Врата Войны. Трилогия

Изучив перед полетом карту, Гейдрих установил, что ему предстоит пересечь три крупных реки, и что русло последней из них, с названием Ипуть, приведет его почти туда, куда надо, надо только вовремя взять курс ровно на запад от одной очень приметной излучины. Да-да, в те времена, до изобретения спутниковой навигации именно так и летали, по наземным ориентирам: шоссейным и железным дорогам, руслам рек, берегам морей и озер, линиям электропередач, и так далее и тому подобное. Во время массовых бомбежек городов ориентиром для следующих волн бомбардировщиков в дневное время становились дымы, а в ночное — зарева пожаров. Именно поэтому особо сложными считались полеты над открытым морем, на поверхности которого вообще нет видимых ориентиров, и в ночное время, когда противник применяет светомаскировку. Впрочем, малонаселенная, почти без дороги и деревень, болотисто-лесистая местность очень бедна на ориентиры, и в этом отличается от открытого моря только наличием речных русел, которыми для ориентировки и собирался воспользоваться Гейдрих.

Но, впрочем, его полет по столь скудным ориентирам привел к довольно неожиданному, хотя и достаточно благополучному финишу. Когда его «Фридрих» еще не долетел до русла третьей реки, опираясь на которое, он собирался начать поиск базы пришельцев, навстречу ему попалась винтокрылая каракатица. Из инструктажа, который ему пришлось прослушать после возвращения на фронт, Гейдрих знал, что эта тварь очень опасна — при первом же удобном случае она пускает в самолеты люфтваффе самоприцеливающиеся ракетные снаряды, а также ведет огонь из мощной и очень точной пушки. Первая очередь, сверкая яркими огоньками трассеров, прошла выше мессершмигта Гейдриха, вторая — ниже. Пилот «марсиан» играл с ним, как кот с беспомощной мышью. Конечно, дав полный газ мотору, Гейдрих имел все шансы оторваться от решившего поиграть охотника, но тогда вслед ему полетела бы самоприцеливающаяся ракета, от которой «Фридриху» было уже не уйти.

Тогда группенфюрер СС в знак сдачи выпустил шасси, а потом, не будучи уверен, что «марсианин» поймет его жест правильно, сорвал с шеи белый шелковый[24] пилотский шарф и, приоткрыв «форточку» фонаря кабины, выпустил наружу его трепещущий конец, как некоторый эрзац белого флага капитуляции. Пилот «марсиан» этот намек понял и еще одной очередью трассеров указал Гейдриху направление, в котором тому следует лететь. Вот так, время от времени подправляя курс своей жертвы короткими пушечными очередями, «марсианин» и привел Гейдриха на свой аэродром.

В последний момент перед посадкой заместитель Гиммлера еще успел удивиться открывшейся ему картине с рядами самолетов весьма угрожающего вида, непонятным сооружением с вращающейся плоской панелью и старым русским трехцветным флагом на высоком флагштоке. Но выпущенные колеса «Фридриха» уже чиркнули по металлическим плитам сборного покрытия, Гейдрих выключил мотор, и постепенно замедляющийся мессершмигт покатился по полосе прямо к группе бегущих ему навстречу солдат в незнакомой военной форме.

В этот момент Гейдрих подумал, что первая часть его плана успешно выполнена, теперь осталась сущая мелочь — показать пришельцам из будущего, что живой и добровольно сотрудничающий он будет им полезней, чем мертвый или переданный в руки большевиков.

1 сентября 1941 года. 17:25. Брянская область, райцентр Сураж.

Учительница немецкого языка и дворянка Варвара Ивановна Истрицкая.

— Варвара Ивановна, — сказал мне начальник разведки экспедиционных сил полковник Семенцов, — сегодня, пожалуйста, задержитесь на службе. К нам везут очень важного клиента, который нуждается в экстренном допросе. Если вы голодны, то у вас еще есть четверть часа, чтобы перехватить чего-нибудь в буфете и вернуться на рабочее место. Одним словом — одна нога здесь, другая тоже здесь.

Как говорила моя подруга из будущего Марина Андреевна: «Именно такой образ жизни и приводит к преждевременному гастриту и язвам. Кушай быстро, кушай всухомятку, кушай не в одно и то же время — и больничная койка вперемешку с мучительными болями тебе обеспечены…». Но что поделать, если я сама напросилась на такую службу с ненормированным рабочим временем… но зато тут хорошо платят, и уже на свой первый аванс я смогла накупить в «Военторге» потомков столько всякой всячины, что мама чуть не упала от вида всего этого в обморок. А как же иначе — ведь тащить пакеты, кульки и свертки мне помогали сразу трое парней.

Одним словом, быстро, просто стремительно, перекусив, я торопливо допила свой стакан какао, и, цокая каблучками, взбежала по лестнице на второй этаж, где в комнате для допросов меня уже ждал полковник Семенцов и молодой юноша-сержант по имени Сергей, который вел протоколы допросов, несмотря на то, что все фиксировалось на аудио-видео записи. И я пришла как раз вовремя. Через окно было видно, как к зданию штаба подъехала бронированная легковая машина потомков, которую они называют «Тигр», и оттуда двое крепких бойцов вывели худого высокого человека в немного помятой черной форме.

— Жирный нам, однако, попался сегодня лосось, — в предвкушении потер руки полковник Семенцов, как будто и в самом деле собирался съесть этого пленного.

— Да какой же он жирный, Павел Сергеевич, — наполовину в шутку, наполовину всерьез возразила я полковнику Семенцову, — вы посмотрите на него — кожа да кости, и нос торчит, как плавник. И не понимаю — чему вы так радуетесь? Он же эсесовец — а значит, упрямый и злой как собака. Помните того унтерштурмфюрера? Сколько вы с ним мучились, а заговорил он только после укола…

— Варенька! — воскликнул неожиданно развеселившийся полковник Семенцов, — жирный этот эсесовец не свои телом, а тем, что мы можем из него выжать. Поверьте, тем, что мы с него возьмем, можно будет намазать не один бутерброд. И вообще, этот тип не такой храбрый и упрямый, как вам это кажется. Он, можно сказать, сам сдался нам в плен, но весь цимес даже не в этом, а в том, как этого персонажа зовут. Это, собственной персоной, начальник главного управления имперской безопасности группенфюрер СС, то есть генерал-лейтенант, Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих, чтоб ему было пусто. То ли третий, то ли четвертый человек в Рейхе — и у нас в гостях. При этом надо понимать, что он сам, добровольно, перелетел на своем мессершмигте через линию фронта и, совершив посадку на нашем аэродроме, добровольно сдался к нам в плен.

— Ничего не понимаю, — сказала я, — как же это получается, что такой важный человек — то ли третий, как вы сказали, то ли четвертый человек у фашистов — вдруг сам перелетает через фронт и сдается в плен?

— Варенька, — уже серьезно спросил Семенцов, — вам такая фамилия «Гесс»

В ответ я только замотала головой, потому что не знала никакого Гесса.

— Ох, — вздохнул полковник, — это такая важная персона в окружении Гитлера, которая накануне нападения Германии на СССР на самолете перелетела в Англию с целью сдаться британским властям и предложить им варианты действий — от временного перемирия до совместного нападения на СССР. Черчилль посадил этого Гесса в тюрьму, где он сейчас и сидит. Если Гейдрих, подобно Гессу, привез нам предложения, от которых нельзя отказаться, то это значит, что там, в Берлине, уже поняли, насколько близко к их задницам подкрался суровый Полярный Лис, и, отчаянно не желая признавать реальность, заслали к нам этого Гейдриха с предложением договориться.

Я не поняла и половины из того, что мне говорил полковник Семенцов, особенно про полярного лиса, но главное все же уловила, и потому спросила:

— И что, Павел Сергеевич, вы действительно будете договариваться с этими фашистами?

— А вот черта с два, — ответил полковник, — никаких переговоров. Нацизм — это такой зверь, который хорош только мертвым. Впрочем, наше начальство может поморочить Гитлеру голову видимостью таких переговоров, но и видимость штука рискованная, потому что даже видимости такого поворота народ не поймет — ни здесь, ни там, у нас. А сейчас т-с-с, формальности в канцелярии закончены и клиента уже ведут к нам бриться.

Мне, сказать честно, с одной стороны, было интересно посмотреть, каков он из себя — третий или четвертый человек в Рейхе, а с другой стороны, от ожидания прихода этого Гейдриха мне было боязно и немного противно. Не выветрились еще страх и отвращение, навеянные немецкой оккупацией. И вот открылась дверь — и вошел высокий, худой как цапля, лощеный персонаж с прилизанными светлыми волосами, на лице которого, подобно горному пику на равнине, выделялся огромный, немного помятый румпель горбинкой. Очевидно, в недалеком прошлом его и так не вызывающее симпатий личико кто-то попытался отрихтовать с помощью кулаков[25].

— Садитесь, — полковник Семенцов указал визитеру прикрученный к полу вращающийся стул, — давайте начнем с самого простого — назовите мне свои фамилию, имя, звание и цель прибытия на территорию, контролируемую нашими войсками. Только не надо мне заливать о том, что вы тут оказались совершенно случайно или что вас силой заставили перейти линию фронта.

Голос эсэсовца был похож на хриплое воронье карканье.

— Я Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих, прибыл к вам со специальной миссией по личному поручению фюрера германской нации, — заговорил он, но тут же поправился, — но по здравому размышлению и будучи человеком более трезвомыслящим и более информированным, чем фюрер, я решил не выполнять никаких его поручений, а вместо того предложить свои услуги ловкого и опытного в политике человека вам, русским из будущего.

Выслушав мой перевод, полковник Семенцов некоторое время обалдело молчал, а потом под почти беззвучное хихиканье сержанта Сергея выдал:

— Окуеть, Варя, ты только послушай — этот тип с окровавленными по локоть руками прибыл предложить нам свои услуги! Я сейчас запрыгаю от счастья, а потом заплачу от восторга. Только переводить этого не надо. Лучше переведи вопрос о том, чем, по его, Гейдрихову мнению, такой ловкий и опытный в политике человек, как он, может быть полезен нам, пришельцам из будущего, в этом мире привыкшим решать все вопросы ударом лома? Ведь мы воюем, а не плетем политические интриги, и грубая вооруженная сила на нашей стороне, это он тоже должен понимать. Военный крах третьего рейха — это вопрос времени, и этого времени нам потребуется не так много, максимум год-полтора. Единственная информация, которая нас интересует в настоящий момент, относится к расстановке войск и к ближайшим планам германского командования. И все. Планы медведя на будущее нас не волнуют. Коврик на полу — вот его будущее.

Я перевела эти слова, и Гейдрих, до того прямой как палка, ссутулился и как-то обвис, будто из него злостно выпустили воздух. Он-то и в самом деле подумал, что русские из будущего обрадуются его предложению сотрудничать, а над ним тут начали откровенно глумиться, как над юродивым, возомнившим о себе бог весть что.

— Ну, тогда, — произнес Гейдрих, уже теряя почву под ногами, — я могу дать вам характеристики на всех сколь-нибудь значимых партийных функционеров и германских государственных чиновников.

— А зачем? — пожал плечами Семенцов, — Если нам понадобится хоть что-нибудь узнать, то мы заглянем в архивы, только и всего. Конечно, можно кое-что уточнить, но эта задача далеко не первостепенной важности, поэтому именно сейчас это совсем не интересно.

— Но почему же? — вскричал Гейдрих, — почему вам это не интересно? Архивы никогда не бывают полны настолько, чтобы это удовлетворяло людей нашей с вами профессии. Война рано или поздно кончится, и вы захотите узнать, кому из политиков и чиновников можно доверять, а кому нет.

— А потому, — ответил Семенцов, склонившийся опираясь руками на стол, — что мы ведем войну с государством, руководство которого планировало уничтожить большую часть нашего народа, а тех, кто выживет — превратить в своих рабов. На такой войне не может быть никаких интриг, прощения и человеколюбивого сожаления об убитых врагах — без разницы, носили они оружие или нет. В конце концов, вскрытие покажет, кто из вас и в чем был замаран. Вы пошли на переговоры и сотрудничество только тогда, когда увидели, что на вас пошла войной сила, против которой вы ровным счетом ничего не можете поделать, но которая сама, в свою очередь, способна сделать с вами все, что пожелает. Никто не будет с вами разговаривать, потому что переговоры с последователями вашего фюрера являются ужасной мерзостью и способны запачкать карьеру любого политика, который на них решится. Даже в Германии нашего времени, попади вы туда, от вас будут шарахаться как от прокаженного, не говоря уже о других странах. А хотите, мы депортируем вас живого и здорового прямо в Израиль? Вот там обрадуются вашему унижению.

— Я вас не понимаю, — снова воскликнул Гейдрих, — ведь я же знаю, что вы сами отринули большевизм, сняли лозунги мирового коммунизма со своих знамен, а мировое еврейство нанесло России в ваши девяностые ничуть не меньше ущерба, чем Германии во времена Веймарской республики… Так почему же вы не хотите понять и принять наших устремлений, а слепо поддерживаете усатого большевистского вождя, который весь мир мечтает посадить в клетку большевистского ГУЛАГа?

Полковник Семенцов жестко усмехнулся.

— Вся ваша немецкая беда, — сказал он, — в том, что вы попали в плен ложного убеждения, что есть высшие и низшие расы, сверх- и недочеловеки, генетические господа и генетические рабы. Но все это абсолютная ерунда. Для Истории ценен любой народ, как бы серо и невзрачно он ни выглядел в настоящее время. Именно поэтому, восстанавливая страну после краха, мы не бросали противников нашей власти в концлагеря, не объявляли никого из своих сограждан низшей расой, и даже свергнутые коммунисты (или то, что от них осталось) нашли свою нишу в политической жизни. И при этом вы видите сами, что наша армия сильна, государство крепко, а наш народ устойчив к любой пропаганде — так что мы не боимся ни пропаганды большевиков, с которыми мы являемся союзниками, ни бредней вашего доктора Геббельса, которого мы повесим на первой попавшейся осине.

Дождавшись, пока я с наслаждением переведу первую тираду, полковник Семенцов продолжил:

— И, кстати, даже это ложное и бредовое убеждение в превосходстве арийской расы у вас не свое, а украдено бродягой Розенбергом у ваших якобы злейших врагов, еще три тысячи лет назад объявивших себя богоизбранным народом. Впрочем, просвещать вас не входит в мои профессиональные обязанности. Поскольку вы в любом случае не в состоянии сообщить мне требуемой информации военного характера, я сейчас отправлю вас до утра в камеру, чтобы вы поразмыслили над всем вышесказанным, а утром передам представителям того ведомства, которое будет работать с вами дальше, потому что мне вы скучны.

Полковник нажал на столе кнопку электрического звонка и, когда вошел конвой, мотнул головой в сторону Гейдриха и приказал:


— Увести!

Когда ссутулившегося и шаркающего ногами пленного нацистского главаря вывели, полковник сунул руку в карман и, вытащив оттуда синюю пачку сигарет с золотым двуглавым орлом, сунул одну штуку в рот.

— Ну как, товарищи? — спросил он у нас с Сергеем, щелкнув зажигалкой.

Я только пожала плечами, а Сергей задрал большой палец вверх и сказал:

— Класс, товарищ полковник, вы его просто растерли. И Варвара Ивановна тоже молодец, подыграла вам по высшему разряду. Я, глядя, аж сам испугался — ну прямо натуральная фурия-мстительница.

— Да, действительно класс, — согласился дымящий как паровоз полковник Семенцов, — но, сказать честно, после разговора с этим Гейдрихом у меня такое чувство, будто я с головой нырнул в выгребную яму.

Потом он с размаху потушил окурок в пепельнице, и вытащил из планшета маленький носимый телефон, который потомки, как я уже знала, назвали мобильным.

— Добрый вечер, товарищ генерал, — сказал он в эту коробочку, которая была даже меньше дамского портсигара, — да, первичную психологическую обработку произвел. Ночь клиент у меня покиснет в камере, побродит мозгами, а уже утром я отправлю его к вам почти готовым. Спасибо, не за что. Но каков мерзавец, товарищ генерал — сотрудничать он с нами захотел!

2 сентября 1941 года. 9:15. Брянская область, райцентр Сураж.

Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова, внештатный корреспондент «Красной Звезды».

Тут у меня выдался ну просто великолепный случай пообщаться с немецкой проституткой из походного офицерского дома терпимости. Когда наши громили в Кричеве штаб второй танковой группы вместе со всеми прочими «сокровищами», они захватили и это походное заведение, призванное сглаживать тяготы службы немецким старшим офицерам. Уж не знаю, насколько это будет интересно широкой публике, но сама я просто сгораю от нетерпения взять интервью у жрицы любви. Меня так и подмывает спросить: «Часто ли вас посещал герр Гудериан? А каков он в постели? А вы стучали в военную полицию на офицеров, высказывавших пораженческие настроения? А как вам наше русское горячее гостеприимство? Не жалеете, что вообще остались в живых, а то глаза бы наши вас не видели?» А вообще-то мне очень хочется понять, как эта женщина докатилась до жизни такой. Ну, это я так рассуждаю, что докатилась, а вот по мнению самих этих продажных девиц, обслуживать офицеров вермахта — большая честь. Так что передо мной стоит задача — показать российским читателям образ мыслей рядового немецкого гражданина, ведь девица эта как раз к таковым и относится. Явная патриотка своей страны и фанатка своего фюрера, причем, кажется, весьма неглупая. Вот и выясним, как и чем их там оболванивают.

Интервьюируемую мою зовут Паулина Липсиус, по-русски Поля Губкина. А может, это ее рабочий псевдоним, а настоящее имя у нее совсем другое. Красивая девка, ничего не скажешь. Коротко стриженая, на манер Мэрилин Монро, цвет волос точно как на коробочке с краской под названием «скандинавский блонд»; но, кажется, это ее естественный оттенок. Лицо белое, с приятным румянцем, на щеках премиленькие ямочки. Нос прямой и изящный — этакий горделивый, породистый немецкий нос. Маленький ротик — с яркой помадой он, должно быть, смотрится прелестно. Глаза у Паулины яркие, зеленые, да только ресницы она сегодня не накрасила (она вообще без макияжа), и видно, что они у нее тоже белесые. Настоящая, типичная немка, образец холодной красоты. Ничего лошадиного, как в некоторых представителях этой породы, в ней нет. Они вообще тут, в борделе, все отборные арийки, преимущественно блондинки — рослые, стройные, грудастые и жопастые, хоть на конкурс красоты.

Шишка на лбу и одежка с чужого плеча говорит о том, что девушки побывали под налетом наших «Грачей», которые долбили по штабу танковой группы, но попутно расковыряли и тот дом, в котором располагался походный бордель. Еще их счастье, что летуны использовали обычные фугаски, причем местного производства, а не начали кидаться бомбами объемного взрыва, а то сейчас не было бы никакой Паулины, несмотря на подвал, в который немецкие шлюхи успели спуститься еще до

Мой Коляша, которого я попросила выступить в роли переводчика, воспринял идею насчет интервью с проституткой без особого энтузиазма. Но куда он денется! Спекся парнишка, и причем давно. Из глаз сердечки так и вылетают, когда на меня смотрит. Так что я уверена, что любую мою, даже самую бредовую, затею он поддержит — с удовольствием или без, главное, что мне это надо! Слова против не скажет, только вздохнет, грустно поморгает и сделает все, что требуется — настоящий немецкий характер…

Держат импортных шалав в отдельном домике, где для них поставили кровати и все необходимое, и охраняют не для того, чтобы не сбежали, а для того, чтобы местные бабы не пришли не повырывали их патлы и не повыцарапывали зенки. И вот мы сидим в маленькой комнате, в которой Паулина живет с еще тремя «подругами». Остальные в немецком госпитале, захваченном нашими передовыми частями в этом Сураже — помогают делать перевязки и выносить судна. После того, как наши сдали в советский плен всех санитаров-мордоворотов мужского пола, у которых откормленная ряха не пролезала в дверь, в этом самом госпитале резко образовался некомплект рабочих рук — и вот бывшие проститутки занимаются там трудотерапией, а заодно проникаются тем, что такое война на самом деле. А Паулина сегодня дежурная по «общежитию», и потому в госпиталь не пошла, что позволяет мне не спеша взять у нее интервью.

Я в своей стихии. «Рабата» предстоит интересная… Интервью я решила обставить по-домашнему, без официоза. Поэтому, собираясь «в гости» к немкам, я прихватила с собой чай в термосе, рафинад, сушки, варенье, медок, конфеты и даже кишмиш. И вот теперь я разливаю нам всем троим ароматную жидкость из термоса. Со смородиновым листом, знатный чаек…

— Пейте чай, Паулина… — Я дружелюбно улыбаюсь и хлебосольным жестом указываю на сладости, что стоят на столе незамысловато-соблазнительной композицией, разложенные по вазочкам и блюдечкам. Другой рукой подношу свою чашку ко рту.

Коляша добросовестно переводит, стараясь передать даже интонацию — до чего же старательный, будто школьник на первом экзамене! А между тем вступительную часть можно даже не переводить — и так все понятно.

— Danke, — говорит Паулина и следует моему примеру — поднимает чашку и подносить ко рту. Дует, смешно складывая свои маленькие, но пухлые губки.

— Bitte, — щеголяю я знанием немецкого и замечаю тень удивления, что промелькнула на ее лице.

Коляша только смущенно кашлянул и скрипнул своей табуреткой. Он смотрел в основном на свою чашку. Ах, ну да — он боится пить горячий чай! Смешной. Как-то пыталась его научить, как правильно это делать, но он все равно обжегся и больше не делает попыток освоить этот русский трюк, предпочитая дождаться остывания.

Паулине явно неловко. Впрочем, она хорошо держится. Смотреть на нее даже приятно — так культурно и с достоинством она принимает участие в чаепитии.

— Паулина, вы, наверное, уже догадываетесь, что у нас с вами будет не просто разговор, а беседа на определенную тему… — наконец начала я. — Я журналист. Меня зовут Марина Максимова. И я хотела бы побеседовать с вами на тему того, что происходит сейчас в Германии — я имею в виду те факторы, которые заставляют немцев следовать за своим фюрером и поддерживать его человеконенавистническую идеологию… Надеюсь, вы не откажете мне в небольшом интервью… — Пока Коля переводил, я твердо смотрела прямо ей в глаза, невозмутимо прихлебывая чай.

В ее ответном взгляде читалось: «Что ж, я ожидала чего-то подобного…» Она весьма грациозно поставила чашку на стол и, холодно мне улыбнувшись, ответила:

— Jawohl.

И все пошло как по маслу. Девица заливалась соловьем, любо-дорого было ее слушать. Коляша старался. Естественно, весь разговор я записывала на цифровой диктофон.

Итак, после моей обработки интервью с немецкой проституткой стало выглядеть

«— Паулина, давайте начнем с вашей профессии. Мне кажется, вы относитесь к занятию проституцией как к обычной работе, которая к тому же вам нравится…

— Да, я не вижу в своей работе ничего зазорного. Бордели существовали во все времена. Работать же в борделе, подобном нашему — это немалый престиж. Многие мечтают работать в таком месте. Сюда берут только самых красивых и образованных немецких женщин, а самое главное, не имеющих примесей грязной еврейской крови, преданных фюреру и идеалам национал-социализма.

— Как же определяют, насколько женщина предана этим идеалам?

— Я же говорю, перед приемом в элитное заведение нас проверяют на отсутствие в прошлом порочащих связей и экзаменуют. Также с нами проводят инструктаж, что мы можем делать, а что нет.

— Какие же еще качества ценятся у немецкой жрицы любви, помимо красоты и преданности нацистским идеалам?

— Стойкость духа. Хладнокровие. Решительность.

— Можете пояснить?

— Да. По сути, все мы шпионки и оказываем неоценимые услуги руководству нации, помимо постельных. Во время инструктажа нас учат, как вызвать на откровенность расслабленного, а то и подвыпившего клиента. Таким образом вычисляют нелояльных. При нашей помощи происходит чистка рядов немецкой армии.

— Надо же! Так происходит во всех немецких борделях?

— Конечно.

— Что ж, это весьма интересные подробности, но мы, возможно, вернемся к ним позже… А сейчас расскажите, что заставило именно вас таким вот образом служить Германии?