Врата Войны. Трилогия

Словом, так или иначе, Варвара стала другой — более смелой и раскрепощенной, что ли… Преимущественно это проявлялось тогда, когда мы с ней делали вылазки ТУДА. Одевшись в соответствии с модой нашего времени, она и ощущать себя начинала по-другому. Ей нравилось ловить на себе заинтересованные взгляды мужчин, которые при этом ни капли не осуждали ее и не считали доступной. Нравилось любоваться на свое отражение в стеклах витрин. Словом, нравилось ощущать себя такой же, как и прочие девушки и женщины, что проходили мимо — яркие, сексуальные, уверенные в себе обитательницы третьего тысячелетия… Однако при всем при этом Вареньке как-то удавалось сохранять очарование непорочности, какой-то неискушенности — это выдавал ее живой, заинтересованный взгляд, жесты, полные естественной грации, открытое лицо, искренняя улыбка и некоторая восторженность, всегда сопутствующая ей во время наших «вылазок».

Там, в НАШЕМ мире, мы шопили, гулял по паркам, посещали кафешки. Вася становился все более полноправным членом нашего узкого круга, и, разумеется, от меня не ускользнуло, как она ведет себя в его обществе — она явно флиртовала; да-да, вела себя так, как ведут себя женщины в любом из миров с понравившимся мужчиной. Она поправляла волосы, поводила плечами, облизывала губы и смеялась особенным, эротическим, серебристым смехом… Ну и он тоже проявлял свою заинтересованность — у мужчин это всегда заметно по горящему взгляду. Я была рада за этих двоих. Не надо было быть психологом, чтобы заметить, насколько хорошо они подходят друг другу.

И вот однажды настал тот момент, когда Варенька, покусывая губы и как-то виновато на меня глядя, сказала:

— Марин… А можно, я… можно, я разок съезжу ТУДА с Василием?

— Ой, ну конечно, чего ты спрашиваешь! — ответила я. — Ты свободный человек и вправе делать то, что тебе хочется. Вася — парень надежный, думаю, он будет тебе неплохим эскортом… — И я лукаво подмигнула подруге.

Она же мило покраснела и, не в силах скрыть свою радость, пролепетала, улыбаясь:

— Мариночка, ты же не обидишься, правда?

— Ну вот еще — обижаться! Я, наоборот, очень рада за тебя, что у тебя появился ээ… поклонник, — поспешила я ее заверить.

Тут Варя просияла и, мечтательно вздохнув, произнесла:

— Он замечательный, правда? Он такой умный, и честный, и… и у него такое горячее сердце!

— Ты влюбилась, да? — Вкрадчиво задала я риторический вопрос.

Тут Варя встрепенулась и как-то испуганно на меня посмотрела.

— Я? Нет-нет, что ты… — замотала она головой, но при этом невидимый амурчик так и порхал над ее головой. — Он мне просто нравится. С ним интересно…

— Да ладно по ушам-то пинать… — махнув рукой, ухмыльнулась я. — Видно же по тебе… Чего от меня-то скрывать?

— Ах, Мариночка… — томно вздохнула Варя, закатывая глаза и проводя рукой по волосам. — Как бы тебе объяснить… Слова — они опошляют высокие и трепетные чувства, особенно когда чувства эти еще так хрупки… Помните, как сказал Есенин: «О любви в словах не говорят…»

— Помню, — закивала я, — «о любви вздыхают лишь украдкой»…

И мы хором закончили:

— «Да глаза, как яхонты, горят»…

Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись.

— Ладно, уела ты меня, Варвара, больше не буду о любви в словах говорить, — заверила я ее, слегка пристыженная. Это в нашем мире мы привыкли подробно обсуждать свои чувства с подругами, но здесь люди еще хранили трепетность в этом отношении, благоговение перед даром Любви. Размышляя на эту тему, я приходила к выводу, что это правильно. Наверное, у человеческой души свой язык, и пытаться достойно облечь ее порывы в обычную речь — задача, едва ли доступная обычным смертным… Разве что гениальные поэты могли в какой-то мере сделать это.

Итак, Варя укатила в двадцать первый век с Васей, я же задумалась о своей собственной личной жизни. Если посмотреть взглядом современного человека на наши отношения с Колей, то могло показаться, что за два месяца они никак не продвинулись. Мы по-прежнему гуляли, взявшись за ручки, и лишь иногда, когда мы оставались наедине, я позволяла себя поцеловать. Такое развитие событие было совершенно нехарактерно для моей страстной натуры. Но ведь я не была больше прежней… Эта эпоха подспудно оказывала на меня воздействие, ее ментальность проникала в меня помимо моей воли — и постепенно я становилась внутренне похожей на ЭТИХ людей. Так, на собственном примере, я поняла, что такое настоящая ассимиляция. Но для того, чтобы эта ассимиляция проходила благополучно (да и вообще состоялась), необходимо было ощущать неразрывное родство с теми людьми, среди которых находишься. Впрочем, нет, и этого недостаточно. Необходимо ЛЮБИТЬ этих людей. Ведь любовь — это и есть духовное сходство… И в этом случае у тебя не ничего не вызывает отторжения; даже, наоборот, то, к чему раньше имелось предубеждение, приобретает некий важный смысл… Это и происходило сейчас со мной, попутно навевая разного рода раздумья.

Тем не менее мои мысли неизбежно возвращались к моим отношениям с Николаем Шульцем. Мне нравилось погружаться в томную мечтательность, которую всегда вызывает влечение к определенному мужчине… То, что мы с ним уже больше двух месяцев считаемся парой и при этом «ни-ни», для меня самой было совершенно поразительным фактом. И ведь как-то я умудрялась сохранять стойкость, хотя просто сгорала от желания «затащить его в постель» (кстати, выражение это теперь казалось мне до крайности пошлым, но выражаться по-другому, хотя бы мысленно, еще надо было учиться). Дело было в том, что я каким-то образом вдруг осознала всю прелесть таких вот «платонических» отношений, когда просто общаешься с человеком, узнаешь его, и при этом твое восприятие ничем не замутнено — ты воспринимаешь человека как он есть. И при этом приятно щекочет та мысль, что все самое вкусное еще впереди… А пока — предвкушение, неспешное узнавание… Узнавание до самого глубокого уровня, когда сначала сливаются души, и только потом настает черед для того, чтобы соединиться и телами… Вот в этом-то и заключается суть «настоящих» отношений. Когда человека и вправду узнаешь «до дна», в дальнейшем секс только закрепляет эту связь, не говоря уже о том, что он бывает поистине феерическим… Впрочем, на эту тему можно долго рассуждать, но главное то, что теперь меня греет приятное чувство надежности и стабильности, уверенность в том, что я, так сказать, «следую правильным курсом».

Сегодня здесь, в 1941-м году, царствовала какая-то особая приподнятость. И это было неудивительно — ведь завтра великой стране предстояло отмечать важную дату, 7-е ноября, день Великой Октябрьской Социалистической революции. Праздник этот, без преувеличения, являлся наиглавнейшим в Советском Союзе на протяжении всего его существования. И только в самом конце, после шестьдесят пятого года на пьедестале его потеснил Праздник Победы 9-го мая, который после 91-го года остался единственным Великим Праздником страны. Но пока это не так. Мне даже припомнилось, как родители рассказывали о грандиозных утренниках во времена их детсадовского детства, где возносилась слава дедушке Ленину и воспевалось мужество советского народа. Вспоминали стишки, вроде: «День Седьмого Ноября — красный день календаря…» И папа, рассказывая об этом, грустно вздыхал и сетовал, что забываются героические страницы нашей истории, глубокомысленно добавляя, что «у того, кто забудет прошлое, нет будущего». Он говорил, что нынешней молодежи незнакомо то воодушевление и гордость за свою страну, что были свойственны их с мамой современникам. И я с интересом слушала то, что они рассказывали о той жизни — о том, как дружно все жили и доверяли друг другу, как все было бесхитростно и честно — и в самом деле дивилась, в душе, конечно, имея невысказанное подозрение, что родители несколько приукрашивают — ведь это неизменное свойство воспоминаний.

Однако теперь, по мере того, как я все больше вливалась в это, советское, общество, я все больше убеждалась, что то, о чем я слышала из уст своих родителей — самая настоящая правда. Советские люди! Они и вправду оказались другими — ни одна эпоха, пожалуй, не рождала подобных людей. И самым главным в них оказалось то, что они представляют собой могучую общность. В массе своей они не разрознены убеждениями и взглядами. Среди них царит истинное братство и настоящее равенство. Они еще достаточно искренни для того, чтобы верить в свои идеалы и биться за них до последней капли крови. Они и самом деле верят в то, что говорит официальна пропаганда, потому что слова, вылетающие из черных репродукторов и напечатанные на страницах газет, как правило, не расходятся с тем, что советские люди видят вокруг себя. Их души еще не искалечены пустой бессмысленной пропагандой, расходящейся с действительностью на много километров. Да, здешние политруки частенько выдают желаемое за действительное, но их очень быстро поправляют с самого верха.

Словом, наступление праздника ощущалось во всем. Дома и официальные здания были украшены праздничными плакатами, портретами Ленина и Сталина, кумачовыми транспарантами или просто лентами, повсюду на домах весели красные флаги, или как минимум флажки. На фоне выпавшего белого снега все это выглядело очень празднично и красиво, и даже мне, при всей своей патриотичности обычно чурающейся официоза, захотелось принять участие в праздновании этого дня.

Что же касается немки Паулины Липсиус, то я периодически навещала ее. После болезни она стала другой. Нет, дело, конечно же, не в болезни, просто, видимо, во время лежания в постели и вынужденного ничегонеделания у нее была хорошая возможность думать и переосмысливать свои ценности и убеждения. И когда она наконец полностью выздоровела и встала на ноги, это был совсем другой человек — и это ощущалось в ее взгляде, жестах, манере поведения; казалось, ум ее претерпел трансформацию. Она вдруг выразила горячее желание ускоренно учить русский язык, и я, конечно, тут же подсуетилась, чтобы это ее желание скорее реализовалось. Поначалу я обратилась к Варваре, но та, в своей обычной манере фыркнув, заявила, что у нее и без этой «прости господи» есть чем заняться (имея, очевидно, в виду свой роман с Василием). Что ж, настаивать я не посмела, да и не сочла это удобным — в конце концов, Варя и вправду не обязана вешать на себя дополнительные, к тому же не совсем ей приятные, обязательства. О том же, чтобы попросить об этой услуге своего Коляшу, не могло быть и речи. Ну, во-первых, он сильно занят (да-да, мной и своими прямыми обязанностями), а во-вторых, я не позволю, чтобы он подолгу находился в обществе жрицы любви, пусть даже и бывшей… Ну, это не то что ревность, а просто мне было бы неприятно оставлять «моего» мужчину с другой — тем более такой — женщиной… Словом, этот вопрос надо было как-то решать… И тут меня внезапно осенило. Куплю-ка я немке самоучитель! Пусть занимается по книжке, а за практикой дело не заржавеет.

Словом, вскоре у немки появился отличный учебник по русскому языку для немцев, и она принялась изучать великий и могучий со всей доступной ей прилежностью, притянув к этому богоугодному делу и своих бывших коллег по цеху. И как-то раз, зайдя в комнату Паулины без стука, я застала такую картину — она и ее товарка сидели за столом и, поглядывая в книгу, упражнялись в русском языке.

— Тарелка стоит на столе… — старательно выговаривала Паулина.

— Я пью чай… — вторила ей подруга, — ты пьешь чай. Она пьет чай…

Эти обе были так увлечены, что заметили меня только тогда, когда я громко и весело произнесла:

— Ну, если вы нальете, я БУДУ пить ваш чай…

07 ноября 1941 года. Москва, Васильевский спуск

Майор Петр Васильевич Погорелов, командир 2-го батальона 182-го мотострелкового полка, 144-й гвардейской мотострелковой Виленской Краснознамённой, орденов Суворова, Кутузова и Александра Невского дивизии.

Известие о том, что наш полк примет участие в легендарном военном параде в честь очередной годовщины Октября, вызвало во мне ощущение шока. Ведь это же легенда, история, акт беспримерного героизма и все такое прочее; парад, который проводился прямо под носом у врага!

Потом я отошел от трепета, немного подумал и решил, что здесь-то все по-другому, чем в нашем прошлом. Враг находится не в двадцати, а в пятистах километрах от Москвы, и немецкие бомбардировщики над советской столицей могут появиться только чудом, потому что между их аэродромами и Москвой расположена наша авиабаза с истребителями в Красновичах и зона ПВО. Кроме того, первая победа уже не витает ощущением в воздухе (как это было в тот раз), а является вполне осуществившейся реальностью. Враг уже разбит, отброшен и окружен, и почти за месяц до праздника уже были зачищены все котлы, включая Смоленский, хотя немцы дрались там ну просто отчаянно. И все это произошло при нашей помощи и участии, именно мы были острием и лезвием меча, который отразил врага и поверг его в прах, а посему наше участие в этом параде было более чем оправданным. А наш полк был выбран именно за то, что именно он первым достойно и с огоньком встретил немцев.

Одним словом, первого ноября полк погрузили в эшелоны и повезли в Москву. Никого ущерба боевым задачам от этого не случилось, потому что после стабилизации линии фронта по Днепру и формирования плотного кольца окружения вокруг котлов нашу дивизию, как и остальные соединения экспедиционных сил, оттянули в район Сураж-Унеча, после чего у нас началась ротация. Например, наш комбат майор Осипов получил подпола и звезду героя России, после чего убыл на Большую землю принимать полк в соседней армии. Меня, значит, назначили на его место, облагодетельствовав тем же набором — то есть очередным званием и героем, а на мое место в четвертую роту прибыл совсем молодой старший лейтенант со стороны.

Ротировали и рядовой состав контрактной службы, так что пертурбация была еще та, полк, даже если не считать потерь, обновился почти наполовину. Я, конечно, понимал, что все это было необходимо для распространения по нашей армии боевого опыта, но все же хотел, чтобы, когда мы пойдем в бой, рядом были бы старые, проверенные в деле товарищи, а не новички. Но поскольку интересы дела расходятся с моими желаниями, то придется принять соответствующие меры предосторожности. Перед погрузкой я собрал свой батальон и довел до всех (а в особенности до тех, кто пришел к нам недавно по ротации и не видел еще ни немцев, ни нашей советской власти), куда мы едем, зачем, и как высока наша ответственность как людей, представляющих Российскую Федерацию в Советском Союзе.


Парад в честь двадцатичетырехлетия Октября, я вам скажу, оказался совершенно не похож на парады в наше время, когда народ начинают дрочить чуть ли не за месяц до праздника. Проехались пару раз по Марсовому полю, чтобы убедиться, что все в порядке. Командир нашего полка, полковник Фомин (который получил очередное звание и награду но все же остался на полку) сказал, что на этом параде нас, скорее всего, будут пиарить перед местной мировой публикой, ведь факт нашего существования уже не скрыть. Ну, в общем-то, так оно и вышло. Седьмого утром подняли нас ни свет ни заря, в пять часов, потом выдали завтрак по комсоставовской норме и отправили заводить моторы. Погода была, как показывали в хронике — низкая облачность, холод, ветер со снегом. Но, несмотря на непогоду, к девяти утра мы были уже на исходной позиции на Васильевском спуске и перед нами находились все те, кому предстояло пройти по Красной Площади. Диспозиция была такой. Первым по Красной Площади должен был пройти военный оркестр под управлением Василия Агапкина, затем различные пешие части и кавалерия с тачанками, и только после них недавно сформированная 33-я танковая бригада. Ну а потом, на закуску, наш полк. Ну и ладно — запоминается, как правило, не первое, а последнее впечатление.

И вот настал момент, когда моторы, до того тихо урчащие на холостых оборотах, вдруг взревели — и мы тронулись. Бойцы-мотострелки сидели на броне в полном боевом зимнем прикиде, механики-водители торчали головами из своих люков, а командиры и наводчики по пояс торчали из башен. Какая бы там погода ни была, как бы ледяной ветер со снегом ни секли лицо — стойка смирно, честь отдать, равнение на трибуну Мавзолея. И вот ведь точно, рядом с Вождем, Человеком в Пенсне и прочими местными персонажами — ВВП собственной персоной, на это раз не в куртке-аляске, а в драповом пальтишке и каракулевой шапке, ну прям не отличишь от местных… Проехали мы через Красную площадь, ну любо-дорого смотреть. И себя не опозорили, и впечатлений на всю жизнь. И едва заехали на свое место, как Вождь начал читать свою речь. И ведь что наши политтехнологи с местными политруками удумали — там, где остановились прошедшие по площади парадным маршем войска, на стене дома висели не только местные фонящие матюгальники, но и огромный плазменный экран, на котором Сталин был в цвете и как живой. Да, тут местным товарищам перезапись речи делать не придется, да и местные бойцы с командирами, слушавшие речь рядом с нами, были просто в шоке. Про танки наши и ракеты, и самолеты и прочее оружие они уже слышали, а кое-кто бывалый видел; а вот такое чудо чудное и диво дивное местной публике представили в первый раз. Но как бы то ни было, все слушали Сталина просто затаив дыхание — ведь говорил он в том числе и про нас.

Выступление5 И. В. Сталина на параде 7 ноября 1941 г.

Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентского труда, братья и сёстры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!

От имени Советского правительства и нашей большевистской партии приветствую вас и поздравляю с 24-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции.

Товарищи! В тяжёлых условиях приходится праздновать сегодня 24-ю годовщину Октябрьской революции. Вероломное нападение немецких разбойников и навязанная нам война создали угрозу для нашей страны. Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Таллина, Киева и Одессы, рвался к Ленинграду и Москве. Он рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался. Несмотря на временные неуспехи, наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжёлый урон, а наша страна — вся наша страна — организовалась в единый лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков.

Бывали дни, когда наша страна находилась в ещё более тяжёлом положении. Вспомните 1918 год, когда мы праздновали первую годовщину Октябрьской революции. Три четверти нашей страны находилось тогда в руках иностранных интервентов. Украина, Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сибирь, Дальний Восток были временно потеряны нами. У нас не было союзников, у нас не было Красной Армии, — мы её только начали создавать, — не хватало хлеба, не хватало вооружения, не хватало обмундирования. Четырнадцать государств наседали тогда на нашу землю. Но мы не унывали, не падали духом. В огне войны организовали тогда мы Красную Армию и превратили нашу страну в военный лагерь. Дух великого Ленина вдохновлял нас тогда на войну против интервентов. И что же? Мы разбили интервентов, вернули все потерянные территории и добились полной победы.

Теперь положение нашей страны куда лучше, чем двадцать три года назад. Наша страна во много раз богаче теперь и промышленностью, и продовольствием, и сырьём, чем двадцать три года назад. У нас есть теперь могущественные союзники, держащие вместе с нами единый фронт против немецких захватчиков. Мы имеем теперь сочувствие и поддержку всех народов Европы, попавших под иго гитлеровской тирании. Мы имеем теперь замечательную армию и замечательный флот, грудью отстаивающие свободу и независимость нашей Родины. У нас нет серьёзной нехватки ни в продовольствии, ни в вооружении, ни в обмундировании. Вся наша страна, все народы нашей страны подпирают нашу армию, наш флот, помогая им разбить захватнические орды немецких фашистов. Наши людские резервы неисчерпаемы. Дух великого Ленина и его победоносное знамя вдохновляют нас теперь на Отечественную войну так же, как 23 года назад.

Разве можно сомневаться в том, что мы можем и должны победить немецких захватчиков?

Враг оказался не так силён, как изображали его некоторые перепуганные интеллигентики. Не так страшен чёрт, как его малюют. Кто может отрицать, что наша Красная Армия вместе с союзниками разгромила и обратила в паническое бегство хвалёные немецкие войска, отбросила их на запад, окружила, разгромила и уничтожила несколько вражеских армий? Если судить не по хвастливым заявлениям немецких пропагандистов, а по действительному положению Германии, нетрудно понять, что немецко-фашистские захватчики стоят перед катастрофой. В Германии теперь царят голод и обнищание, за четыре месяца войны Германия безвозвратно потеряла два миллиона солдат, еще два с половиной миллиона были ранены. Германия истекает кровью, её людские резервы иссякают, дух возмущения овладевает не только народами Европы, подпавшими под иго немецких захватчиков, но и самим германским народом, который видит неизбежность очередного поражения. Немецкие захватчики напрягают последние силы. Нет сомнения, что Германия не может выдержать долго такого напряжения. Ещё несколько месяцев, ещё полгода, может быть, год — и гитлеровская Германия должна лопнуть под тяжестью своих преступлений.

Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! На вас смотрит весь мир как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощённые народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведёте, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Димитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!

За полный разгром немецких захватчиков!

Смерть немецким оккупантам!

Да здравствует наша славная Родина, её свобода, её независимость!

Под знаменем Ленина — вперёд, к победе!

После речи войска отправились в пункты временной дислокации — готовиться к отправке на фронт, нескольких особо избранных бойцов и командиров пригласили в Большой кремлевский дворец, где я увидел множество наших товарищей из других полков и дивизий экспедиционных сил и еще больше местных военных, находящихся в празднично-предвкушающем состоянии. Оказалось, что советское правительство тоже не поскупилось и за наши подвиги наградило нас званием Героя Советского Союза, а согласно статуту этой награды вручать Золотую Звезду должен был лично товарищ Сталин. Все остальные награды, которыми были награждены наши товарищи, мог вручить и Михаил Калинин, который, как мне сказали, уже выехал для этого к нам на базу в Красновичи.

Одним словом, пух и прах, прах и пепел. По одному мы подходили к Сталину, после чего он вручал очередному счастливцу коробочку с золотой звездой, жал руку и перебрасывался парой слов. И вот дошла и моя очередь. Вручив мне награду и пожав руку, вождь вдруг спросил:

— Скажите, товарищ Погорелов, вам было страшно, когда вы с одной ротой стояли против целой немецкой дивизии?

— Знаете, товарищ Сталин, — ответил я, — совсем не боятся только идиоты. Но страшно мне не было, потому что я был не один. Поддерживая надежную связь с командованием, я знал, что всегда могу рассчитывать на поддержку артиллерии, а если надо, то и авиации и что мои товарищи не бездельничают, не ждут незнамо чего, а выполняют общий план, двигаясь каждый к своему рубежу сосредоточения. Это тоже своего рода чувство локтя, когда ты знаешь что не один на этом поле боя, и веришь в то, что командование компетентно и сделает все как надо. К тому же мы никогда там не стояли ротой против дивизии. Сначала наша рота перекрыла путь немецкому пехотному полку, а в самом конце, когда случилась грандиозная свалка, мы стояли против дивизии Моделя двумя батальонами. Но все равно дело решили не мы, а успевшие отбомбиться стратеги, а им приказ мог отдать только Верховный Главнокомандующий или, с его санкции, министр обороны, так что вы можете делать выводы сами….

— Хороший ответ, товарищ Погорелов, — сказал Сталин и еще раз пожал мне руку, тем самым показав, что я должен уступить место следующему человеку.

09 ноября 1941 года, Полдень. Великобритания, Лондон, бункер Правительства, военный кабинет премьер-министра Уинстона Черчилль

Там, наверху, бушевала одна из тех обычных для ноября осенних бурь, год назад сделавших невозможной германскую десантную операцию «Морской лев». Ледяной ветер, завывая, горстями бросал в лица прохожим крупные капли холодного дождя, изрядно сдобренного угольной копотью. Бушующая непогода заставляла лондонцев раскрывать зонтики и поднимать воротники, но они отнюдь не были на нее за это в обиде. Ведь эта буря, ураганный вечер, дождь и низкая облачность лучше пилотов RAF6, радаров и зенитных батарей, которые защищали Лондон от усилившихся в последнее время налетов германской авиации. Будто в отместку за неудачи на Восточном Фронте, пожиравшем их самолеты, будто голодный дракон, гунны снова накинули на несчастные Острова, подвергая массированным бомбардировкам как мелкие городки, не имеющие противовоздушной защиты (куда на время войны было эвакуировано немало лондонцев), так и саму лондонскую городскую агломерацию. Причем по Лондону, где с ПВО было все в порядке, они били издалека, с расстояния в двадцать миль запуская со своих бомбардировщиков какие-то особые планирующие7 бомбы.

Но сейчас непогода защищает лондонцев от этого адского оружия, и можно не опасаться, что скользящая над крышами серая тень неожиданно ударит в стену какого-нибудь дома и через пару секунд разразится яростью взрыва шестисот фунтов Триалена8.

Но на глубине нескольких десятков метров, под толстым слоем земли и армированного железобетона, все эти заботы простых лондонцев ощущались как-то мало. Тут текла особая, размеренная и неторопливая жизнь; и единственное, что могло угрожать местным обитателям — так это вторжение германской армии на Британские острова. Недаром же в ходе войны Черчилль разрешал себя срочно беспокоить исключительно по поводу начала вторжения, поскольку остальные сообщения вполне могли подождать до планового доклада.

Как раз такой плановый доклад сейчас Черчиллю делал глава британской разведки Стюарт Мэнзис, и касался этот доклад положения дел на германском Восточном фронте. Там в конце августа начали происходить просто дивные чудеса, а просвещенные мореплаватели — люди недоверчивые, прямо сказать, подозрительные, старающиеся докопаться до самой сути вещей. Именно поэтому еще тогда, когда все это началось, Черчилль и поручил Стюарту Мэнзису собрать по этому феномену всю доступную информацию. Нельзя сказать, что британской разведке было легко и просто. НКВД бдело, в том числе и по этому вопросу, поэтому британским агентам, интересовавшимся запретной информацией, было непросто избегнуть внимания его сотрудников.

Но как от упавшего в воду камня расходятся волны, так от событий, происходивших на фронте, расходились рассказы очевидцев, постепенно превращающиеся в приукрашенные вымыслом слухи. Верить или не верить этим слухам, было личным делом каждого, но факты говорили сами за себя. С определенного момента Совинформбюро каждый день бодрым голосом Левитана принялось перечислять разгромленные советскими войсками вражеские соединения и освобожденные населенные пункты. Британские разведчики — и легальные и нелегальные — разумеется, тоже слушали эти сообщения и при этом дивились происходящему. Немецкая армия попала под град сокрушительных ударов и выглядела как шайка уличных хулиганов, в тесном переулке столкнувшаяся с чемпионом по боксу. Что ни удар, то нокаут. Но, к счастью британской разведки, до расчистки литвиновского гадюшника в НКИДЕ у НКВД еще не дошли руки, поэтому через используемых втемную советских военных и журналистов британцам удалось получить кое-какую достоверную информацию… И эта информация вызвала у них шок.

В первую очередь был шокирован глава британской военной миссии в Москве генерал-лейтенант Фрэнк Мэйсон-Макфарлан. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!» — в сердцах произнес он, когда из нескольких независимых друг от друга источников поступили сообщения о том, что на стороне Сталина сражаются полностью моторизованные войска из России будущего. Конечно, было бы желательно вступить в контакт хоть с одним солдатом или офицером этих войск, но непосредственно в районах их присутствия контроль НКВД был чрезмерно плотным, и проникнуть туда постороннему человеку было невозможно.

Людям Литвинова и прочим задействованным в темную лицам приходилось буквально по крохам собирать информацию об этих пришельцах, которых гунны называли «марсианами». В основном картина составлялась по косвенным данным, полученным из разговоров с жителями тех мест, через которые прокатилась железная лавина русских из будущего. А впечатления у тех остались яркие — и о том, как выглядят бравы добры молодцы, и о том, как драпала от них немчура. В конце сентября через Мурманск в Москву даже прибыл военный корреспондент «Таймс», некий Джон Карпентер, желающий побывать на местах отгремевших сражений, чтобы по горячим следам описать для британцев героическую борьбу русского народа против германских захватчиков.

К этому времени активная фаза боев уже завершилась, и только в Смоленске группа войск генерала Рокоссовского утрамбовывала в землю остатки 9-й армии немцев. Вот на эту кровавую мясорубку и свозили британского корреспондента. Естественно, что никаких пришельцев из будущего он там не увидел, но по недосмотру местных особистов смог побывать в тяжелом саперно-штурмовом батальоне, экипированном и частично вооруженном по стандартам армии будущего. Сделанные им фотографии бойцов в тяжелых армейских бронежилетах, титановых касках-сферах, вооруженных, наряду с прочим, пулеметами «Печенег» и ручными противотанковыми гранатометами, рассматривал не только генерал Макфарлан в британской военной миссии в Москве, но и некоторые особо доверенные специалисты по вооружению в Лондоне. Впрочем, местное начальство быстро спохватилось и спровадило британского журналиста в Москву — как им казалось, от греха подальше. Но от этой высылки важного зарубежного гостя их проблемы не уменьшились, а только усугубились.

Кстати, помимо газетной статьи для «Таймс», восхваляющей мужество русских солдат, журналист Джон Карпентер, по совместительству носящий чин майора британской разведки, написал и отчет для Стюарта Мэнзиса. Из этого отчета следовало, что солдаты в той части, как ему кажется, были обычные русские, подобранные исключительно за силу, ловкость и фанатическую преданность большевистскому режиму, а вот снаряжение у них совсем необычное, хоть на «марсианское», как его описывают, похоже весьма отдаленно. Это может означать, что «марсиане» могли поставить большевикам некие устаревшие образцы, уже вышедшие у них из употребления и хранившиеся на складах «про запас», но вполне эффективные в нынешнее время. Дополнительно журналист-майор сделал вывод, что, учитывая из высокого уровня боевой подготовки «марсиан» и наличия у них больших запасов устаревшего вооружения, тот мир отягощен множеством острых пограничных конфликтов и мелких войн, которые по какой-то пока неизвестной причине не перерастают в одну большую войну.

Впрочем, к тому моменту, когда Стюарт Мэнзис в Лондоне в первый раз читал этот доклад, сопоставляя его с другой имеющейся информацией, в Москве, очевидно, спохватились, что несколько заигрались в секретность. Мышку под ковром можно спрятать легко, бульдога — значительно сложнее, а вот если ковром накрыть слона, то скрыть ничего не получится — только украсить. Практически не получится сохранить полную тайну в ситуации, когда на фронте воюют пять дивизий из будущего, когда их бомбардировщики и штурмовики бьют не только по группе армий «Центр», но также и севернее и южнее, а взятые со складов мобхранения пулеметы, ручные гранатометы и ПЗРК разошлись почти по всей действующей армии. И к тому следует учитывать местное население в освобожденных областях, которое видело много всякого разного; а ведь на каждый роток не накинешь платок. Не загонять же их всех оптом в ГУЛАГ. И вообще, получается секрет Полишинеля. Все его знают, но старательно делают вид, что это не так, чтобы не дай Карл Маркс и Фридрих Энгельс, не было неприятностей.

К такому выводу советское руководство пришло в середине октября, а уже в параде 7-го ноября в честь Октябрьской революции (который окрестили «победным»), участвовала сражавшаяся за Кричев штурмовая (бывшая штрафная) стрелковая бригада РККА и 182-й мотострелковый полк 144-й дивизии экспедиционных сил, с которого и началась вся эта история. Когда глава британской военной миссии генерал-лейтенант Фрэнк Мэйсон-Макфарлан увидел лязгающие гусеницами по заснеженной брусчатке Т-72, у него от удивления натурально упала челюсть — то есть рот раскрылся настолько, что пара воробьев могла бы начать вить в нем гнездо. А ведь на том параде были не только танки из будущего, но и многое другое, из-за чего британскому разведчику захотелось бежать к рации и стучать, стучать, стучать ключом. Впрочем, и это было еще далеко не все. В обращении к советскому народу Сталин открыто упомянул о существовании экспедиционных сил и о том, какой большой вклад они внесли в разгром германских орд в Смоленском сражении. Шок и трепет. Для советских граждан этот шок был приятным, а вот для британцев — таким, будто им насыпали холодного снега за шиворот. И именно для того, чтобы изложить эту информацию, глава британской секретной службы потребовал срочной аудиенции у премьера. А что тот сделает с этой информацией дальше — это уже исключительно его дело.

Черчилль с хмурым видом, перекатывая в углу рта огрызок сигары, перелистал доклад Мэнзиса, заостряя внимание только на отдельных избранных моментах, потом поднял голову, внимательно посмотрел на своего собеседника и с кривой усмешкой спросил:

— И это все, мистер Мэнзис, что вы смогли узнать? Мне и так понятно, что никто не сможет на равных тягаться с парнями, сумевшими играючи свернуть шею наступлению гуннов, так что ничего нового вы тут не сообщили. Подробности о мощи их танков и армейской выправке пехоты оставьте для военных. Мне интересны совсем другие вещи. Во-первых — я хотел бы знать, каковы отношения между этими «марсианами» и большевистским руководством. Насколько и те, и другие доверяют друг другу, и нельзя ли вбить между ними клин. Во-вторых — необходимо выяснить, каково отношение «марсиан» к Великобритании в своем и нашем мире, а также насколько их солдаты преданы своему командованию, или же их дисциплина держится на страхе наказания? И вот что, Мэнзис — вы должны выяснить, какое положение занимает Великобритания в двадцать первом веке, по возможности установив связь с правительством Его Величества в том мире. Это самое главное задание, так как этого требуют интересы Британской империи.

12 ноября 1941 года, 23:05. Жлобинский плацдарм, позиции 4-й танковой бригады

Командир бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

Наш эшелон прибыл в Жлобин уже затемно. Несмотря на то, что станция и железнодорожный мост находились всего в нескольких километрах от передовой, функционировали они бесперебойно. Да это и неудивительно, поскольку от вражеской авиации, и так немногочисленной, этот стратегически важный мост охраняют зенитные установки из будущего, а в контрбатарейной борьбе нашим артиллеристам помогает установка со смешным названием «Зоопарк». В нашей бригаде тоже есть артиллерийский дивизион из восемнадцати самоходных орудий 2С1 «Гвоздика», и этот дивизион также оснащен «Зоопарком».

И вообще наша бригада, можно сказать, самая-самая… Батальон тяжелых танков Т-55 доставленных из будущего, два батальона новейших Т-34М, имеющих расширенную трехместную башню улучшенной планировки с командирской башенкой, длинноствольную пушку с дульным тормозом и длиной ствола в пятьдесят один калибр, новую пятиступенчатую коробку передач и мелкозвенчатые гусеницы. Хоть по своим возможностям модернизированная тридцатьчетверка не идет ни в какое сравнение с танком Т-55, но это наша, полностью советская машина, даже несмотря на то, что в ее конструкцию по указанию потомков были внесены изменения.