России, ни Германии, ее поджигателями и бенефициарами стали Венские, Парижские и Лондонские Ротшильды. Пока русские и немцы убивали друг друга на бессмысленной братоубийственной войне, еврейские банкиры подсчитывали барыши и складывали их в свою кубышку. Россия на той войне погибла, разоренная так называемым Интернационалом, а Германия хоть и устояла, но была жестоко обескровлена и обезжирена.

Я с интересом посмотрела на своего собеседника. Правильно шеф говорил, что у него не все дома — некоторые пошли погулять и нечаянно заблудились. Парень явно подвинут на теме русско-немецкой дружбы. А может, он просто по-иному не может, потому что иначе две половинки его личности вступят между собой в непримиримый конфликт и дело кончится маленькой комнаткой с мягкими стенами и смирительной рубашкой? А вообще неплохо получается. Правда, прямо сейчас, сразу после жестокого и кровавого вторжения германских братьев по разуму, вряд ли у этой точки зрения найдется много сторонников. Идеи сейчас в народе бродят прямо противоположные — что надо унасекомить этих мерзавцев так, чтобы еще лет триста слово «немец» вызывало ненависть и презрение. Но мы-то понимаем, что русский народ отходчив, и что пройдет совсем немного времени — и идеи русско-немецкой дружбы снова станут популярны. Но время для этого пока не пришло. Кстати, есть еще один вопрос, на который я сперва не обратила внимания.

— Герр Шульц, — спросила я, — вот вы сказали, что к моменту принятия вами решения о переходе на сторону нашей армии у вас уже была вся информация как в отношении грядущего исхода этой войны, так и в отношении тех действий, которые немецкое руководство спланировало против русского народа. Скажите, откуда у вас была такая информация?

— Все очень просто, — ответил он мне, — в самом начале, когда на вашу территорию тайно проникла наша первая разведывательная группа, то ей удалось взять в плен одного русского из числа тех, кого здесь называют словом «либераст». Этот молодой человек охотно пошел на сотрудничество с германской армией, и именно от него я и мой командир гауптман Зоммер узнали некоторые подробности нашей будущей истории.

При этих словах немецкого перебежчика что-то нехорошее кольнуло меня в сердце, и чтобы развеять свои еще не оформившиеся подозрения, я с некоторым пренебрежением спросила:

— Герр Шульц, неужели вы поверили такому человеку на слово? А если он вам соврал?

— Это исключено, — ответил Николас, — дело в том, что этот молодой человек предоставил нам свое устройство для доступа к вашим информационным сетям и поработал для нас инструктором, что позволило нас абсолютно самостоятельно получить большое количество информации, имеющейся в открытом доступе. Вы можете не переживать, фройляйн Марин, когда я принял решение перейти на вашу сторону, то собрал все эти устройства и прихватил с собой, чтобы передать вашему командованию. По крайней мере, немецким генералам оттуда не досталось ровным счетом ничего, и они теперь вынуждены перебиваться слухами.

Мои подозрения переросли в полную уверенность. Это было очень похоже на Максика, да и место совпадает. Вряд ли в одном медвежьем углу обосновались сразу два лица либеральных убеждений.

— У этого таинственного человека, наверное, есть имя и фамилия, — произнесла я окаменевшим голосом, стараясь казаться безразличной, — раз уж вы упомянули об этом случае, расскажите нам об этом человеке, ибо страна желает знать своих героев.

Герр Шульц сперва немного помялся, а потом ответил:

— Да, имя у него есть. Насколько я помню, его звали Макс Тимофейцев, и к тому моменту, когда я решил, что в германской армии меня больше ничего не держит, он тоже передумал работать на Великую Германию. В результате получилось так, что мы с ним бежали вдвоем. Но уже здесь, когда нас допрашивали в военной разведке, против него было выдвинуто обвинение в государственной измене, после чего я его больше не видел.

Эти слова шарахнули меня будто кирпичом по голове. Ну, Максик, так вот ты куда пропал, козел! Ну, сука, удружил, называется. Лучше бы ты сдох, паскуда! Это надо же было так подставить бедную девушку. Меня же теперь даже куры засмеют всем своим коллективом. Кроме того, как показал этот инцидент, вся моя перевоспитательская работа годилась только псу под хвост, и Максик каким ишаком был, таким и остался.

Закончив интервью, я попрощалась с герром Шульцем (кстати, не стоит терять его из вида, вполне симпатичный и неглупый парень) и вышла вон, оставив моего бывшего собеседника на попечении конвоира. Мне требовалось как можно скорее остаться наедине с собой, чтобы как следует покопаться в своих комплексах, всласть порефлексировать и сделать для себя надлежащие выводы. Одно ясно без всяких колебаний — с Максиком покончено раз и навсегда. Дочь генерала Максимова никогда не будет иметь дело с изменником Родины и врагом народа.

20 августа 1941 года. 20:35. Окрестности Могилева. Штаб группы армий «Центр».

Генерал-фельдмаршал Федор фон Бок.

Командующий группой армий «Центр» в глубокомысленной задумчивости застыл над картой центрального участка советско-германского фронта. Собственно, в центре обстановка была вполне приемлемой и предсказуемой. На Смоленском направлении его оппонент с противоположной стороны фронта, маршал Тимошенко, продолжал лупить растопыренными пальцами по перешедшим к обороне пехотным дивизиям, и эти потуги большевистского выскочки не вызывали у фон Бока ничего, кроме презрительной усмешки. Как в таких случаях говорил его двоюродный брат Борис фон Бок в те годы, когда он еще был русским морским офицером и служил военно-морским атташе в Берлине: «Что же вы так бьетесь, вы же так никогда не убьетесь».

Хотя из Ельнинского выступа войска выводить в любом случае надо. Никаких особых стратегических перспектив эта позиция не имеет, но для большевиков она превратилась в своего рода идефикс, иначе отчего они с таким упорством они сжигают свою пехоту в бесплодных атаках на немецкие позиции. Ничего особо опасного в этом нет, но даже капля, которая бьет в одно место, точит камень, поэтому спрямление линии фронта в данном случае выглядело бы вполне оправданным. Все равно выполнить в срок план «Барбаросса» уже не получится, шесть недель с начала войны истекли еще третьего августа, но большевики оказывают такое ожесточенное, хотя и бестолковое, сопротивление, что в нем, как в болоте, безнадежно увязла лучшая в мире военная машина Третьего Рейха.

Ничего особенно страшного в этом не было. Так как на центральном направлении у немецких войск не получалось продвинуться ни на шаг, то две недели назад было принято решение повернуть танковые группы, подчиненные группе армий «Центр» на север и на юг, ударив туда, где большевики не ждали немецкого наступления. На северном направлении третья танковая группа генерала Гота оказывала помощь войскам группы армий «Север» в их попытках наконец-то взять Петербург и сокрушить колыбель русской революции. В то же время на южном направлении вторая танковая группа генерала Гудериана, действуя совместно с первой танковой группой Клейста, должна была сомкнуть стальные клещи далеко в тылу большевистского Юго-Западного фронта, обороняющего Киев.

По замыслу Берлинских стратегов, после завершения двух этих эпических операций все основные подвижные соединения снова должны быть собраны в единый кулак по его руководством для того, чтобы нанести последний решительный удар на Москву. После взятия Москвы война с большевистской Россией будет окончена, а победители веселой гурьбою направятся сначала в русскую Центральную Азию, а потом и в британскую Индию — выдирать из британской короны один бриллиант за другим. К возможности того, что война против России будет окончена сразу после падения Москвы, фон Бок относился скептически. Русские — это еще те упрямцы, и, в отличии от французов, они будут драться и в самом безнадежном положении. Во всем остальном Федор фон Бок считал планы ОКХ вполне выполнимыми и прикладывал все возможные усилия для их реализации.

На севере все было хорошо. Там у большевиков командовал малограмотный выдвиженец времен Гражданской войны маршал Ворошилов, абсолютно неспособный командовать хоть чем-то крупнее полка или отдельного батальона, хотя лично он, фон Бок, не доверил бы ему и взвода. Вследствие действий дополнительных сил, сосредоточенных в распоряжении группы армий «Север» и того бардака, который царил в русских войсках вследствие плохого управления, Петербург должен был пасть со дня на день. Еще немного, еще один решительный натиск — и отступающие войска большевиков просто побегут, бросая оружие и переодеваясь в гражданскую одежду.

А вот на юге со второй танковой группой Гудериана творилась какая-то чертовщина, и оттуда отчетливо тянуло запахом серы. А как еще можно назвать ситуацию, когда третья панцердивизия генерала Моделя, вместо того, чтобы выйти на конечный рубеж наступления под Стародубом и перейти на нем к обороне, бесследно пропадает на половине пути в какой-то дыре? К тому ж всего сутки спустя на месте пропавшей дивизии, обнаружились активно-враждебные и хорошо вооруженные моторизованные войска неизвестной государственной принадлежности, мобильные кампфгуппы которых тут же начали совершать рейды по германским тылам, громя и уничтожая все, что подвернется под их гусеницы.

Первой их жертвой, еще рано утром, стали тылы дивизий 24-го моторизованного корпуса, временно дислоцированные в Сураже, потом неизвестные танки уничтожили на дороге штаб того же корпуса, после чего с большим шумом разогнали следующую по шоссе на юг первую кавалерийскую дивизию. По донесению выживших немецких солдат и офицеров, та группа состояла из полутора десятков тяжелых и пяти десятков легких танков, которые сопровождались большим количеством бронемашин вспомогательного назначения. При этом немецкие противотанковые пушки броню тяжелых танков пробить вообще не способны, и те преспокойно и без всяких потерь раздавили своими гусеницами все то, что не смогло или не успело убраться с их дороги. Попытка нанести по неизвестным удар пикирующими бомбардировщиками привела к трагическому результату. Из двадцати семи вылетевших на задание бомбардировщиков на аэродром базирования вернулись тринадцать машин, экипажи которых доложили, что над целью их встретил зенитный огонь такой плотности, что прорваться через него не было никакой возможности.

При этом в крайне тяжелое положение попали вырвавшиеся вперед 4-я панцердивизия и 10-я моторизованная дивизия 24-го моторизованного корпуса. Во-первых — они одномоментно оказались без тылов, а после разгрома корпусной штабной колонны еще без прямого и непосредственного вышестоящего начальства. А во-вторых — боевые части этих дивизий фактически попали в окружение. С одной стороны, от них были занявшие оборону войска РККА, а с другой стороны — мощная группировка неизвестной принадлежности, лишившая их всех тыловых служб и даже самой возможности получать снабжение.

Попытки восстановить положение ограниченными силами и вернуть Сураж под контроль вермахта не привели ни к чему, кроме ожесточенных и бесплодных для германской стороны боев, которые гремели на ближних подступах к Суражу, начиная со второй половины дня. Командиры дивизий, пытавшихся вырваться из наметившихся мешков, докладывали, что выставленные неизвестным противником заслоны насыщены тяжелыми и легкими танками, а также обеспечены поддержкой мощной артиллерийской группировки, которая с легкостью переигрывает немецкую артиллерию в контрбатарейной борьбе — как в точности, так и по весу залпа. Кроме того, лесисто-болотистая местность сковывает маневр моторизованными, да и обычными пехотными частями. Шаг вправо от дороги, или шаг влево — и здравствуй, болото.

Таким образом, становилось понятным, что прорваться на Сураж в настоящий момент у этих дивизий нет никакой возможности. И если 4-я панцердивизия еще может получать снабжение со стороны 2-й армии, совсем недавно захватившей Гомель, который связан с Клинцами шоссейной и железной дорогами, то у 10-й моторизованной дивизии дела совсем плохи. Дорога на Сураж была единственной, по которой она могла получать снабжение. Те узкие проселки, которые связывают Мглин с Клетней, занятой частями 46-го моторизованного корпуса, имеют отвратительно низкую пропускную способность, совсем не приспособлены для цивилизованного автотранспорта, да еще и постоянно перекрываются русскими частями, которые продолжают выходить из окружений после боев под Кричевым. Дикие места и дикие люди.

К тому же совсем недавно на связь со штабом фон Бока вышел генерал Гудериан и сообщил, что у него есть критически важные сведения, которые как раз касаются того, что случилось с 24-м моторизованным корпусом вообще и 3-й панцердивизией в частности. И что эти сведения настолько важны и настолько секретны, что он не доверит их никакой связи, даже если сообщение шифруются Энигмой. И вот, поскольку сохранение этой тайны может оказаться вопросом жизни и смерти, а ее разглашение чревато непредсказуемыми последствиями, он, Гудериан завтра утром лично прибудет в штаб группы армий «Центр» на связном самолете, ибо время не ждет.

Кроме всех этих бед, чужаки надежно перекрыли небо над местом своего прорыва и с сегодняшнего дня Сураж, Унеча и их окрестности находятся в серой зоне, в которую не имеет доступа германская разведывательная авиация. Самолеты-разведчики, пытавшиеся проникнуть к эпицентру событий, были сбиты на подлете к запретной зоне непонятно каким образом и не успели доложить ничего вразумительного. Был потерян даже высотный Юнкерс-86 из разведывательной эскадры Ровеля, который таинственное нечто смахнуло с небес на высоте тринадцати километров. Правда, этот «юнкерс» сумел долететь почти до самого поселка Красновичи, который, согласно предыдущих донесений, поступивших в штаб фон Бока, в том числе и от пропавшего вместе со своей дивизией генерала Моделя, предполагался как центр этой зоны, после чего связь с ним также была потеряна* и больше не возобновлялась.