Врата Войны. Трилогия

— А потому, товарищ Сталин, — ответил Панфилов, — что механизированная часть потомков вышла на позиции наших войск в окрестностях Почепа как раз со стороны Мглина…

— Понятно, — кивнул вождь, зажав в зубах трубку и чиркая спичкой, — продолжайте, товарищ Панфилов.

— При подлете к Мглину связной У-2 был атакован парой мессершмиттов. Пилот нашего самолета, используя полет на предельно малых высотах, некоторое время уклонялся от атак. Но потом поблизости появился боевой винтокрылый аппарат потомков, который сбил один истребитель из своей пушки, а второму, бросившемуся наутек, пустил вдогон самонаводящуюся ракету, от которой тот не сумел увернуться, — голос генерала выразил мрачное удовлетворение расправой, которую свершили потомки над двумя бандитами Геринга. — После этого боя винтокрылый аппарат потомков сопроводил наш связной У-2 на свою базу, расположенную в окрестностях места перехода из одного мира в другой, где летчика и майора Голышева встретили со всем радушием. Майора даже сводили в их мир и показали то место, где нашла свое упокоение 3-я танковая дивизия немцев… — эту фразу Панфилов произнес с каким-то почти мистическим трепетом. — Среди переданных вам фотографий имеются и те, на которых изображено это место. После того, как майор лично убедился в правдивости версии о потомках из будущего, он был доставлен в штаб 144-й мотострелковой дивизии, где с ним разговаривал командир дивизии генерал-майор Терещин. После этого разговора майор Голышев вернулся в штаб 50-й армии и, минуя инстанции штаба Брянского фронта и штаба Западного направления, через головы товарищей Еременко и Тимошенко, отправил в Москву самолет-истребитель с приказом любой ценой доставить эти бумаги в Москву к нам, разведупр Генштаба. Там, вместе с фотографиями, имеется сопроводительное письмо. Прочтите его — думаю, тогда у вас отпадут все вопросы, в том числе и те, которые вы задавали совсем недавно.

Генерал замолчал.

Сталин сел за рабочий стол и, отложив в сторону фотографии, погрузился в чтение письма. В наступившей тишине было слышно только, как тикают часы. И, наверное, у каждого возникла философская мысль, что, оказывается, и время можно уловить и использовать в свою пользу… Все то, о чем было рассказано в этом кабинете, еще совсем недавно представлялось научной фантастикой и только — и вот теперь оказалось, что вымыслы писателей — вовсе не бред. Конечно, нелегко было привыкнуть к мысли, что подобное возможно, даже несмотря на доказательства. Мозг сопротивлялся принятию факта, эквивалентного чуду. И трое военачальников, уже пережившие ранее момент такого принятия, очень хорошо понимали вождя, пытающегося упорядочить сумбур мыслей и чувств, которым сейчас наверняка был охвачен.

Закончив читать, Сталин отложил письмо в сторону и поднял глаза на маршала Шапошникова. Трудно было определить, что выражал его взгляд, но присутствующие безошибочно поняли — вождь сделал вывод и принял решение; поняли и неслышно вздохнули.

— Значит так, Борис Михайлович, — сказал Сталин, — товарищ — точнее, коллега — Путин совершенно прав. Совместная война с фашизмом закончится не за один день и даже не за один год, поэтому как два серьезных союзника мы просто обязаны иметь договор, в котором бы обговаривались все условия нашего взаимодействия. Все же, с одной стороны, — они находятся на нашей земле, а, значит, являются гостями, и с другой стороны — они сражаются с нашим врагом, с которым мы сами самостоятельно справиться пока не в состоянии. С одной стороны, они наши потомки, а с другой стороны, граждане буржуазного государства, враждебного идее построения социализма. С тем, как это у них вышло, мы будем разбираться отдельно, но поверьте, если виновные живут и творят свое злое дело еще в нашем времени, то все они получат по заслугам в точном соответствии с советскими законами. Есть мнение, что ехать туда, в будущее, чтобы договориться о сотрудничестве, требуется именно вам, Борис Михайлович. На вашей стороне и жизненный опыт, и авторитет маршальского звания, и то, как потомки относятся лично к вам. Еще раз повторюсь. Нам нужен серьезный, всеобъемлющий документ, который бы учитывал любой случай, который может произойти в ходе наших совместных боевых операций. Отправляйтесь немедленно, Борис Михайлович, потому что чем скорее мы сможем приступить к полномасштабному взаимодействию с потомками, тем лучше.

Закончив эту речь, Верховный повернулся к начальнику оперативного управления Генерального Штаба и произнес:

— А теперь вы, товарищ Василевский, только давайте покороче…

Вместо ответа Василевский вытащил из своего портфеля сложенную в несколько раз уже поднятую карту и расстелил ее на длинном столе поверх карты Верховного. Вождь подошел, внимательно посмотрел и удовлетворенно кивнул. Теперь, с расстановкой сил, ему все более-менее стало понятно. Дела у немцев действительно были не из лучших, теперь оставалось понять, что с этого может получить советская сторона.

— Значит так, товарищ Сталин, — сказал Василевский, преисполняясь вдохновением, — здесь вся информация на сегодняшний вечер о местоположении частей из будущего, а также наших и немецких соединений, добытая в результате работы их разведки или же из архивов. Также на эту карту нанесены предварительные планы совместных действий на тот период, пока товарищ Шапошников будет вести с потомками переговоры о заключении договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи.

Теперь по факту. Вот тут, северо-восточнее Мглина, танковые заслоны потомков уже около суток ведут бои с частями 47-го моторизованного корпуса, пытающимися прорваться на стыке между их и нашими частями. Танки противника они остановили и основательно растрепали, а вот немецкая пехота у них постоянно просачивается по флангам, и потом с ней много мороки. Своей пехоты у потомков очень мало, и там, где в заслон требуется ставить батальон, они вынуждены ставить взвод. Высокий уровень моторизации их частей облегчает положение, но все же не до конца. В настоящий момент они вынуждены останавливать разрозненные части и подразделения 13-й армии, которые продолжают отступать черед этот район от Кричева-Костюковичей, и включать их в качестве пехотного наполнения в свои механизированные группы, но этого совершенно недостаточно. В связи с этим они просят нас подкрепить их в этом районе как минимум одной стрелковой дивизией, а еще лучше двумя.

— Товарищ Василевский, — спросил явно повеселевший Верховный, — а у нас есть на этом направлении лишние стрелковые дивизии?

— Лишних стрелковых дивизий у нас нет, — ответил начальник оперативного управления Генерального Штаба, — но мы вполне можем загнуть к потомкам оставшийся без противника левый фланг 50-й армии — а это целых три дивизии, включая 290-ю стрелковую дивизию, которая уже имела краткосрочный контакт с потомками.

— Есть мнение, — задумчиво произнес Сталин, — что очень нехорошо, когда потомки сражаются за нас против численно превосходящего противника, а в это время наши бойцы сидят в окопах, изнывая от безделья, потому что противник на противоположной стороне фронта просто отсутствует. Думаю, что загнуть к западу левый фланг 50-й армии можно и даже нужно. А если товарищи Тимошенко и Еременко будут возражать против такого решения — ну что же, тогда значит, что потомки были полностью правы в их отношении, и эти товарищи, которые нам совсем не товарищи, сами выбрали свою судьбу.

— Товарищ Сталин, — осторожно произнес Василевский, — потомки просили уже сейчас, до наступления каких-либо эксцессов, заменить командующего Брянским фронтом на более подходящего, по их мнению, генерала…

Верховный хмыкнул в рыжеватые усы и принялся перебирать бумажные листы с характеристиками военачальников, затем отложил один и зачитал его вслух:

— Еременко Андрей Иванович, 1892 года рождения, украинец, генерал-лейтенант, командующий Брянским фронтом. Характеристики:

«Он умел выкручиваться и вместе с тем имел большие способности к подхалимажу. Подпись — Василевский.»

«Ерёменко я расцениваю ниже, чем Рокоссовского. Войска не любят Еремёнко. Рокоссовский пользуется большим авторитетом. Ерёменко очень плохо показал себя в роли командующего Брянским фронтом. Он нескромен и хвастлив… Подпись — Сталин.»

Еще раз хмыкнув, вождь отложил листок с характеристикой и произнес:

— Ну что же. Один товарищ Сталин не будет спорить с другим товарищем Сталиным. Когда мы назначали этого Еременко на должность командующего, то он пообещал нам, что «разобьем этого подлеца Гудериана», — Сталин кивну в сторону стопки книг на столе, — Борис Михайлович, вы ведь уже смотрели эти книги, по крайней мере, те главы, которые относятся к сорок первому году…

— Да, товарищ Сталин, — ответил маршал Шапошников, — смотрели.

— Удалось ли товарищу Еременко разбить «подлеца Гудериана»? Скажите только «да» или «нет».

— Нет, товарищ Сталин, не удалось, — ответил Шапошников, — Рославльско-Новозыбковская операция фактически закончилась ничем, если не считать тяжелых потерь наших войск…

— Замечательно, — ответил Сталин и тут же поправился, — в смысле отвратительно, что наше наступление закончилось ничем, а замечательно то, что просьба потомков имеет под собой серьезное основание. Товарищ Василевский, теперь хотелось бы знать, кого же наши потомки просят назначить командующим Брянским фронтом вместо генерала Еременко?

Василевский немного смущенно ответил:

— Нам на выбор предлагаются кандидатуры трех командующих фронтом, которые, по мнению потомков, могли бы справиться с задачей в полном объеме. Это генерал армии Жуков, генерал-майор Рокоссовский и генерал-майор Василевский…

Сталин с хитро усмехнулся в усы и посмотрел на маршала Шапошникова.

— А вы, Борис Михайлович, — спросил он, — кого из этих троих назначили бы командовать Брянским фронтом?

— Поскольку генералу Рокоссовскому еще надо набраться командного опыта на армейском уровне, а генерал Василевский нужен мне в Генштабе, то думаю, что лучшей кандидатурой был бы генерал армии Жуков, который уже имеет опыт руководства крупными подвижными соединениями во время сражения у реки Халкин-Гол и горы Баин-Цаган. Он, конечно, матерщинник и грубиян, но военное дело знает на отлично, и к тому же потомки тоже далеко не институтки, раз так сумели запугать немцев.

— Ну, товарищи, — сказал генерал Панфилов, — потомкам запугать фашистов было несложно. Немцы ведь привыкли чувствовать себя ницшеанскими сверхчеловеками, и к тому же народом с самой развитой техникой. А тут их начинает давить гусеницами и расстреливать с безопасного расстояния технически еще более развитая сила, при этом испытывающая к ним даже не ненависть, а уничижительное презрение, как к докучливой помехе. И в этих условиях драгоценная арийская душа начинает вибрировать и задавать риторические вопросы — «За что меня так?», и «Сколько мне еще осталось жить?» Храбрые с мирным населением, которое они грабят, насилуют и расстреливают — с настоящими бойцами такие люди ведут себя скромно и даже испуганно.

— И это тоже верно, — подтвердил Сталин, — ну что же, есть мнение, что кандидатуру товарища Жукова на пост командующего Брянским фронтом вполне можно утвердить. Борис Михайлович, по пути к потомкам загляните, пожалуйста, к товарищу Жукову и введите его в курс дела. Время не ждет, и раскачиваться некогда, а посему уже завтра до вечера он должен сдать все свои дела и вылететь принимать Брянский фронт. А Еременко мы, наоборот, направим на Резервный фронт.

— Товарищ Сталин, — отрицательно покачал головой маршал Шапошников, — на это несуразное образование лучше никого не назначать, а сразу же подвергнуть его расформированию, объединив с Западным фронтом. Когда начинается вражеское наступление, то с двумя фронтами, чьи полосы обороны совпадают, образуется серьезная путаница, и может возникнуть ситуация, когда у двух нянек дитя оказывается без глазу. По крайней мере, в прошлом наших потомков наличие Резервного фронта никак не помешало немцам прорвать наш фронт на всю глубину стратегического построения и окружить войска сразу трех фронтов: Брянского, Западного и Резервного. Войска просто не знали, кому подчиняться — что и привело к тяжелой военной катастрофе.

— Мы над этим еще подумаем, товарищи, — сказал Верховный, — а сейчас цели определены, задачи поставлены, так что давайте приниматься за работу. Время-то действительно не ждет.

Едва генералы покинули кабинет, вождь сел за стол и, кося одним глазом на книги и бумаги, оставленные генералом Василевским, не спеша принялся набивать трубку. Разумеется, ему не терпелось припасть к новому и актуальному источнику мудрости, но сначала было необходимо выкурить трубку и привести свои мысли в порядок после этого довольно-таки неожиданного разговора.

С одной стороны, после первой же затяжки Верховного охватила эйфория. Все теперь будет хорошо, победа будет за нами и враг будет разбит. С другой стороны, по мере того как эта эйфория рассасывалась и отступала, подкрадывались тяжелые мысли о том, какой оплаты за свою помощь попросит нежданный союзник, и не будет ли эта оплата формой ликвидации советской власти. Ведь, судя по тому, что «потомки» существуют и пришли на помощь, в «прошлый раз» с немцами прекрасно удалось справиться и без них. Ну, может быть, и не прекрасно, может быть, с ненужными жертвами и потерями, но справиться. Теперь же все должно пойти совсем по-иному — лучше, легче и веселее; но все равно лежит на сердце какая-то непонятная тяжесть, как будто, он Сталин, что-то упустил, что-то забыл или что-то прозевал. Или он напрасно так трепыхается, и нежданный коллега не будет ставить ему никаких политических требований, а в оплату за свои услуги попросит банальный желтый металл. Все зло от золота, но без него никак; и Страна Советов накопила уже две тысячи восемьсот тонн золотых резервов. Вот тогда у них получится взаимовыгодное сотрудничество. У одного есть чем платить, другому есть что продать. Ну и, конечно, прямое участие потомков в войне против Германии. Плата отдельно. Отложив трубку в пепельницу, и взяв в руки первую из книг, Сталин подумал, что это был бы наилучший вариант.


22 августа 1941 года, 00:15. Смоленская область, Рославль, западная окраина города в районе Варшавского шосссе, бывшая школа младших командиров ПВ НКВД, а нынче пересыльный лагерь для военнопленных Дулаг-130.

Темна безлунная августовская ночь — при свете звезд не видать ни зги, даже на расстоянии вытянутой руки. Прожектора на сторожевых вышках светят внутрь территории пересыльного лагеря Дулаг*-130, расположенного на западной окраине Рославля. Там внутри, за двумя рядами колючей проволоки — по некоторым данным, пятнадцать, а по некоторым, и все тридцать восемь тысяч советских военнопленных, в основном из состава окруженной и разгромленной в начале августа под Рославлем группы генерал-лейтенанта Качалова. Большая часть пленных находится прямо на открытой площадке в середине лагеря, меньшая — в двух больших деревянных бараках, в каждый из которых умудряются набиваться до двух тысяч человек. И туда, где прямо на голой земле спят тысячи измученных людей, направлены стволы пулеметов с окружающих лагерь охранных вышек.

Историческая справка: * Дулаг — система лагерей для рядового и сержантского состава, лагеря для офицерского состава назывались Шталаг.

Кстати, комендант лагеря, майор Мартинсен, был настолько самоуверен, что установил деревянные пулеметные вышки с внешней стороны проволочного ограждения, а не между двумя рядами проволоки, как это будет делаться уже через год. К тому же пулеметчики, которые наблюдали исключительно за внутренней территорией лагеря, не могли заметить, как по поросшему бурьяном пустырю в египетской тьме августовской ночи к ним уже подбираются люди, при беглом взгляде похожие на кустики бурьяна.

Это были уже переброшенные на российский плацдарм в 1941 году тихие и безжалостные убийцы из разведывательно-десантной роты 96-й отдельной разведывательной бригады спецназначения, входящей в состав 1-й гвардейской танковой армии. Если остальные части и соединения, предназначенные для операций в 1941 году, ехали к порталу по железной дороге, то спецназовцев с их базы в Нижнем Новгороде сначала военно-транспортными самолетами перебросили на аэродром Сеща, а уже оттуда вертолетами доставили прямо к порталу. Тем же способом, задолго до мотострелковых, танковых и артиллерийский частей, на плацдарм были введены отдельные разведывательные батальоны Таманской и Кантемировской дивизий. Задача этих элитных бойцов заключалась в том, чтобы в нужный момент ни один пулемет на вышке и ни один часовой не успели открыть огонь по томящимся за колючей проволокой советским военнопленным.

И вот настал тот момент «Х», до которого начинать было рано, а после которого поздно. Прозвучала неслышная радиокоманда, и почти бесшумные хлопки выстрелов из «валов» и «винторезов» возвестили о начале скоротечной спецоперации. Первыми, как и планировалось, пали пулеметчики на вышках, потом, почти одновременно, умерли расхаживающие вдоль рядов колючей проволоки часовые и примерно в то же время с юго-западного направления в полуночной тишине явственно стал различим отдаленный низкий гул идущих на малой высоте ударных и транспортных вертолетов.

Этот гул услышали и пока еще живые немцы в двухэтажном здании из серого кирпича, в котором размещался административный корпус лагеря. А может быть, просто какой-нибудь не вовремя проснувшийся «отлить» среди ночи немецкий зольдатен увидел валяющиеся на постах тушки своих кригскамрадов и поднял тревогу. После первого выстрела в воздух, поднявшего тревогу и сообщившего спецназу, что время тихой работы закончилось, в административном здании лагеря поднялась суета только что проснувшихся и ничего еще не понимающих людей. И вот по этим мечущимся и суетящимся охранникам, как вишенка на торте, венчающая тихую часть спецоперации, с трех точек одновременно ударили кинжальным огнем два «Печенега» и один «Утес». А по переплетенным колючей проволокой сетчатым воротам с полутора сотен метров дистанции стартовали отсоединенные от тормозных шнуров удлиненные заряды противоминной системы ЗРП-2 «Тропа».* Громыхнуло и полыхнуло так, что среди пленных не проснулись только мертвые, а ворота оказались разнесенными на мелкие обломки и обрывки проволоки. Из окна второго этажа административного корпуса наугад куда-то в темноту огрызнулся короткой очередью пулемет, и тут же заткнулся, подавившись очередным патроном, потому что горе-пулеметчик уткнулся в него продырявленным лбом.

Примечание автора: * если отсоединить от заряда тормозной шнур, то тогда удлиненный заряд не вытянется поперек минного поля, а улетит по направлению выстрела, собравшись в комок у точки попадания. В данном случае два заряда запутались, повиснув на оплетенных колючей проволокой каркасе ворот, что и вызвало эффект их одномоментного разрушения после срабатывания детонатора.

После подрыва ворот спецназ проник на территорию лагеря, после чего сопротивление в общих чертах было подавлено, а с воздуха на территорию лагеря уже опускались вертолеты. Конечно, вывезти с территории лагеря практически неуправляемую массу ослабших и изголодавшихся пленных (даже имея в наличии сверхгрузоподъемные вертолеты Ми-26, поднимающие разом по 20 тонн или по 150 человек*) — задача нетривиальная, требующая времени и обеспечивающих мероприятий.

Примечание авторов: * это штатная загрузка Ми-26 — 85 солдат или 75 десантников, но когда надо, он способен разом поднять до ста пятидесяти рыл. Были уже прецеденты.

Рославль для немецкого командования — это ведь не только место концентрации советских военнопленных, но еще и один из важнейших логистических узлов, а также место дислокации штабов 4-й полевой армии и 9-го армейского корпуса. Поэтому в районе лагеря военнопленных из состава бригады спецназначения действовала только одна рота, в то время как остальные силы, выделенные на операцию в Рославле (две роты СПн и три дивизионных разведбата), под покровом темноты орудовали в самом Рославле, чтобы немецким штабистам жизнь медом не казалась. Позже немецкое командование назовет события этой ночи Рославльской бойней. Когда на востоке поднялось красное от дыма пожарищ солнце, гарнизон города оказался истреблен в серии яростных ночных стычек, забитая эшелонами железнодорожная станция* пылала, охваченная огнем, а дислоцированные в городе немецкие штабы подверглись разгрому. При этом фельдмаршал фон Клюге в одной ночной рубашке попал в плен, а командующий 9-м армейским корпусом генерал пехоты Герман Гейр при попытке захвата застрелился из личного табельного Вальтера ППК.

Историческая справка: * через железнодорожный узел Рославля снабжение получала не только 4-я полевая армия, но и 46-й и 47-й моторизованные корпуса 2-й танковой группы, ведущие бои в районе Жуковка-Клетня, потому другого пути для их снабжения просто не было.

При этом не было никакой возможности удерживать город хоть сколь-нибудь продолжительное время. Во-первых — спецназ подходит для общевойскового боя так же, как микроскоп для забивания гвоздей. Во-вторых — немецкие дивизии, входившие в состав и 9-го армейского корпуса в частности и 4-й полевой армии вообще от этого налета не пострадали и были готовы как удерживать фронт обороны по реке Десна, так развернуть часть сил, чтобы разгромить наглых русских, захвативших Рославль. В-третьих — не было никакой возможности рассчитывать на встречный удар 28-й и 43-й армий, противостоявших 9-му армейскому корпусу гитлеровцев, потому что неподготовленное наступление не могло закончиться ничем иным, кроме как серьезными потерями, при полном отсутствии результата.

По этой причине, сделав все свои дела и заминировав все, что было возможно, части спецназа еще затемно отошли на западную окраину города, к лагерю военнопленных. А там все шло своим чередом. Раненых и сильно истощенных пленных отправляли вертушками на Большую Землю. Жирных и гладких (так называемую лагерную полицию, которой руководил некто капитан Макаров) сгоняли в один из деревянных бараков. Везти их хоть куда-то не было никакой возможности, а ставить изменников родины к стенке российским военнослужащим не позволял закон. Кроме раненых и ослабевших, вертушками в тыл отправляли лагерную документацию. Пригодится еще воды напиться органам НКВД, потому что кроме явных полицаев немцы набирали еще и тайных агентов, которые должны были оповещать их о планах возможных побегов или даже восстаний.

В итоге перед уходом с территории лагеря явных изменников расстреляли снова вставшие в строй бывшие военнопленные, которым отдали оружие убитых лагерных охранников. И при этом они еще были довольны оказанной честью, ибо натерпелись от них больше, чем от немцев. Немцы были далеко, они отдавали общие указания и старались не пачкать рук, в то время как изменники родины вовсю свирепствовали над своими бывшими товарищами. Бойцы спецназа в это не вмешивались, хотя явно было видно, что они бы с превеликим удовольствие сами пустили в расход врагов народа, таких борзых при немцах, а теперь в слезах униженно ползающих по земле.

Те бывшие военнопленные, которые еще не утратили возможность самостоятельного передвижения, в итоге были выстроены в колонну тысяч на десять человек, которая, переправившись вброд через речку со странным названием Глазомойка, вышла на дорогу, ведущую в направлении деревни Галеевка, лежащей на границе ближайшего лесного массива. Если бы немцы упали на хвост уходившим хотя бы одним пехотным полком, то бывших пленных не спас бы никакой спецназ и ударные вертолеты в придачу.

Но немецкое командование первым делом задействовало снятые с фронта и брошенные в Рославль пехотные подразделения на тушении пожаров на железнодорожной станции и на складах армейского имущества в надежде спасти хоть что-то. Беглецов на первом этапе преследовала всего одна рота, которую спецназовцам удалось отшить, организовав засаду там, где дорога пересекала русло небольшой речки. Впрочем, преследование «по всем правилам» немецким командованием организованно будет, но позже, когда пожары угаснут сами собой, а беглецы, двигаясь по дороге, успеют углубиться в болотистый лесной массив. Это даст возможность спецназу играть с преследователями в кошки-мышки, сооружая на их пути различные минно-взрывные препятствия и пощипывая их за бока наскоками диверсионных групп.

22 августа 1941 года. 8:15. Брянская область, райцентр Сураж.

Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова.

Вот мы и в сорок первом году. Ура! Ура! Ура! А то я ведь даже не надеялась. После того, как наша команда справилась с заданием по описанию зверств фашистских оккупантов в наших Красновичах двадцать первого века, нам было поручено осветить то, как наш спецназ освобождает из немецкого плена советских солдат. Нет, непосредственно туда, где наши спецназовцы штурмовали лагерь военнопленных, нас не пустили, просто разрешили воспользоваться записями с их нашлемных камер. Впрочем, когда вертолеты Ми-8 и Ми-26 начали доставлять на базу под Красновичами раненых и истощенных людей, то работы хватило всем — и волонтерам, и медикам, и журналистам. Там же проходила сортировка, кого ради спасения жизни надо отправить в госпиталь в наше время, а кого можно и нужно подлечить прямо на месте. Тот, кто видел этот ужас, не забудет уже никогда. После нашего репортажа полстраны потребуют, чтобы война с фашизмом обязательно велась до победного конца. Я, например, с содроганием узнала, что в том лагере, который наш спецназ освободил этой ночью, в нашей истории было замучено сто тридцать тысяч человек, причем не только военных, но и обычных гражданских людей, которых немцы хватали прямо на улице. Если дело пойдет так и дальше, то скоро слово «немец» станет ругательным и даже нецензурным.

На рассвете, когда прилетел последний вертолет с ранеными и больными бывшими военнопленными, нас отправили на отдых, но не обратно в наше время, а тут поблизости, в райцентр Сураж, где разместился штаб нашей 144-й дивизии. Пока Григорий Евгеньевич договаривался с местным начальством насчет заморить червячка, а потом поспать несчастным журналистам, в коридоре школы, которую наши временно приспособили под штаб, я нос к носу столкнулась со старым знакомым Николаем Шульцем. Милейший Коленька был гладко выбрит и вместо своего чуть потрепанного немецкого мундира одет в нашу камуфляжную форму без знаков различия, которая ему очень шла. В ней он уже не был таким отталкивающе чужим, как в прошлый раз, и я тут же захотела обновить знакомство.

— Здравствуйте, Николай, — сказала я ему, приветливо улыбнувшись, — я вижу, что в вашей судьбе наступили те самые перемены, на которые вы рассчитывали — и, поверьте, очень рада за вас.

— Да, фройляйн Марин, — ответил он мне, — у меня все благополучно, я стараюсь, и начальство меня ценит. А теперь извините, мне нужно идти, а то я опоздаю.

Ну вот, стоило мне почувствовать интерес к этому мужчине, как он бежит от меня сломя голову, прикрываясь своей работой. Нет, конечно, опаздывать ему ни в коем случае не стоит, но своим шестым женским чувством я ощущала, что никуда он не опаздывал, а просто бежал и бежал, при этом как раз от меня. Обидно же, понимаешь — как говорил товарищ Саахов. Неужели я стала такая страшная, что теперь от меня бегают симпатичные мужчины? Резко обернувшись, я вдруг увидела, что с другого конца коридора на меня с явным неодобрением смотрит девица примерно моего возраста, но при этом страшная как смертный грех. А может быть, такое впечатление создавало то, что эта особа была одета так, как одеваются аборигенки этого времени. Ее волосы неопределенного цвета были собраны в пучок на затылке, на носу как приклеенные сидели очки в железной оправе, а дополняли наряд бесформенная белая блузка с черным галстуком-тесемкой и длинная черная юбка, которые как будто придуманы специально для того, чтобы уродовать женскую фигуру. Выстави такое в огород — и все окрестные вороны сразу умрут от ужаса. Объясняйся потом с Гринписом. Увидев, что я на нее смотрю, девица фыркнула как конь на выданье, развернулась и зашла в одну из дверей. Странная какая-то особа.

Тогда же и там же.

Николай Шульц, переводчик и кандидат в добровольные переселенцы.

Ну вот, все хотя бы немного наладилось. И вот начинается снова… Можно сказать, что я влюбился в фройляйн Марин с первого взгляда, потом постарался о ней забыть, приняв предложение, от которого нельзя отказаться, и отдавшись работе. И вдруг эта роковая девушка снова встречается на моем пути, и я вынужден бежать от нее и ее улыбки. Ведь кто такой я — человек без родины, места жительства и даже определенных убеждений. И кто она — успешная и красивая, как рождественская игрушка, журналистка, у которой множество друзей и подру, г и наверняка есть тот единственный друг, которому она будет отдана навеки. Поэтому я должен делать то, для чего мы немцы и созданы — то есть работать, работать и еще раз работать! И может быть, тогда когда-нибудь я и сумею очаровать девушку, хоть немного похожую на фройляйн Марин, и быть с ней счастливым.

22 августа 1941 года. 10:05. Смоленская область, райцентр Гжатск (Гагарин), штаб Резервного фронта.

Маршал Шапошников свалился в штаб внезапно, как снег в июне. Генерал армии Жуков, натура до невозможности живая и деятельная, на должности командующего на две трети бездельничающего Резервного фронта чувствовал себя откровенно плохо. Нет, он не запил и не пошел по бабам — для такого человека это было бы примитивно. Он нашел себе другое занятие и долбился, как дятел, в Ельнинский выступ противника. Фактически те же удары растопыренными пальцами, как у Тимошенко, только вид сбоку.

При встрече маршал достал из нагрудного кармана письменный приказ, подписанный им самим и товарищем Сталиным, и вручил его Жукову.

— Товарищ Жуков, — сказал он, — собирайтесь, товарищ Сталин и Ставка нашли для вас другую, более подходящую вашему темпераменту должность.

Обалдевший Жуков, быть может, быть впервые в жизни, бледнел, краснел и не знал, что сказать, ибо первый раз после Халкин-Гола, где он стал героем и знаменитостью, его перемещали так внезапно, без всяких намеков и предупреждений. Сначала генерал армии подумал о своем возможном аресте, но потом решил, что Шапошников так мараться не будет. Берия или, лучше всего, Мехлис — это совсем другое дело, а Шапошников — нет.

«Быть может, и в самом деле новое назначение?» — подумал Жуков, разворачивая приказ. И точно — над знаменитой не менее, чем трубка с усами, подписью И. Ст. значились слова: «…назначить командующим Брянским фронтом». Дата, печать, подпись Сталина, подпись Шапошникова.

Значит так, Георгий Константинович, — произнес маршал Шапошников, — товарищ Сталин приказал ввести тебя в дело как можно скорее. Но ты не просто назначаешься командующим Брянским фронтом. Вся суть в том, с кем тебе при этом придется взаимодействовать. Вот смотри.

С этими словами он вытащил из своего портфеля карту (сестру той карты, что осталась в кабинете у Сталина) и расстелил ее на столе. Жуков склонился над этой картой, внимательно ее изучая, потом вопросительно посмотрел на Шапошникова.

— Что это за хрень, Борис Михайлович? — стараясь казаться равнодушным, произнес он.

— Это не хрень, Георгий Константинович, — назидательно подняв палец вверх, ответил Шапошников, — а наши новые союзники, и в то же время не столь уж отдаленные потомки. Между прочим, их близкое знакомство с нынешними немцами началось с того, что через дыру между временами к ним влезла уже хорошо известная тебе третья танковая дивизия генерала Моделя. И уже через сутки они ее того… — Шапошников показал будто давит пальцами жирную окопную вошь, — унасекомили до последнего человека. На этой стороне они тоже неплохо погуляли. Немецкий двадцать четвертый моторизованный корпус, находившийся в районе их высадки — уже разгромлен, а его командующий и весь штаб находятся в плену. Все у них есть — самоходная артиллерия, танки, моторизованная пехота; чего не хватает, так это живой силы или обычной пехоты.

— Зато у нас обычной пехоты хоть отбавляй, — проворчал Жуков, — считай, что кроме нее ничего и нет. Танки или старые, или ломаются чуть что, чини их потом. Артиллерия вечно без тягачей и почти без снарядов. О моторизованной пехоте я вообще молчу, вся она ходит на врага собственными ножками, и при этом совсем не жалуется, потому что грузовики, на которых ее перевозят, способны пройти только по шоссе.