Врата Войны. Трилогия

— Очень хорошо, Борис Михайлович, — сказал Сталин, — а теперь в общих чертах расскажите нам, каким образом верховное командование «потомков» видит дальнейшее развитие ситуации?

— В первую очередь, — сказал маршал Шапошников, — мы должны обратить свое внимание на Днепропетровский и Кременчугский плацдармы противника, где сосредотачиваются соединения 1-й танковой группы. Под Днепропетровском для рывка на Донбасс, накапливаются 3-й и 14-й моторизованные корпуса противника, а под Кременчугом, для обходного удара вокруг главных сил Юго-западного фронта навстречу удару 2-й танковой группе изготавливаются 48-й моторизованный и 29-й армейский корпуса. Кроме того, с запада к указанным плацдармам подходят части 17-й армии противника, закончившей ликвидацию уманского котла. Насколько известно потомкам, наступление с Кременчугского плацдарма начнется в начале сентября, а с Днепропетровского плацдарма — на три недели позже. При этом товарищи в российском генштабе сказали мне много интересных слов по поводу практикуемой товарищем Тимошенко тактики множества мелких ударов растопыренными пальцами. Такие действия, как правило, не приводят ни к каким положительным результатам, но зато в обязательном порядке влекут за собой тяжелые потери в живой силе у участвующих в этом безобразии войск. И опять же, как правило, эти же войска некоторое время спустя оказываются в глубоком окружении, со всеми вытекающими из этого последствиями. Товарищи и коллеги из будущего никого не обвиняют, но настаивают на том, чтобы порочная практика распыления сил была прекращена, а замешанные в ней военачальники отстранены от командования войсками в боевых условиях, и в первую очередь это касается маршала Тимошенко, который за всю войну, командуя фронтами и направлениями, по сведениям «потомков», не провел ни одной успешной операции, зато потерпел несколько тяжелых поражений с окружениями наших войск и потерями многих сотен тысяч наших бойцов и командиров. Как минимум, маршал неудачлив или недостаточно компетентен для войны в современных условиях, а как максимум, его делом должен заниматься наркомат товарища Берии, но я бы не рекомендовал. Нам еще только разговоров в войсках не хватало, что в командовании Красной армии одни предатели. И так сгоряча наломали дров с генералом Павловым, на радость немцам, которые теперь пишут в своих листовках, что советские генералы предают своих солдат.

Наверное, от кого-то другого и в другой обстановке Сталин не стерпел бы таких разговоров, но сейчас эти слова произносил маршал Шапошников, причем не от себя, а передавая мнение военного командования потомков. Поэтому вождь сделал над собой усилие, загнал вылезающих демонов обратно в преисподнюю, и вполне дружелюбным тоном произнес:

— Хорошо, Борис Михайлович, мы вас поняли. А теперь скажите, что наши потомки предполагают делать в зоне своей главной ответственности на Западном направлении?

— Потомки предполагают, — ответил Шапошников, подходя к расстеленной на столе карте, — что их операции на западном направлении пройдут в два этапа. Первый этап — активно-оборонительный, потому что вышедшее из ступора немецкое командование постарается разгромить и уничтожить их войска, собрав в один кулак все свои резервы. Они к этому готовятся, и мы тоже должны понимать, что для устранения внезапно возникшей угрозы Гитлер бросит против «потомков» и войск Брянского, Западного и Резервного фронтов все, что у него сейчас есть в наличии, снимая войска со всех остальных направлений. Но если мы эту драку выиграем и выстоим, то следующим нашим шагом станет контрнаступательная операция, которая срежет смоленский выступ и приведет к окружению вражеской ударной группировки, после чего фронт будет стабилизирован по Днепру. На северном фасе фронта желательно оттеснить противника до линии Невель-Псков-Нарва, не допустив наступление блокады Ленинграда, и на этом уйти на оперативную паузу, вызванную осенней распутицей. Планы на зимнюю кампанию должны будут верстаться позже, исходя из того, что нам удалось сделать на первом этапе, а чего нет.

— Очень хорошо, Борис Михайлович, — кивнул Сталин, — сейчас вы поезжайте к себе в Генштаб и ознакомьтесь с донесениями товарища Жукова, который совсем недавно вернулся в штаб Брянского фронта из поездки по войскам потомков. Мне кажется, у него есть несколько очень интересных предложений.

23 августа 1941 года, 21:55. Москва, Кремль, кабинет Верховного Главнокомандующего

Присутствуют:

Верховный Главнокомандующий и нарком обороны — Иосиф Виссарионович Сталин;

Нарком внутренних дел — генеральный комиссар госбезопасности Лаврентий Берия;

Порученец ЛПБ по особо важным делам — майор НКВД Константин Воронов.

— Скажите, — медленно произнес Вождь, как бы обдумывая каждое слово, — ведь это правда, что у потомков общество открыто для движения идей и разной информации? Радио, телевидение, газеты со всего мира; а этот всемирный интернет — говорят, это вообще какое-то безумие. И по международному телефону можно позвонить в любое место мира. Никто ничего не запрещает и никто ничего не контролирует. Это действительно так?

Берия снял пенсне и принялся усиленно протирать их стекла платком.

— Константин, — сказал он своему порученцу, — будь добр, доложи товарищу Сталину все то, что докладывал мне.

— В общем да, товарищ Сталин, но не совсем, — ответил тот, — ограничения, и то не очень строгие, касаются призывов к насильственному свержению государственного строя и содействия террористическим группировкам. А террористы там такие, что по сравнению с ними наши доморощенная боевая организация эсеров кажется группой малышей на утреннике.

— И что, товарищ Воронов, — усмехнулся Сталин, — если при такой открытости наших «потомков» люди товарища Мехлиса все же начнут агитировать их за советскую власть, какой из этого выйдет результат?

— Ровным счетом никакого, — ответил майор ГБ Воронов, — к обычной агитации и пропаганде как к таковой наши потомки почти полностью иммунны.

— Хм, — сказал Сталин, — иммунны… Какое медицинское слово. Вы и в самом деле хотели сказать, что «потомки» невосприимчивы к обычной агитации и пропаганде? Скажите нам, что же такое необычная агитация и пропаганда?

— Первая форма такой необычной агитации, — сказал порученец Берии, — это материальный стимул: некоторые люди за деньги или какие-то дорогие или редкие материальные предметы готовы на все. Таких, готовых продаваться за тридцать сребреников, там немного, но они есть. Вторая форма — это личный пример. При всех политических свободах, которые там есть, при обилии политической и обычной рекламы, которая не всегда доброкачественна, сформировалось невосприимчивое к пропаганде, так называемое «молчаливое» большинство, составляющее около семидесяти процентов всего общества. Эти люди не воспринимают никакую агитацию, кроме такой же молчаливой агитации прямыми и непосредственными действиями. При этом, как правило, они хотят трех вещей — усиления военной и экономической мощи государства, увеличения его престижа и непрерывного роста собственного благосостояния, который должен проистекать из первых двух пунктов. Если государство ведет тяжелую борьбу, то это большинство согласно подождать с ростом своего благосостояния, но требует от власти побед, побед, и только побед. Надо учесть, что эта социальная формация постоянно испытывает попытки со стороны так называемых стран Запада размыть и уничтожить его ядро. При этом результат пропаганды почти не зависит от затраченных на нее средств и является близким к нулю — но, как мы думаем, ровно до пор, пока тамошняя власть поступает в соответствии с желаниями того самого большинства.

Сталин хмыкнул и, вытащив из пачки «Герцоговины Флор» одну папиросу, принялся медленно набивать трубку, делая это с таким видом, как будто это самое важное дело на свете. На самом деле это означало, что Верховный серьезно размышляет над только что полученной информацией, и результаты этих размышлений будут иметь серьезные последствия.

— Весьма смелые выводы, — наконец сказал он, — и что же, все эти соображения возникли у вас в результате собственных наблюдений на протяжении всего лишь одних суток или даже меньше того? Смело, весьма смело.

— Нет, товарищ Сталин, — ответил майор ГБ Воронов, — это рабочая гипотеза, для построения которой я и мои люди использовали наработки местных коллег, отслеживавших эти процессы почти с самого возникновения Российской Федерации. Должны же мы были опираться хоть на какую-то информацию перед тем, как давать рекомендации товарищу Шапошникову. Кроме этого, у нас уже есть договоренности с местными товарищами о том, что в рамках уже подписанного договора мы сможем проводить самостоятельные исследования общества России двадцать первого века, чтобы подтвердить или окончательно опровергнуть эту теорию.

— Ладно, товарищ Воронов, — пыхнул первой затяжкой Верховный, — вы сказали, мы услышали. Гипотеза, конечно, интересная, и самое главное, непроверяемая. Как же тогда узнать о существовании этого самого большинства, если оно молчаливое и никак себя не проявляет?

— О существовании этого молчаливого большинства, — ответил порученец Берии, — власти узнают тогда, когда оно отказывает им в лояльности и наступает момент революционной ситуации. В нашей истории такое было в 1917 году, когда о существовании этого большинства узнал царь Николай, а в истории потомков — еще и в 1991-м, когда рухнуло то, что осталось от нашей коммунистической партии.

— На эту тему, — быстро сказал Берия, — мы уже назначили отдельных людей. Вопрос разложения и гибели нашей партии нуждается в глубочайшей проработке. В то же время ни в коем случае нельзя допустить никаких утечек — ни по линии Коминтерна, ни по линии нашего ЦК. Уж очень сильное деморализующее влияние может оказать эта информация, а некоторые товарищи (которые нам совсем не товарищи, потому что повинны в таком исходе событий) могут раньше времени приступить к своим активным антипартийным действиям. А нам сейчас такого совсем не надо.

— Хорошо, Лаврентий, обсудим это позже. Продолжайте, товарищ Воронов. — сказал Сталин, который не хотел развивать эту тему в присутствии порученца Берии, пусть даже он будет преданным до мозга костей.

— Таким образом, — подвел итог порученец, — мы установили существование этого молчаливого большинства, определили его общую лояльность по отношению к Советскому Союзу, а также выяснили, что это большинство и власть действуют в определенном согласии, и конфликты между ними пока не носят фундаментального характера. Из этого можно сделать вывод, что в деле борьбы с немецко-фашистскими захватчиками «потомкам» можно доверять на всех уровнях, от рядового бойца и младшего командира до их президента, который назвал распад Советского Союза величайшей геополитической трагедией.

— Мы вас поняли, товарищ Воронов, — немного подумав, произнес Сталин, — скажите, если, по вашим словам, это большинство существовало в семнадцатом и девяносто первом годах, а также существует в две тысячи восемнадцатом, то как с ним быть сейчас? Оно у нас есть или нет?

Лицо майора госбезопасности окаменело.

— Товарищ Верховный Главнокомандующий, — официальным тоном произнес он, — в СССР молчаливое большинство существует и находится целиком и полностью на стороне советской власти. Именно оно отчаянно сражается на фронтах, ходит в штыковые атаки на танки и вырывается из окружений, в которые войска запихивают наши рукожопые генералы. Именно оно, вытянутое в нитку от Балтики до Черного моря, своими жизнями в тяжелых боях тормозит разбег немецкой армии, возомнившей, что нападение на СССР будет выглядеть как легкая прогулка. Именно оно, это молчаливое большинство, погибая в жестоких арьергардных боях, помешало исполнению плана Барбаросса, согласно которого Москва должна была быть взята немецкими войсками уже через шесть недель после начала войны, то есть к третьему августа. Это именно молчаливое большинство на временно оккупированной территории у нас начинает поднимать (а в мире потомков подняло) самое широкое партизанское движение, да так, что у захватчиков земля начала гореть под ногами. Это именно его представители, женщины и подростки, полуголодные, по шестнадцать часов в сутки работают на оборонных заводах, фабриках и в колхозах за себя и за своих мужей, отцов, сыновей и братьев. Это именно про это молчаливое большинство можно сказать «наш советский народ» и «товарищи», а про всех остальных только «граждане и гражданки». Пока это молчаливое большинство с нами, товарищ Сталин, мы непобедимы.

Порученец Берии замолчал, и в кабинете Верховного наступила мертвая тишина, так что стало слышно, как у потолка вокруг лампочки летает одинокая шальная муха.

— Вы, товарищ Воронов, не волнуйтесь, — сказал Сталин, на которого последние слова произвели очень сильное впечатление, — если советский народ, несмотря на неудачи, продолжает оказывать нам свое доверие, то мы это доверие непременно оправдаем. А вы возвращайтесь в будущее к потомкам и продолжайте свои наблюдения за сущностью их общества, немедленно осведомляя нас обо всех своих дополнительных выводах на эту тему. На этом все, товарищ майор, идите.

Когда майор Воронов вышел, Сталин и Берия переглянулись.

— Значит так, Лаврентий, — жестко сказал Верховный, — что касается дела «Клоуна» и прочих причастных лиц, то следствие по нему должно быть проведено быстро и без лишней огласки, а результаты доложены мне лично. Никаких арестов, допросов, криков о врагах народа быть не должно. Виновные по этому делу должны быть назначены на должности в разные отдаленные районы нашей родины, и там по разным поводам прекратить свое никчемное существование. Что касается маршала Тимошенко, который умеет так хорошо посылать наши войска в окружения, то есть мнение, что его следует перевести подальше от фронта. Например, командующим Среднеазиатским округом. А генерала Трофименко сюда, на армию или корпус.

Берия на мгновение задумался, потом выдал:

— На Трофименко у нас ничего нет. Он чист по всем линиям — и по нашей, и по версии потомков. Обычный генерал выше среднего. Не гений, но и не полный неумеха, как многие нынешние. Думаю, в роли командующего армии, находящейся в жесткой обороне, на первых порах он будет выглядеть вполне прилично. Корпуса, по крайней мере стрелковые, в ближайшее время ты все равно отменишь. У «потомков», кстати, в армиях тоже нет корпусов, только дивизии.

— Хорошо, Лаврентий, — кивнул Сталин, — у нас много командующих действующими армиями, которые менее компетентны, чем генерал Трофименко и в самое ближайшее время мы определим, кто из них нуждается в замене. На этом все. Цели определены, задачи поставлены. За работу, Лаврентий.


23 августа 1941 года. 22:45. Брянская область, райцентр Сураж.

Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова, внештатный корреспондент «Красной Звезды».

Колю Шульца, как он от меня ни прятался, я все-таки отловила после этой его службы и прижала к забору, то есть на скамеечке «под фонарем», куда он вышел покурить. Черт с ним, с этим Максиком Тимофейцевым, пусть он хоть сгниет в тюрьме, поганый изменник Родины, у меня теперь новое увлечение и новая любовь. Коля он умный, образованный, патриотично настроенный по отношению к России, но, Господи, какая же овсяная каша у него в голове вместо мозгов. Все там перемешалось в ужасных пропорциях — большевики и демократы эпохи Временного правительства, Ленин, Троцкий, Сталин с Кларой Цеткин и каким-то Бернштейном, социальные вопросы с национальными. В принципе, Коля в этом совсем не одинок, тут у всех такая каша в головах, вызванная идеологической накачкой, что только держись. Но сейчас я все-таки о Коле, остальные меня волнуют мало, пусть с ними НКВД разбирается, если захочет.

Итак, сидим мы с Колей на скамеечке и тихонечко беседуем… ну как беседуем, в основном я объясняю ему, как выглядят эти события из нашего не такого уж и волшебного далека. Ну, чтобы он случайно не спутал, кого из немецких деятелей стоит ругать, а кого хвалить, но с чрезвычайной осторожностью. Общество наше сейчас как рой разъяренных шершней, одно неосторожное слово — и сожрут живьем, как мальчика Колю из Уренгоя…

— А он, что был немец? — спросил меня Николай, когда я рассказала эту историю.

— Почему был? — переспросила я. — Он есть, но только он не немец, а просто малолетний дурак, которого заставили говорить своим ртом чужие слова. Что он там при этом думал и думал ли вообще, уже никто не знает, но людям-то этого не объяснишь.

— А, — сказал Николай, — понимаю. Обезьяньи рефлексы. Стая всегда изгоняет того, кто не такой как все.

— И правильно изгоняет, — рассвирепела я, вскочив со скамейки, — каяться за нашу Победу он вздумал, козел малолетний! Как будто это мы вероломно напали на Германию и истребляли мирное население, а не наоборот. Немецких солдат, понимаешь, в нашем плену много погибло, которые не хотели против нас воевать. Тебе ли не знать, чего они хотели, а чего нет.

В гневе я бываю прекрасна, и я это знаю. Вот и пристыженный Николай опустил голову, признавая мою правоту, и в то же время исподволь поглядывая на меня снизу вверх. Когда же наконец ему надоедят разговоры, и этот закомплексованный русско-германский тип схватит меня в охапку и потащит в койку, торжествовать над слабой женщиной. Но нет, сидит и лупает на меня глазами как теленок, аж сил нет на это смотреть. Максик, чтоб он сгорел, на его месте был бы гораздо решительнее и уже бы валял меня по кустам, задирая юбку до ушей. А этот — только смотрит и облизывается, в то время когда я вся просто изнываю от желания.

— Фройляйн Марин, — встав, вдруг торжественно заявляет этот лопоухий полудурок, — должен вам сказать, что я влюбился в вас с первого взгляда, как только увидел. Сейчас я никто, человек без родины, без гражданства и даже без твердых убеждений, но знайте, что сердце мое навеки отдано вам и только вам. Как только я урегулирую вопросы своего правового и материального положения, я обязательно обращусь к вам с предложением руки и сердца.

Я была готова разрыдаться. С одной стороны, от счастья и гордости, что меня сочли годной для брачного предложения, а ведь я перепробовала так много разных уродов, что даже уже сбилась со счету, но ни один из них даже и не заикнулся ни о чем подобном. С другой стороны от разочарования, ведь если меня сейчас не сграбастают и не потащат в койку, я просто умру от неудовлетворенного желания, и смерть эта обязательно будет на совести господина Шульца. Нет, Николай не моральный урод и не негодяй, наподобие Максика, а оттого достоин лучшей жены, чем та взбалмошная и неуравновешенная особа, какой является патриотическая журналистка Марина Максимова. Но говорить ему это сейчас не надо, потому что разговоры на политические темы меня отчаянно возбудили и я сейчас хочу в койку, в койку, в койку!

И тут в момент самого апофигея, когда я уже не знала куда мне деваться, как вдруг возле этой скамейки «под фонарем» появляется лахудра Варвара и шипит на нас с Николаем разъяренной ревнивой гусыней:

— Милуетесь, значит, голубки, глаза ваши бесстыжие. Стыда у вас обоих нет, и у тебя, Маринка, в первую очередь. Замуж, значит, она собралась, за немца, за вражину поганую. Я все про них знаю, все они фашисты и мерзавцы. Там, у вас в будущем мужики закончились, так ты сюда прискакала, пару поискать. И нашла себе такое, что глаза бы мои этого не видели. Тьфу, гадость, фашист поганый!

Такой наглый поклеп в первую минутку ввел меня в состояние ступора. Я, честно говоря, даже и не знала, что этой Варваре и отвечать. Сама она на Николая никаких видов не имеет, и даже, напротив, испытывает к нему стойкое отвращение. Это даже не ревность-зависть с личным интересом, которые все же можно понять, это нечто худшее советско-общественное, когда каждый политически активный гражданин или гражданка считали своим долгом выносить все грехи своих соседей и сослуживцев (или то, что считали таковыми) на суд общественности и компетентных органов. Нашей общественности такие вещи по барабану, она и не такое видала, а компетентные органы (наши) Николая уже проверили и сочли чистым, а для местных — по тому Договору, который был подписан недавно — мы оба недоступны, я как гражданка России, а он как кандидат. В худшем случае вышлют обратно в две тысячи восемнадцатый год, а в лучшем — просто наплюют на эту историю. Самое главное, не совершать никаких уголовных преступлений.

Но я все же не удержалась — нет не от уголовщины, а от того, чтобы не ответить этой мымре на ее наезд.

— Следи за своим поганым языком, сучка нечесаная, — прошипела я в ответ, — то, что Николай наполовину немец, еще не делает его фашистом. Наша контрразведка его проверила, и он оказался чист. К тому же он сам, добровольно, перешел на нашу сторону и доставил важные сведения. И вообще не твое собачье дело, с кем я тут гуляю и за кого собралась выходить замуж. Как будто я не знаю, как ты к нашим офицерам подкатываешь, дворянка сраная. Замуж за офицера хочешь… А бедные лейтенантики и рады хвосты перед тобой распушить. Брысь под лавку и не отсвечивай, когда разговариваешь с гражданкой Российской Федерации.

— Ах, ты! — только и смогла произнести лахудра и кинулась на меня, вцепившись в волосы.

Ну и я тоже в долгу не осталась и как следует ей поддала, потому что все-таки ходила, то есть хожу, в секцию самообороны и могу оказывать отпор не только в стиле «Бешеная кошка». Коля пытался нас разнимать, и при этом ему тоже досталось. Я-то его не трогала, только пару раз в запале случайно пнула, а эта вобла дворянская ему, бедному, чуть было глаза не выцарапала. Ну не любит она немцев, и все.

Потом из штаба, который вообще-то школа, на шум набежал народ, и нас с этой Варварой растащили в разные стороны, а Николая при этом даже немного побили, думали, что он напал на кого-то из нас, а он не нападал, а только разнимал. Сдуру. Жил бы в России, знал бы, что если дерутся две девушки, то парню в драку лучше не вмешиваться, только хуже будет. И драка-то произошла от моей несдержанности, не надо было этой Истрицкой отвечать, кто она мне. Пфе, пошипела бы немного на нас и ушла. Теперь главное, чтобы из-за этой истории не было бы никаких неприятностей у Николая. У него и так права птичьи, а тут еще эта история. И Истрицкая тоже дура дурой. Она ведь тоже заявление подала на российское гражданство, тут это ни для кого не секрет, и тут же начала портить себе анкету. Теперь, когда эмоции выплеснуты, а волосы (частично) повыдерганы, пришло понимание того, что ни на хрена этот скандал нам обоим не сдался. Дичайшее, знаете ли, стечение обстоятельств. О том же рек и толстенький майор-замвоспит, промывавший нам мозги по окончанию разбора полетов. Ну не было же никогда такого — и вот опять, тьфу ты, ему бы попом работать — «а теперь примиритесь, сестры, и поцелуйтесь…». Ну, после окончания разбора полетов, я так и сделала и не пожалела. Просто украла с собой эту Варвару, предварительно пообещав милейшему Григорию Александровичу, что драки больше не будет, потому что мы идеи мириться. Знаете ли, бутылочка коньячка под копченую колбаску вполне себе способна сотворить небольшое чудо. Мир, дружба, жвачка.

Тогда же и там же,

Учительница немецкого языка и дворянка Варвара Ивановна Истрицкая.

Я не знаю, что на меня нашло, когда я кинулась с кулаками на Марину Андреевну. Ведь, по сути, она права, и Николай на самом деле не виноват в том, что уродился немцем. Ведет он себя вполне прилично, всегда вежлив и аккуратен, а я о нем как о фашисте. И, главное, что когда меня хотели наказать за эту драку, Марина Андреевна — как это тут называется — взяла меня на поруки и сказала, что под ее ответственность не надо отзывать мое заявление на русское гражданство, после чего потащила меня за собой, сказав, что мы идем мириться. Мирились мы почти всю ночь при помощи бутылки коньяка и полпалки копченой колбасы. Я девушка из скромной и культурной семьи, и еще ни разу не пила коньяк в таких количествах. При этом Марина Андреевна постоянно мне что-то возбужденно говорила, в основном объясняя политику их партии. Я, честно говоря, была такая пьяная, что почти ничего не запомнила, но мне достаточно было кивать и поддакивать в нужных местах, большего от меня и не требовалось. В результате мы теперь с Мариной Андреевной лучшие подруги, и она обещала мне научить и показать, как надо одеваться, краситься и вести себя, чтобы выглядеть своей на ТОЙ СТОРОНЕ. Это очень большая помощь с ее стороны, и я обязательно этим воспользуюсь. А то выйдет она замуж за этого Шульца или не выйдет, это совсем не мое дело. Я еще раз повторяю, что сама не знаю, что на меня нашло.

24 августа 1941 года. 09:15. Третий Рейх, Восточная Пруссия, Ставка Гитлера «Вольфшанце».

Гитлер стоял у карты Восточного фронта. Обстановка в полосе действия группы армий «Центр», несмотря на постоянно перебрасываемые к фон Боку резервы стремительно ухудшалась. Вмешавшиеся в игру пришедшие из будущего потомки большевиков заставили снимать войска со всех второстепенных направлений, перебрасывая их в район Смоленска. Плохие новости приходящие с востока уже больше не вызывали истерики у фюрера германской нации. Теперь, получив все доклады, отправленные еще безвестно сгинувшим генералом Моделем и тщательно обдумав полученную информацию, Гитлер был уверен, что он обязательно сумеет что-нибудь придумать. При очень небольшой пропускной способности этого странного облака, которое соединяет миры, войска пришельцев не могут получать сколь-нибудь значительных подкреплений и снабжения, а это значит, что есть возможность, создав значительный численный перевес нанести им поражение и оттеснить обратно в свой мир.

Разгромлен и почти полностью уничтожен 24-й моторизованный корпус, 47-й моторизованный корпус, ввязавшись в бои на узких дорожных дефиле на подступах к Мглину, понес серьезные потери. 46-й моторизованный корпус увяз в жесткой обороне большевиков севернее Брянска. Командующий войсками наступающей на Чернигов 2-й армии генерал фон Вейхс докладывал, что в настоящий момент возникла угроза флангового удара на Гомель со стороны пришельцев силами до одной моторизованной дивизии. Еще совсем недавно Гитлер бы только посмеялся над таким сообщением командующего армией и разжаловал бы его как минимум в полковые командиры, а то бы и вовсе выгнал со службы за трусость. Сколько таких танковых и моторизованных дивизий большевиков уже были разгромлены доблестными немецкими войсками на их пути от границы вглубь русской территории, сколько сотен и тысяч танков, артиллерийских орудий и минометов, миллионов винтовок досталось за это время в трофеи, сколько миллионов пленных было захвачено к настоящему моменту! Какая огромная территория со всеми своими богатствами пала к ногам Министерства по Восточным территориям немедленно включившегося в их эксплуатацию в интересах Рейха!

Но теперь все по-другому. Пришельцы из будущего это не большевики. Удары их моторизованных частей стремительны и неотразимы, а потери подвергшихся этим ударам германских войск очень велики, потому что войска пришельцев оперируют просто ужасающей огневой мощью. Командующий понесшим ужасающие потери 2-м воздушным флотом генерал-фельдмаршал Альберт Кессельринг докладывал, что над занятой ими территорией пришельцы создали своего рода «зону смерти» куда безнаказанно не может залететь ни один самолет. Их орудия, или что там у них еще есть, способны сбивать пролетающие на тринадцатикилометровой высоте высотные разведчики «Юнкерс-86Р». Эскадра полковника Ровеля потеряла над этим районом уже пять своих самолетов и больше не хочет рисковать опытными экипажами. Любая попытка хоть одним глазком с воздуха взглянуть на то, что творится в середине этого белого пятна, приводит только к немедленному уничтожению самолета.

Добавили задумчивости Гитлеру и специалисты функабвера (радиоразведки) которые сообщили, что не смогли перехватить ни одной радиограммы, которую можно было бы идентифицировать, как принадлежащую пришельцам. Таким образом можно было сделать выводы, что пришельцы либо не общаются с помощью радио, что невозможно, ибо это противоречит условиям современной мобильной войны, или делают это таким образом, что их передачи пока невозможно перехватить. Правда, в район занятый пришельцами под видом советских окруженцев были направлены несколько разведывательных групп из состава специального полка «Бранденбург-800». Руководством абвера перед ними была поставлена только одна задача — произвести визуальную разведку обстановке в районе Сураж-Унеча, вернуться и доложить, не ввязываясь ни в какие авантюры. Адмирал Канарис докладывал, что вернувшихся групп пока еще не было.

Для того чтобы досконально разобраться в ситуации Гитлер вызвал с фронта в свою Ставку «Вольфшанце» одного из тех генералов которым пока еще доверял. Некогда стремительный и непобедимый Гейнц Гудериан тоже потерпел от пришельцев тяжелое положение, но не сдался и не пал духом, как некоторые, которые уже советовали заключить с пришельцами мир на любых условиях. И вот поступило сообщение, что самолет генерала уже приземлился на аэродроме Виламово и с минуты на минуту он уже должен был быть здесь. Этого человека Гитлер ждал как пророка, как мессию, как того кто донесет до него истину в последней инстанции ибо его собственное чувство гениального предвидения вдруг полностью замолчало, как будто оно внезапно ушло в отпуск.

Быстроходный Гейнц ворвался в кабинет стремительно, как метеор. Загорелое на русском летнем солнце лицо, щеточка выгоревших до белизны коротких усов и зажатый под мышкой пухлый портфель. Кстати, отсутствие реакции на этот портфель со стороны эсесовцев личной охраны означало, что они его осмотрели и признали безвредным. Бедные наивные гиммлеровские дуболомы, которые даже не подозревают, что стока фотографий и несколько газет могут произвести детонацию страшнее, чем пять кило тротила или сколько еще там может влезть в это портфель. Взрыв в руках нескольких килограмм ТНТ — это, по крайней мере, не больно, потому что клиент сразу отлетает на небеса, а вот содержимое этого портфеля должно было стать для Гитлера некоторым подобием отравленных Нессовых одежд, причиняющих своему владельцу просто ужасающие мучения. Но он сам об этом пока еще не подозревал.

— О, мой добрый Гейнц, я вас так ждал! — воскликнул фюрер германской нации, только увидав вошедшего Гудериана.

— Мой фюрер, — ответил тот, — вы меня звали и я примчался на ваш зов со всей возможной скоростью.

— Мой добрый Гейнц, — сказал Гитлер, — я в затруднении. Скажите, так ли страшны вступившие в войну пришельцы и есть ли у нас какой-нибудь шанс победить их или все безнадежно?

— Шанс победить, конечно же, есть, и немаленький, — ответил Гудериан, — потому что пришельцы хоть и хорошо вооружены, но очень немногочисленны, и их вполне можно одолеть за счет подавляющего численного превосходства. Но самое страшное совсем не в них. Самое страшное в том, во что превратилась в двадцать первом веке Германия, стоит ли нам вообще сражаться при таком раскладе…

Гудериан открыл привезенный с собою портфель и начал выкладывать оттуда стопки газет, плотные пачки бумаг и фотографий, а так же несколько ярких глянцевых журналов.

— Все это, мой фюрер, — сказал он, — было подброшено к моему штабу позапрошлой ночью. Вот это будет оружие пришельцев пострашнее непробиваемых панцеров с длинноствольными двенадцатисантиметровыми пушками и самоприцеливающихся противосамолетных и антипанцерных ракет, потому-то такая информация, подброшенная опытной рукой бьет по сознанию наших старших офицеров, отнимая у них волю к победе. Гитлер, брезгливо перебиравший германскую прессу двадцать первого века, поднял на Гудериана пустые, будто стеклянные глаза.

— Мой добрый Гейнц, — сухим не выражающим эмоций голосом произнес он, — когда ты привез сюда эту дрянь, то ранил меня в самое сердце. Зачем ты это сделал?

— Затем, мой фюрер, — ответил Гудериан, — чтобы вы осознали, что никакой помощи со стороны наших потомков не будет. Именно так восприняли эту «дрянь» мои офицеры. Та Германия сама нуждается в помощи. И еще затем, чтобы вы поняли, что такого рода психологическое оружие может применяться очень широко, и что мы с этим ничего не сможем поделать. Должен сказать, что вместе с теми газетами и журналами, которые я привез вам сюда, было несколько изданий, мягко скажем эротического содержания. Так вот, эти журналы почти сразу же пропали бесследно, и даже ГФП не смогло дознаться об их судьбе, а уж они старались. Для того, чтобы разложить наших солдат и офицеров наряду с обычной агитацией в ход могут пойти самые тайные желания и самые низменные инстинкты, например, листовки на которых агитационные материалы представлены в виде непристойных картинок.

— Ерунда, мой добрый Гейнц, — отмахнулся Гитлер, — не так уж наши солдаты и глупы, чтобы поддаваться на непристойную мазню. Арийский дух переборол многое, сумеет перебороть и эту проблему. Надо только объяснить нашим солдатам и офицерам, что такое разложение у потомков наступило оттого, что их дух был подорван поражением в этой войне, а победители позаботились о том, чтобы упав один раз, он никогда больше не мог бы восстановиться. Наши солдаты сильные люди и они поймут такие аргументы. Сейчас меня волнует совсем другое. Скажи мне мой добрый Гейнц, можем ли мы хоть как-то противостоять суперпанцерам пришельцев или у нас нет для этого необходимых средств?