Врата Войны. Трилогия

— Я, — говорит этот майор, — майор Голышев, начальник разведки пятидесятой армии, прибыл как делегат связи от советского командования, и мне необходимо видеть самого старшего вашего начальника.

И смотрит на меня так пристально, будто хочет просверлить во мне взглядом дырень примерно так с кулак.

— А я, товарищ майор, — говорю в ответ, — капитан Погорелов, командир четвертой роты, 182-го мотострелкового полка 144-й мотострелковой дивизии и исполняющий обязанности коменданта этого цыганского табора. Могу сказать, товарищ майор, что самый старший наш начальник, командующий армейской группой. генерал-лейтенант Матвеев, еще не прибыл. Его заместитель, командир 144-й мотострелковой дивизии, в данный момент находится в своем штабе в Сураже. Если вам срочно, то могу выделить машину…

— Ты не понимаешь, товарищ капитан, — рявкнул на меня этот майор Голышев, — я должен установить связь с нашим командованием, но прежде всего я должен выяснить, кто вы, черт возьми, такие, и откуда взялись на нашу голову?

— На вашу голову мы не брались, товарищ майор, — с некоторой обидой ответил я, — голова от нас в основном болит у немцев.

— Есть такое явление, капитан, — немного успокоившись, согласился со мной майор, — немцы вас боятся, как маленькие дети буку. Не скажешь, почему?

— Не знаю, товарищ майор, — пожал я плечами, — наверное, все дело в том, что мы не боимся их.

— Не боитесь, — снова утвердительно кивнул майор, — вы и меня не боитесь, хотя надо бы. Так кто же вы, черт возьми, такие раз уж никого и ничего не боитесь?

— Извините, товарищ майор, — ответил я, — сами должны понимать, что без приказа командования я просто не имею права говорить вам ничего определенного.

— Хорошо, товарищ Погорелов, — неожиданно легко согласился он со мной, — возможно, у вас нет такого приказа, но вы должны немедленно связаться с начальством и доложить. Я не поверю, что у вас нет такой возможности.

Да я, собственно, собирался, но только отправив майора на машине; а пока он едет, доложить в штаб о его визите — без лишних, так сказать, свидетелей. Но майор своей настырностью все время не давал мне приступить к этому гениальному плану и теперь приходится выходить на связь со штабом дивизии прямо в его присутствии. При обычном порядке службы сложно представить себе ситуацию, когда ротный командир связывается прямо со штабом дивизии. Но у должности коменданта базы, пусть даже и всего лишь исполняющего обязанности, есть свои преимущества, в том числе и возможность экстренной связи с командованием. А то может сложиться еще более критическое положение, чем то, которое сложилось сейчас, а доклад по инстанциям будет идти слишком долго.

Мы с майором Голышевым подошли к моей командирской машине, и смешливый радист Вася подал мне специальную командирскую гарнитуру с удлиненным шнуром. Пока я докладывал дежурному офицеру о свалившемся на мою голову делегате связи, майор обошел БМП по кругу и провел ладонью по глубоким отметинам на лобовом листе. Это мы в последнем бою обменялись любезность с немецкой «двойкой». Она нам — очередь из 20-мм пушки, снаряды которой броню не пробили, а ушли на рикошет, оставив выбоины; а мы немцам в ответ — очередь из 30-мм, которую они со своей картонной броней уже не пережили. Помимо этих отметин, на броне было множество следов пулевых клевков, из-за чего машина выглядела рябой.

— Были в бою, товарищ капитан? — уважительно спросил Голышев, когда я закончил доклад и наступила та пауза, которая обычно необходима начальству для обдумывания своих действий.

— Да товарищ, майор, — сухо ответил я, — были.

— Ну и как? — снова спросил он.

— Нормально, товарищ майор, — хмыкнул в ответ я, — мы, как вы видите, здесь, а они остались там и уже начали гнить.

В этот момент в наушниках раздался сигнал вызова, а потом донесся уверенный басистый голос человека, по большей части уже привыкшего отдавать приказы:

— Генерал Терещин на связи.

— Здравия желаю, товарищ генерал-майор, — отозвался я, — на связи капитан Погорелов, исполняющий обязанности коменданта припортальной базы.

— Погорелов? — переспросил наш комдив, — это тот самый, что ротой против полка не пропустил немцев к Унече?

— Так точно, товарищ генерал-майор, — ответил я, — тот самый.

— Хорошая работа, капитан, — похвалил меня комдив, — благодарность тебе в приказе и рукопожатие перед строем. А теперь докладывай все подряд — в том числе и то, куда делся твой батальонный командир, который и должен комендантствовать на этой базе.

— Майор Осипов, — ответил я, — находится на нашей стороне, принимает пополнение из партизан, обещал скоро быть. Что касается делегата связи от предков, то он стоит тут, рядом со мной, и срочно хочет узнать, кто мы такие и откуда. Разрешения раскрывать такую информацию у меня нет. Да и если я ему расскажу, он мне не поверит, а будет считать, что мы его обманываем.

Генерал Терещин немного помолчал, потом произнес:

— Знаешь что, Погорелов. Ты давай возьми дежурную машину и с этим майором Голышевым съезди на нашу сторону, покажи ему смертное поле. Потом, как только он дозреет, сразу отправляй его ко мне, а мы тут уже поговорим!

Взял я, значит, дежурную машину — и мы поехали через дыру на нашу сторону, знакомить майора Голышева с суровой реальностью.

Тогда же и там же. майор Голышев Федор Матвеевич

Хороший разведчик не должен удивляться никогда и ничему. Его работа заключается в получении точных и объективных разведданных, которые потом еще требуется довести до сведения начальства. Беда начинается тогда, когда это начальство считает разведку пережитком капитализма и стремится выехать на пролетарской сознательности, энтузиазме и самопожертвовании своих подчиненных. Но в данном случае с начальством у майора Голышева все было вполне благополучно, командарм-50, генерал Петров, был человеком относительно вменяемым и разумным. Проблемы начинались выше, на уровне командующего Брянским фронтом генерала Еременко, о котором Сталин писал: «Ерёменко я расцениваю ниже, чем Рокоссовского. Войска не любят Еремёнко. Рокоссовский пользуется большим авторитетом. Ерёменко очень плохо показал себя в роли командующего Брянским фронтом. Он нескромен и хвастлив…». Говоря о том, что Еременко очень плохо показал себя в роли командующего Брянским фронтом, Верховный имел в виду неудачную Рославльско-Новозыбковскую операцию, в ходе которой из-за ошибочного определения направления главного удара не удалось предотвратить прорыв Гудериана в тыл Юго-Западного фронта.

Итак, майор Голышев все видел, ничего, честно говоря, не понимал, но не подавал виду, стараясь увидеть как можно больше, а увиденное запомнить, чтобы потом на досуге проанализировать, сравнивая с другими, такими же непонятными ситуациями. Черное облако портала для него было не более, чем непознанное явление природы или творение человеческих рук, но вот раскинувшийся перед ним сразу за порталом весенний пейзаж, освещенный красноватыми лучами заходящего солнца, его впечатлил. Только что он был в конце лета, и вот — тут снова весна, пахнет недавно прошедшим дождем, прелью и Бог весть чем еще. Но еще сильнее его впечатлило заставленное разбитой немецкой техникой и перепаханное бомбами и снарядами поле, на котором нашла свою кончину третья танковая дивизия генерала Моделя. Как говорится — кто с мечом к нам придет, тот сам будет виноват во всех своих несчастьях.

Наконец майор Голышев повернулся в сторону капитана Погорелова и, несмотря на всю свою предыдущую невозмутимость, бросил на него потрясенный взгляд. Поле, на котором нашла свой конец целая германская танковая дивизия, производило незабываемое впечатление — скореженные и разбитые танки, некоторые из которых превратились и в вовсе неузнаваемые обломки. Несмотря на то, что с момента того побоища прошло двое суток и прошел дождь, в воздухе до сих пор стоял слабы запах сгоревшего тротила и горелого железа. Но сильнее всего пованивало мертвечиной, ибо похоронные команды только начали свой скорбный труд на расчищенных саперами участках этого поля.

— Товарищ капитан, — медленно произнес Голышев, — скажите, где мы сейчас находимся? Вроде бы это то же самое место, но тут совсем по-другому.

— Вот там, товарищ майор, — капитан Погорелов ткнул рукой себе за спину, — двадцатый век, август сорок первого года. Вот тут, прямо перед вами, век двадцать первый, апрель две тысячи восемнадцатого. Насколько я понимаю, проход между мирами образовался совсем недавно, три дня назад его еще не было, и первым делом к нам от вас влезла третья танковая дивизия генерала Моделя. Мы ее, конечно, приняли и отоварили как положено, так что сейчас все эти белокурые бестии уже гниют в нашей земле. Моя рота первой выступила навстречу вторгнувшемуся врагу и сражалась до тех пор, пока немцы просто не кончились.

Капитан вытянул вперед руку, указывая на опушку леса, вдоль которого два дня назад занимала позиции его рота.

— Мы вышли в этот район по дороге от Унечи и заняли оборону по вон той опушке, — пояснил он майору Голышеву, — а они атаковали с этого рубежа. Сначала мы дрались одной своей ротой против немецкого мотопехотного полка, а потом двумя батальонами при поддержке гаубичной артиллерии против целой танковой дивизии. Закончилось все тем, что прилетели наши бомберы и раскатали над вражескими атакующими порядками бомбовый ковер, после чего все было кончено, и случайно уцелевшие на нашей земле остатки немецко-фашистских захватчиков начали сдаваться в плен. После этого мы собрались и пришли на помощь к вам. Вы, собственно, уже один раз победили немцев без всякой помощи из будущего, теперь вместе мы сделаем это быстрее и с меньшими потерями.

— Так, значит, вы тоже наши, советские, но только из будущего, — утвердительно кивнул майор Голышев, — ну что, же приятно иметь таких внуков-правнуков, которые не забывают о своих предков. Но только скажи, а почему вы сразу не пошли на контакт с нашим командованием, а начали самостоятельные действия?

— А вот это, — покачав головой, ответил капитан Погорелов, — политика совсем не ротного масштаба. Для того, чтобы получить ответ на эти вопросы, вам нужно разговаривать не со мной, а как минимум с командиром нашей дивизии генерал-майором Терещиным. Он сказал, что примет вас сразу, как только вы ознакомитесь с фактическим положением дел. Время не ждет, товарищ майор.

И как раз в тот момент, когда капитан Погорелов и майор Голышев садились в УАЗ, чтобы вернуться обратно в мир сорок первого года, из-за поворота дороги на Унечу показалась голова походной колонны танкового полка, который следовал к порталу от станции выгрузки. Девяносто могучих Т-72Б3 и следующие за ними самоходные орудия, БМП и КШМ-ки, на неготового к этому зрелищу человека производили просто неизгладимое впечатление. Майор Голышев тоже впечатлился, прочувствовал и решил, что с ТАКОЙ СИЛОЙ взаимодействие нужно установить любой ценой.


Часть 4 «Однажды они возвращаются»

21 августа 1941 года, 23:45. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

Верховный посмотрел на большие напольные часы, громко тикавшие в углу его кабинета, потом перевел взгляд на расстеленную посреди стола большую карту советско-германского фронта, скудно поднятую* в меру информированности Ставки о положении на фронтах. Утекали последние минуты шестидесятого дня войны. Шестьдесят дней и ночей Рабоче-Крестьянская Красная Армия сражается с жестоким врагом, все дальше и дальше отступая вглубь страны. Перед приходом врага приходится жечь хлеба, угонять скот, вывозить или портить технику; а враг все движется на восток, и этому не видно ни конца, ни края. Советские бойцы и командиры сражаются с отчаянием обреченных, гибнут, попадают в плен в многочисленных окружениях, но все эти усилия способны только замедлить, но не остановить вражеское наступление.

Примечание авторов: * поднимать карту — армейский термин, который означает нанесение на карту информации о положении своих и вражеских войск, а также их предполагаемые действия. В 1941 году информацией о местонахождении своих войск зачастую не владели даже командующие армиями, очень плохо представляя положение корпусов и дивизий; ну и врали наверх в меру уровня собственного оптимизма и силы фантазии. А о том, чтобы на эту карту было достоверно нанесено положение вражеских частей и соединений, не стоило даже мечтать. Очень многие рискованные или даже ошибочные действия Верховного Главнокомандования в этот период объяснялись как раз тем, что Ставка была дезинформирована этими оптимистическими донесениями и стремилась развить успех там, где на местности никакого успеха не было и в помине.

Когда авторы взялись за разработку этой темы, то выяснилось, что сохранившаяся информация крайне скудна, а иногда частично противоречива.

Кто виновен в том, что эта самая Красная Армия, в мощи которой он не сомневался еще два месяца назад, сегодня потерпела жесточайшее поражение, которое поставило под вопрос само существование первого в мире государства рабочих и крестьян? Кто виноват в том, что миллионы советских бойцов и командиров, в том числе и его старший сын Яков, оказались брошенными в множестве котлов, которые так мастерски готовила германская армия, и попали во вражеский плен? Где кадровая армия, обеспечивавшая прикрытие западной границы на 22 июня 1941 года, где ее бойцы и командиры, где то лучшее вооружение — танки, артиллерийские орудия и новейшие самолеты, которые страна, напрягая последние силы, давала своим защитникам?

Бойцы и командиры погибли или находятся в плену, единицы новейшего вооружения уничтожены или захвачены врагом, и сейчас на их месте, на неподготовленных рубежах, кидаются в отчаянные штыковые атаки те, что встретили начало войны во внутренних округах. Но чей-то злой гений стремится истребить и их, потому что поражение следует за поражением. Вот сейчас целому Юго-Западному фронту грозит окружение, а это почти миллион бойцов и командиров — и прямо им в тыл рвутся танки Гудериана. При этом на поднятую карту нанесено только предполагаемое общее направление вражеского удара, но хотя бы примерная информация о положении наступающих частей имеется только в отношении левофланговой ударной группировки, увязшей в советской обороне северо-западнее Брянска.

При этом никому неизвестно то, что в данный момент делает и где находится правофланговая ударная группировка Гудериана. Еще неделю назад она в районе Кричева ударила в стык между 21-й и 13-й армиями и разбросала их в разные стороны. 21-я армия была отброшена на юг, а окончательно растрепанные остатки 13-й — на юго-восток, в результате чего в советском фронте возник разрыв шириной от двадцати до тридцати километров. При этом и немцы тоже никак не воспользовались этим разрывом и их передовые подразделения не были зафиксированы южнее линии Клинцы-Унеча-Почеп. В Унечу передовые отряды немцев вошли еще утром девятнадцатого августа, потому что, по данным ЦК, именно тогда перестал выходить на связь Унечский райком ВКП(б). С тех пор прошло больше двух суток, а в Стародубе, расположенном всего в тридцати километрах южнее Унечи, немцы так и не появились, и там до сих пор действуют все партийные и советские органы.

Правда, по докладам тех же партийных работников, никаких серьезных советских частей, способных прикрыть это направление в окрестностях Стародуба, до сих пор не наблюдается. Эту дыру должна закрыть формируемая сейчас 40-я армия, но дивизии, выделенные для ее формирования из состава 26-й и 38-й армий Юго-Западного фронта, потрепаны в предыдущих боях и пока находятся в процессе передислокации. А вот немцы почему-то медлят и не торопятся воспользоваться имеющимся разрывом в советских боевых порядках, что на них совсем не похоже.

Сталин, хмуря брови, смотрел на карту, пытаясь разгадать этот ребус. С одной стороны, каждый час немецкой задержки увеличивал вероятность того, что советским войскам удастся избежать самого худшего, а с другой стороны, это было непонятно, а Вождь не любил ничего непонятного, даже если обстоятельства складывались для него благоприятно. Сегодня это непонятное играет за тебя, а завтра ты и сам не знаешь, чего от него ждать. Словом, подобные сюрпризы Сталину категорически не нравились и он всеми силами старался их предотвратить. Но тут он был бессилен, ибо на данный момент информации о творящемся в треугольнике Клинцы-Почеп-Костюковичи нет ни в Генштабе и его главном разведывательном управлении, ни в ставке, ни в штабах примыкающих к этому треугольнику советских армий.

Размышляя о сложившейся обстановке, вождь вытащил из пачки «Герцоговины Флор» папиросу, распотрошил ее и не спеша принялся набивать трубку, смакуя при этом каждое движение и предвкушая, как он сейчас затянется крепким ароматным дымом. Но спокойно закурить ему не дали. Раздался звонок внутреннего кремлевского телефона, и голос Поскребышева доложил, что на прием к товарищу Сталину со срочным докладом просятся Начальник Генерального Штаба маршал Шапошников, начальник оперативного отдела Генерального Штаба генерал-майор Василевский и исполняющий должность начальника Разведывательного управления Генерального Штаба генерал-майор танковых войск Панфилов*.

Примечание автора: * не путать с генерал-майором Иваном Васильевичем Панфиловым, который в это время в Средней Азии формирует 316-ю стрелковую дивизию.

— Пусть войдут! — ответил Сталин, сердце которого тревожно сжалось, потому что он уже успел отвыкнуть от хороших новостей. Ведь не станут же Борис Михайлович Шапошников (который пользовался большим уважением у вождя) и два его ключевых заместителя являться в его кремлевский кабинет в полночь с какими-нибудь малозначащими новостями.

Вошедшие генералы поздоровались, потом непривычно смущенный маршал Шапошников (а ведь он уже не мальчик, чтобы смущаться) сказал:

— Товарищ Сталин, мы пришли к вам с очень необычным сообщением. Настолько необычным, что нам самим трудно в него поверить, хотя вся имеющаяся у нас информация по этому вопросу абсолютно достоверна.

Сталину показалось, что маршал сделал выдох, как перед прыжком в воду. Вообще, у этих троих был такой вид, что вождю стало понятно — информация, с которой они пришли, действительно экстраординарна и невероятна и они не знают каким образом ее можно доложить и не показаться беспочвенным выдумщиком и фантазером.

— Борис Михайлович, — настороженно произнес Вождь, откладывая в сторону свою трубку, — пожалуйста, доложите по существу, какого именно вопроса касается ваше сообщение и в чем заключается его необычность, а то я вас не совсем понимаю.

Маршал Шапошников снова замялся, бросил быстрый взгляд на своих заместителей, потом взял себя в руки и отчеканил:

— Наше сообщение, товарищ Сталин, касается причин задержки наступления танковой группы Гудериана в южном направлении. Точнее, не задержки, а отмены, потому что теперь из-за выпадения предназначенных для этого сил и средств, никакого наступления у немцев уже не получится.

Теперь маршал выглядел так, словно уже прыгнул и вынырнул, и неслышимое «Уфф…» пронеслось по кабинету, быстро растворившись в воздухе. Итак, самый первый шаг сделан, и вроде бы сделан как надо. Да уж, нелегкая задача выпала на долю маршала Шапошникова — докладывать вождю о совершенно невероятных, но вполне реальных событиях.

Сталин покачал головой и внимательно посмотрел в лицо стоящего перед ним маршала — тому показалось, что желтые тигриные глаза вождя видят его насквозь.

— Опять я ничего не понял, Борис Михайлович, — медленно произнес Сталин, — объясните мне, штатскому человеку, во всех подробностях, почему немцы вдруг отменили свое наступление и куда у них выпали предназначенные для этого силы и средства?

— Товарищ Сталин, — прокашлявшись, вступил в разговор генерал-майор Василевский, — по данным, имеющимся у нашей разведки, в течении двух-трех последних дней двадцать четвертый моторизованный корпус гитлеровцев потерпел сокрушительное поражение и теперь полностью небоеспособен. Третья танковая дивизия, к примеру, была уничтожена до последнего человека, а командующий корпусом генерал танковых войск Гейр фон Швеппенбург попал в плен.

— И кто же те нехорошие люди, — недоверчивым видом произнес Сталин, — которые сумели разгромить один из моторизованных корпусов Гудериана, а лучшую танковую дивизию вермахта уничтожить до последнего человека? Назовите нам их фамилии, и мы представим их к правительственным наградам. Я это говорю к тому, что, согласно вашим же сведениям, Борис Михайлович, в данном районе не было и нет сколь-нибудь серьезного количества наших войск, а тем более группировки способной нанести поражение немецкому моторизованному корпусу.

— Товарищ Сталин, — с мрачным видом произнес генерал-майор Панфилов, — поражение немецким захватчикам нанесли совсем не наши войска, то есть в какой-то мере они наши, но не совсем.

Сталин нахмурился.

— Выражайтесь яснее, товарищ Панфилов, — сказал он, — я не понимаю, что могут означать ваши слова: «наши, но не совсем»?

— Это значит, — вместо генерала Панфилова ответил маршал Шапошников, — что поражение немецкому моторизованному корпусу нанесли войска наших потомков… А если конкретней, то 144-я мотострелковая дивизия из две тысячи восемнадцатого года, высадившаяся почти точно на трассе между Унечей и Суражом.

Было видно, что маршал волнуется, хотя и пытается это скрывать. Наконец-то он сказал вождю главное, и теперь совершенно непонятно, как тот будет реагировать на такие слова. Сталин не любил мистификаций, и потому теперь было важно как можно скорее предоставить ему доказательства своих слов. Шапошников сделал едва заметный кивок одному из своих соратников.

Верховный хотел было что-то сказать, но генерал Панфилов сказал:

— Подождите, товарищ Сталин, — после чего ловко расстегнул свой объемистый портфель, вытащил оттуда толстую пачку бумаг с машинописным текстом и фотографии, и передал их слегка шокированному хозяину кабинета. Следом за бумагами и недр того же портфеля появились несколько толстых книг, самой верхней из которых был слегка потрепанный 1-й том двухтомника «История Великой Отечественной Войны 1941–1945».

— Сегодня утром, — пояснил Панфилов, гляди прямо в глаза вождю, — части потомков разгромили двинутые немцами в обход их позиций части 47-го моторизованного корпуса, после чего впервые вошли в прямое соприкосновение с нашими войсками, выйдя на позиции 878-го стрелкового полка 290-й стрелковой дивизии 50-й армии. Правда, продолжалось это соприкосновение очень недолго. Заставив уцелевших немцев сдаться в плен нашим войскам, механизированная часть потомков отступила, не желая излишних контактов с нашими бойцами и командирами.

Перебирающий фотографии Сталин оторвался от их рассматривания и поднял голову. Он был несколько сбит с толку, но старался, не показывая этого, взять себя в руки. Как правило, прежде это ему всегда удавалось.

— Скажите, товарищ Панфилов, — сказал он с заметным волнением, — а почему эти, как вы их называете, «потомки» вынуждали немецких солдат сдаваться именно нашим войскам и почему не желали вступать в продолжительный контакт с нашими бойцами и командирами?

— Насколько мне известно, — ответил генерал Панфилов, — у потомков просто нет лагерей для военнопленных, и они не желают возиться с их организацией, поэтому их план операции предусматривают передачу всех немецких военнопленных нашей стороне. Сами немецкие солдаты чем-то ужасно напуганы, и, судя по протоколам их допросов, считают потомков непостижимыми, ужасными и безжалостными существами, вроде уэллсовских марсиан. Что касается вашего второго вопроса, о контакте между частями РККА и войсками потомков, то, разрешите, я отвечу вам чуть позже, когда очередь в моем повествовании дойдет до изложения этой темы.

— Хорошо, товарищ Панфилов, — кивнул заинтригованный Сталин, чье настроение улучшалось буквально на глазах, хоть происходящее и походило больше всего на хороший сон, — я вас внимательно слушаю…

— Значит так, товарищ Сталин, — сказал Панфилов, весьма приободрившийся, — сразу после того, как механизированные части потомков вошли в краткосрочное соприкосновение с нашими войсками, рапорт об этом по инстанциям прошел сначала в разведотдел 290-й дивизии, а оттуда в разведотдел 50-й армии. Начальник разведотдела 50-й армии майор Голышев добровольно вызвался быть делегатом связи к потомкам и вылетел в направлении на Мглин, на самолете У-2 армейской эскадрильи связи.

— А почему именно на Мглин? — поинтересовался вождь, заканчивая набивать трубку, которую он отложил в сторону при появлении генералов. — Почему не на Унечу, Сураж или еще в каком-нибудь направлении?