Врата Войны. Трилогия

18 ноября 1941 года, 02:35. Перекресток дорог в трех километрах от Марьиной Горки.

Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

На исходный рубеж для атаки танковый батальон майора Кунгурова вышел ровно по графику, то есть в два часа пополуночи. Гарнизон Пуховичей и заночевавший в этом населенном пункте 22-й моторизованный разведбатальон немцев, которые могли бы помешать внезапности нашего нападения, к тому времени были уже нейтрализованы. Ухорезы капитана Андреева недрогнувшей рукой сняли часовых и, не моргнув глазом, вырезали почти две сотни спящих и не подозревающих о опасности немцев.

Сначала я не понимал, почему инструкторы из экспедиционных сил отбирали в разведбатальон исключительно бойцов и командиров, начавших войну на границе, отступавших под немецким натиском на восток, терявших боевых товарищей в безнадежных арьергардных боях, видевших то, как немецкие самолеты бомбят мирные города и колонны с беженцами. Более того, часть бойцов капитана Андреева даже успела побывать в немецком плену и на своей шкуре ощутила, каков он — тот самый Новый порядок, который нацисты собираются установить по всему миру. Так и только так можно увидеть арийских белокурых бестий в тот момент, когда они находятся в своей естественной среде обитания. Ну и потом, бывшие пленные своими глазами наблюдали, во что превращаются все эти «сверхчеловеки», когда могучий, как два КВ сразу, танк экспедиционного корпуса с одного касания сносит с петель оплетенные колючей проволокой ворота, а спрыгивающие с его брони бойцы в фантастической экипировке принимаются истреблять растерянную охрану…

Теперь мне все стало ясно. Для того, чтобы наш, советский человек (не маньяк-душегуб и не сумасшедший) смог вот так хладнокровно, глаза в глаза, резать спящих немцев — таких же, как и он сам, рабочих и крестьян — ему следует перестать видеть в них обыкновенных людей. В его глазах они должны превратиться в бешеных зверей, в отношении которых возможно делать все, что необходимо для победы. Надо резать их сонных — будем резать. Надо будет накрыть огнем так, чтобы не спаслась ни одна тварь — накроем. Любое, даже самое страшное оружие — ничто по сравнению с людьми, возомнивших себя расой господ и исключительной нацией. И правильно. Обратно в людей эти бешеные звери в человеческом обличье превратятся только тогда, когда, бросив оружие, они поднимут вверх руки и сдадутся в плен, признав все свои преступления. Опыт освобождения нашей земли от немецких захватчиков у нас пока невелик, но что в Бобруйске, что в Осиповичах, что в самой маленькой деревеньке — везде самым ярким элементом постнемецкого ландшафта являются виселицы, которые цивилизованные европейцы поставили для нас, полуазиатских унтерменшей.

И капитан Андреев — тоже такой же, как и его бойцы, разве что в немецком плену не бывал. Отступал с нашей армией с боями на восток от самого Бреста, три раза выходил из окружений, выводя с собой бойцов; последний такой «выход» у него получился на территорию, контролируемую экспедиционными силами. Месяц воевал в составе совместной группировки в стрелковом наполнении батальонной тактической группы, где набрался от потомков их замашек, а потом был направлен к месту формирования нашей бригады как потенциальный командир формирующегося разведывательного батальона. Я взял его по этой рекомендации и не пожалел ни на минуту. Милейший человек капитан Андреев и детишек очень любит; но немцев ненавидит до зубовного скрежета. Ведет подсчет лично убиенных фашистов и очень гордится этим количеством. В мотострелках у нас таких каждый второй. Просто в разведке или в танковых батальонах нужны особые таланты, а там достаточно крепкого здоровья и хорошей физподготовки, умения метко стрелять и здоровой злости на немцев.

Одним словом, за эту акцию капитану Андрееву никакого порицания я не высказал, да и с чего бы? Будет благодарность в приказе по бригаде, рукопожатие перед строем (когда будет такая возможность) и представление на имя командующего фронтом на орден Красной Звезды. И думаю, что с орденом у капитана не заржавеет, как и с очередным званием, потому что генерал Жуков всегда поощряет таких дерзких и умелых (от автора: и права человека в 1941 году еще не выдумали). К тому же, в придачу ко всем предшествующим деяниям капитана Андреева, перед нами был представлен гауптман Герман Зиммель, командир 22-го моторизованного разведбатальона вермахта. Гауптман был растерян, гауптман был раздосадован, гауптман был возмущен — как так мы посмели нарушить правила ведения войны. Кроме того, надо сказать, гауптман был озабочен своей личной судьбой. Ведь та легкость, с которой на небеса переселились его люди, говорила ему о том, что дальнейший исход для него также может быть очень печальным и в братскую могилу бросят еще одно обнаженное тело.

В связи с этим гауптман Зиммель во время краткого полевого допроса проявил желание сотрудничать и откровенно рассказал, в каком месте остановилось командование 29-го моторизованного корпуса и подчиненных ему танковых дивизий. Как мы и предполагали — и штаб корпуса с его командующим генералом пехоты фон Обстфельдером, и штабы танковых дивизий разместились в бывшей усадьбе Маковых, она же Дом творчества белорусских писателей, где, помимо всего прочего, немцы устроили санаторий для своих раненых офицеров. Но сейчас зима, этот санаторий не заполнен и на четверть; и вот, значит, герр генерал пехоты решил провести в нем свою последнюю ночь перед сражением за Бобруйск. Дополнительно гауптман Зиммель сообщил, что последние машины из походной колонны 29-го мотокорпуса втянулись на территорию Марьиной Горки не далее как всего час назад… Переход был трудным, немецкие солдаты и офицеры замерзли и устали. Ну что же — если цель ясна, задача поставлена, значит, пришло время действовать.

Обогнув Пуховичи, тяжелый танковый батальон майора Кунгурова, не включая фар, используя только приборы ночного вождения, продвинулся вперед еще на несколько километров — до самого перекрестка или чуть дальше, после чего танки, сходя с дороги, стали разворачиваться на левый борт, из колонны развертываясь в атакующую линию. Следом за танковым батальоном то же самое проделал мотострелковый батальон майора Колюжного, БТР-70 которого составили вторую атакующую линию, тихо и без огней движущуюся следом за танками Т-55М. Своим острием эта атака, пока без единого выстрела, была нацелена на выявленное разведкой место расположения вражеских штабов.

Разведывательный батальон, полностью закончивший свои дела в Пуховичах и передавший трофейное вооружение партизанскому отряду капитана Филиппских, пересек речку Титовка по мосту, расположенному в поселке Марковщизна, и занял исходные позиции в лесном массиве напротив восточной окраины Марьиной Горки, нацеливаясь на лагерь советских военнопленных, расположенный в бывших красноармейских казармах. По данным марьиногорских подпольщиков, там содержались не только советские военнопленные, но и арестованные за нелояльность к немецким властям местные жители, а также дети, служащие донорами крови для расположенного тут же, в Марьиной горке, немецкого военного госпиталя.

Одновременно еще два танковых батальона на Т-34М и два мотострелковых на БТР-60, направленные из Осиповичей к южной окраине Марьиной Горки вдоль линии железной дороги, также развернулись на своем исходном рубеже. Сигналом к их атаке должно было стать начало штурма бывшей усадьбы Маковых. До этого момента противник ни в коем случае не должен был обнаружить их развертывание на исходных рубежах. Артдивизион развернулся на трассе Бобруйск-Минск в окрестностях деревни Побережье, примерно в десяти километрах от географического центра Марьиной горки, и находился в готовности немедленного открытия артиллерийского огня по указанной цели. До начала операции оставались считанные минуты, необходимые для того, чтобы двигающиеся на пониженных оборотах танки и бронетранспортеры преодолели те три километра, что отделяли шоссе от северной окраины Марьиной горки.

18 ноября 1941 года, 02:40. северная окраина Марьиной Горки, бывшая усадьба Маковых, бывший Дом Творчества белорусских писателей, а ныне санаторий для выздоравливающих немецких офицеров.

Командующий 29-м моторизованным корпусом генерал пехоты Ханс фон Обстфельдер

Переход от Минска до этой Марьиной Горки оказался не таким простым, как мы ожидали. Проклятые французские панцеры, совершенно не приспособленные к сибирскому климату, то и дело буксовали на обледеневших подъемах; и каждый раз их приходилось выдергивать тягачами. Но не это было самым страшным — чего-то подобного от техники лягушатников следовало ожидать. Во время французской кампании в сороковом году такие «Гочкисы» и «Сомуа», атаковавшие нашу доблестную пехоту, увязли на собственном свежевспаханном поле, в результате чего расчеты «колотушек» перестреляли их без всякого риска, как сидящих уток.

На самом деле во время перехода страшнее всего был холод, буквально пронизывающий все вокруг. Любой, кто в такую погоду возьмется голой рукой за железо, тут же оставит на нем прилипшие клочья кожи. Это ничуть не менее опасно, чем голой рукой взяться за раскаленный докрасна металл. Кроме того, не стоит забывать о самых обычных тут, в России, обморожениях и простудах. Очень многие не могут правильно определить момент, когда онемевшие от холода конечности превращаются в обыкновенные куски мороженого мяса, и если своевременно не принять мер, это может стать причиной госпитализации или даже смерти. По сводным рапортам командиров дивизий, только за время этого марша корпус потерял обмороженными более сотни нижних чинов и пятерых офицеров. Всех их пришлось оставить в местном госпитале.

Кстати, о местном гарнизоне. Встретили нас тут очень хорошо, потому что после того как большевики неожиданно прорвали фронт и стремительным ударом взяли Бобруйск, местный гарнизон существовал исключительно в ожидании нашествия превосходящих сил большевиков. Место для расквартирования нам выделили просто шикарное — бывшее поместье одного из дореволюционных российских аристократов, которое большевики превратили в санаторий для своих высокопоставленных функционеров, а следовательно, не разграбили, а еще больше украсили и улучшили. Только сейчас там располагается санаторий для наших раненых офицеров, но он заполнен едва ли на четверть, и его нынешние обитатели были согласны немного потесниться. Более того, в нашу честь закатили настоящий банкет с большим количеством русской водки, жареных, пареных и верченых над огнем местных мясных деликатесов, облагороженных присутствием женского немецкого вспомогательного персонала местного госпиталя и санатория.

Этим несчастным казалось, что мы их спасители, но я давно знаю, что это не так. Когда в начале сентября две недоформированные панцердивизии направлялись в Минск для включения в состав моего 29-го корпуса, им обещали, что по мере производства на немецких заводах новых панцеров устаревшую французскую технику заменят на новую немецкую. Правда, если бы нам предстояло воевать с «марсианами», разницы, с моей точки зрения, не было бы никакой. Их суперпанцерам все одно, кто против них выступил — «Сомуа» или «четверка» с усиленной лобовой броней. В любом случае для них это будет как стрельба по тарелочкам; а тарелочка при попадании, как известно, разбивается вдребезги. Не знаю, возможно, я слишком пессимистично смотрю на вещи, но думаю, что именно по этой причине нам так и не выделили новой техники.

Кроме того, уже здесь, перед самым банкетом, я узнал новость, о которой не писали в наших газетах и которую не сообщали по радио. И я понимаю почему — ведь это известие буквально привело меня в ужас. Я имею в виду тот бомбовый удар, который нанесли по Берлину чудовищные марсианские аэропланы. Погибли тысячи людей, разгромлены почти все гражданские министерства, министерство авиации и штаб-квартира Сил Безопасности. В результате этого удара Германия понесла невосполнимые потери, погибли ее лучшие люди, можно сказать, цвет немецкой нации. Правда, надо отметить, что армейское командование от этих ударов не пострадало, но только из-за того, что перед самой войной переехало в тщательно засекреченную полевую ставку29.

Возможно, по этой причине банкет в нашу честь мрачной атмосферой больше напоминал поминальное застолье, причем покойниками были мы сами. Мы сидели, ели и пили — причем пили много, лишь чтобы забыть о том, что с момента появления «марсиан» в этом мире Германия оказалась безоговорочно обречена на разгром. Мы потерпели поражение еще тогда, когда сорвался план молниеносной войны с разгромом Советов за шесть недель. И чем дальше, тем больше перед нами вырисовывался ужасающий призрак прошлой Великой войны с ее бесконечными линиями окопов от моря до моря, пропахших неистребимым запахом мертвечины. А то как же иначе… За продвижение в пятьсот метров или, в крайнем случае, несколько километров приходилось платить жизнями десятков тысяч немецких солдат. А потом противник, также согласный платить такую же цену, вытеснял наши истощенные подразделения обратно — и становилось непонятным, ради чего были истрачены жизни множества германских солдат. Но это была смерть медленная, с надеждой на то, что у врага ресурсы для ведения войны и воля к победе иссякнут раньше, чем мы сами окажемся полностью истощены. Но появление «марсиан» обрисовало перед нами сценарий быстрого разгрома и полного уничтожения. К маневренной войне они оказались готовы даже лучше нас самих, и теперь только Всевышний сможет спасти Германию, если, конечно, пожелает обратить на нее внимание.

Я не помню, кто первый обратил внимания на чуть слышный потусторонний глухой гул за окном, от которого внутри нас будто бы начинала вибрировать каждая жилка. Мы бросились к окнам, но ничего не увидели, кроме отражения своих лиц в темных стеклах. Снаружи стояла такая непроглядная тьма, что не стоило и надеяться разглядеть источник этого странного гула. И вот, когда среди этого гула стал прорезаться лязгающий звук гусениц, все поняли что это панцеры, причем совсем не наши… Кто-то крикнул «Марсиане!!!», в банкетном зале поднялась паника; но было поздно. За окном полыхнула ослепительная вспышка — и прямо внутри помещения разорвался тяжелый артиллерийский снаряд. Сразу же погас свет (скорее всего, оттого, что лопнули все лампочки) и воцарился хаос… Кричали раненые, пронзительно визжали немногочисленные женщины, кто-то громко матерился, а кто-то, оставшись на ногах и сохранив частичную вменяемость, стремился прорваться на выход, чтобы попытаться организовать хоть какое-то сопротивление.

Точку в этих попытках поставили еще несколько артиллерийских выстрелов и оглушительные крики «ура!» русской пехоты, которая, казалось, находилась уже прямо за окнами. Я даже не понял, как мне удалось выжить в этом аду, где погибли многие и многие наши камрады. Память не сохранила то, как я выбирался из охваченных пламенем развалин поместья, битком набитых мертвыми и умирающими офицерами. Пришел я в себя уже на улице — во-первых, от морозного воздуха, который стал проникать под мой китель, во-вторых, оттого, что здоровенный парень в белом маскхалате наставил на меня русскую самозарядную винтовку с длинным ножевым штыком и рявкнул: «Хэнде хох!».

18 ноября 1941 года, 02:55. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка

Если бы в этот момент кто-нибудь смог взглянуть на Марьину Горку с высоты птичьего полета, то увидел бы, как в набитый немцами районный центр с трех сторон врезались железные клинья советских мотострелковых и танковых подразделений. Немецких солдат там было вдесятеро30 больше, чем местных жителей, и они более чем в двадцать раз31 численно превосходили атакующие подразделения РККА. Тем не менее советские бойцы и их командиры были полностью уверены в своей победе, ибо, как говорил фельдмаршал Суворов, «воюют не числом, а умением».

А умение было на стороне советских бойцов, ибо они по большей части были людьми битыми, прошедшими весь кошмар первых месяцев войны, но при этом не сломавшимися и не утратившими веру в Победу. Более того, мотострелковый батальон майора Колюжного, атаковавший вместе с танками Т-55М, в прошлом был одним из штрафных/штурмовых батальонов, сформированных из бывших советских военнопленных и отличившихся во второй битве за Кричев. А это такие университеты, что будь здоров.

Напротив, немецкие солдаты и офицеры 22-й и 23-й танковых дивизий, за редким исключением, боевого опыта не имели. Нижние чины в основной массе были призваны на службу в вермахт только весной 1941 года и еще ни разу не бывали не только в бою, но и под обычным обстрелом. Офицеры тоже являлись либо свежеиспеченными выпускниками училищ, либо теми, кто прежде протирал штаны в запасных полках, военных училищах или тыловых подразделениях. Нет, если бы немцы получили возможность провести несколько боев со слабейшим противником при подстраховке более опытных соединений, то, возможно, они и сумели бы показать все, на что способна немецкая армия. Но в данном случае ситуация развивалась по другому сценарию.

Внезапное ночное нападение, в первые же минуты которого перестали существовать штаб корпуса и штабы обеих дивизий, ввергло заночевавшие в Марьиной Горке немецкие войска в состояние хаоса. Более того, не подозревая о близости опасности и не желая создавать заторы на деревянном мосту через речку Титовка (ведь утром надо будет выруливать обратно), немецкие танкисты и артиллеристы, включая противотанковый дивизион, оставили свою технику под охраной сильного караула в импровизированном машинном парке32 севернее Марьиной Горки, рядом с бывшим поместьем Блонь. При этом солдаты пехотной роты, выделенной для охраны парка, а также часть экипажей разместились в самой усадьбе Блонь и примыкающей к ней деревне с тем же названием. Остальные танкисты и расчеты артиллерийских орудий определились на ночевку за речкой Титовка, в домах на северной окраине Марьиной Горки. Поскольку танки и машины в парке стояли с заведенными двигателями; считалось, что экипажи в случае тревоги успеют вовремя добежать к ним от поместья через покрытую прочным льдом речку.

Но так уж получилось, что первой в немецком походном машинном парке оказалась мотострелковая рота старшего лейтенанта Кольцова, тринадцать БТР-60 в комплектации ПБ+ и сотня автоматчиков, еще с эпизода боев под Кричевым вооруженных поставленными из-за портала пистолетами пулеметами Судаева, ручными противотанковыми гранатометами и едиными пулеметами Калашникова. При такой комплектации действия каждого отделения автоматчиков в бою поддерживаются сразу тремя пулеметами, включая один крупнокалиберный, установленный в башне БТРа, а автоматчики, сближающиеся с противником под прикрытием брони, в случае необходимости при скоротечных огневых контактах на коротких дистанциях способны создать просто запредельную плотность огня.

В результате атаки роты старшего лейтенанта Кольцова в самом начале боя парк оказался отрезан от усадьбы Блонь, а стоящие на часах немецкие солдаты были в течение нескольких минут либо убиты прямо на своих постах, либо обращены в бегство. Времени на все это потребовалось ровно столько, чтобы выскочивших на речной лед по тревоге немецких танкистов и артиллеристов, по большей части вооруженных только пистолетами, встретил шквал пулеметного и автоматного огня. Еще несколько минут — и ракета белого огня, взлетевшая над немецким полевым парком и продублированная коротким радиосообщением, сказала полковнику Катукову, что вражеские танки и артиллерия нейтрализованы.

Тем временем скоротечный бой на пылающих развалинах усадьбы Маковых подходил к закономерному концу. Внезапное нападение с применение тяжелых танков, стомиллиметровых орудий и крупнокалиберных пулеметов, несмотря на неплохую, по немецким меркам, охрану штабов, позволило мгновенно подавить зачатки организованного сопротивления, сведя действия разрозненных солдат и офицеров противника к термину «бессмысленное трепыхание». Горела не только сама усадьба, из которой советские танкисты выкуривали обороняющихся при помощи морских осколочных снарядов. Ярким бензиновым пламенем полыхали выделенные для охраны штабов танки и бронетранспортеры. А вот не надо было привязывать канистры с топливом на броню, где их может воспламенить любая бронебойно-зажигательная или трассирующая пуля.

Танк «Сомуа» — один из тех двух, на которые возлагались все надежды — сделал в сторону атакующих советских танков несколько выстрелов из своей 47-мм пушки-хлопушки, после чего был ими замечен и удостоен осколочного снаряда в корпус. Взрыв, разлетающиеся обломки — и изделие французского танкопрома превратилось в нечто жуткое, бесформенное и горящее как банка с бензином. Второй такой же танк постигла более прозаичнаф участь — он оказался перечеркнут несколькими очередями из крупнокалиберных пулеметов. Вроде бы пробитий брони не отмечалось, но этот танк застыл неподвижно и больше не проявлял признаков жизни. После боя из внешне неповрежденного танка вытащили залитые кровью трупы механика-водителя и радиста-заряжающего, а также тяжело раненого в ноги и пах командира-наводчика. При осмотре изнутри боевого отделения выяснилось, что внутренняя поверхность изъязвлена множеством маленьких воронок, возникших в тех местах, где пули от ДШК и КПВТ попадали в литую французскую броню — вследствие этого отлетающие внутрь острые осколки наносили членам экипажа тяжелые ранения, несмотря на то, что броня все же уцелела.

Шансов уцелеть в поединке с Т-55 у «Сомуа» в любом случае не было, но все же французским инженерам не стоило строить свою конструкцию на соединении болтами литых бронедеталей33, как будто их танкам предстояло лишь дефилировать на парадах, а не участвовать в реальных боевых действиях. В тридцать девятом году, когда в Европе запахло порохом, они засуетились, забегали, и к сороковому году создали модель танка, лишенную основных недостатков первоначальной конструкции; но было уже поздно, и «Сомуа» образца сорокового года так и не успел встать на конвейер. Впрочем, это была исключительно печаль полковника34 де Голля и других французских танкистов, а также тех немцев, которым в этом варианте истории пришлось воевать с ужасными русскими на трофейном бронехламе35.

Впрочем, такие мелкие детали погрома штабов не имели никакого отношения к тому разгрому внезапно атакованных немецких войск, который в это время происходил на улицах Марьиной Горки, освещенных только пламенем горящих грузовиков и бронетранспортеров. Внезапно разбуженные после тяжелого утомительного марша, едва одевшиеся немецкие солдаты выскакивали на мороз, где попадали под выстрелы танковых пушек и шквальный огонь пулеметов и автоматов. Свою долю хаоса во все происходящее вносили осветительные гаубичные снаряды, которые, время от времени опускаясь с высоты, заливали Марьину Горку химически чистым искусственным светом. И если в центре, в окрестностях железнодорожной станции Пуховичи, куда еще не дошли советские танки, пока сохранялось какое-то подобие порядка, но на окраинах вовсю шла кровавая резня и кипение благородной ярости. Перед боем поступила команда пленных не брать36, поэтому автоматчикам было без разницы, поднял этот конкретный немец руки или нет. И только трупы немецких солдат оставались лежать на снегу, когда танки, бронетранспортеры и мотострелки продвигались дальше к расположенной в центре городка станции Пуховичи. При этом танки без пощады расчищали загроможденные грузовиками улицы, сминая и отбрасывая в стороны жалкое железо, посмевшее оказаться у них на пути. А если перед пехотой оказывалось препятствие в виде укрепленного дома или баррикады, танковые орудия несколькими осколочно-фугасными снарядами счищали его до основания и, закрепив дело очередями крупнокалиберных пулеметов, двигались дальше, предоставляя автоматчикам возможность зачистить руины до белых костей. Бедный мальчик Коля из Уренгоя — если бы он знал, что над его любимыми немцами возможно и такое, то не стал бы извиняться перед ними в Бундестаге, а пошел бы в школьный сортир и повесился там на водопроводной трубе.

Впрочем, все попытки организовать какое-либо организованное сопротивление или даже контратаку, предпринимаемые батальонными командирами немцев, неизменно наталкивались на отсутствие достаточного количества противотанковых средств, большая часть которых осталась в захваченном русскими танкистами парке. Правда, помимо отдельных противотанковых дивизионов и гаубичных артполков, входивших в штат дивизий и потерянных в первые минуты сражения, в немецких пехотных полках была своя артиллерия — как противотанковая, так и и полевая. Одну такую пятнадцатисантиметровую пушку (из восьми имевшихся в наличии), расчету даже удалось развернуть для стрельбы вдоль Октябрьской улицы, уничтожив один Т-34М и подбив еще два. Но это был частный успех, закончившийся тем, что слишком удачливая пушка была подавлена очередями крупнокалиберных пулеметов со следующих во второй линии бронетранспортеров и прекратила свое существование. Еще несколько танков и бронетранспортеров были подбиты (не фатально) «колотушками» полковых противотанковых батарей, но и эти пушки, совершив несколько относительно удачных выстрелов, прекращали свое существование.

В таких условиях единственным тактически грамотным решением уцелевших немецких офицеров было отступление по пока еще свободной дороге на Шацк (ныне трасса Р-68), тем более что ситуация грозила вот-вот окончательно выйти из-под контроля. В неразберихе ночного боя этим офицерам казалось, что их атакуют огромные, численно превосходящие силы противника, что враг повсюду и что он вот-вот отрежет последнюю способность к спасению. И вот настал момент, когда упорное сопротивление пришедшей в себя немецкой пехоты неизбежно перешло в медленное и организованное отступление, прикрывающее эвакуацию еще боеспособных подразделений, сохранивших свою технику.

Это импровизированное командование группировки даже озаботилось тем, чтобы приказать погрузить на машины своих раненых офицеров и солдат из расположенного в Марьиной Горке госпиталя, и только обстрел из танковых пушек и крупнокалиберных пулеметов с другого берега реки Титовка помешал им осуществить это намерение. Кроме того, гаубичный дивизион бригады Катукова прекратил развлекаться, кидая на Марьину Горку осветительные снаряды, перейдя к постановке заградительного огня между Марьиной Горкой и деревней Сеножатки, дабы воспрепятствовать организованному отступлению группировки вермахта. Не так уж много немецких машин сумели преодолеть эту полосу смерти, где с интервалом в несколько секунд рвались гаубичные осколочно-фугасные снаряды калибра сто двадцать два миллиметра.

Тем временем отступление немцев становилось все более быстрым и все менее организованным. И у белокурых бестий нервы тоже не железные. Побежденному победитель всегда страшен. Никто не смог уловить тот момент, когда вроде бы управляемое отступление последних подразделений прикрытия перешло в стремительное бегство, которое, впрочем, мало кому помогло спастись, ибо убегать через заснеженное поле в длиннополой шинели от стремительных и безжалостных бронетранспортеров — не самый удачный способ покончить счеты с жизнью. Впрочем, многим немецким солдатам в полном мраке безлунной ночи все же удалось спастись от преследования, но кто знает, было ли это спасение не более чем оттягиванием мучительной смерти, ибо до ближайшего немецкого гарнизона в Шацке (35 километров) надо было еще дойти, не сбившись с пути.

Отдельно следует рассказать о действиях разведывательного батальона под командованием капитана Андреева, которому было поручено освобождение расположенного в Марьиной Горке концлагеря. Такие операции и не любят суеты, поэтому все началось с выстрелов снайперов, снявших немецких пулеметчиков на вышках. Снайперские винтовки у них были самыми обычными целевыми СВТ-40 с оптикой, а бесшумность им обеспечила канонада, вспыхнувшая в двух с половиной километрах от лагеря. Скромные винтовочные выстрелы потонули в грохоте не столь уж отдаленной перестрелки… впрочем, это не имело большого значения, потому что меткость и внезапность снайперской стрельбы оставила без пулеметчиков все вышки на дальней стороне лагеря. Потом бросок смутных фигур в белых маскировочных халатах к проволоке, установка накладных зарядов на столбы и новые снайперские выстрелы, расчищающие дальнейший путь. Вот тихо зашипели бикфордовы шнуры — и фигуры в белом отпрянули от заграждения, будто сами испугались того, что сами только что сделали. Громыхнуло вроде не очень громко, но три секции колючего забора повалились сразу.


Там, внутри, у караульного помещения забегали и засуетились; но что охрана лагеря могла сделать против БРДМ-2 и БТР-70, стремительно выдвигающихся к проходу, проделанному в проволочном заграждении? Ровным счетом ничего, тем более что до самого последнего момента ее внимание было обращено прямо в противоположную сторону. А когда охранники лагеря поняли, что злой пушной зверек пришел и по их душу, то сразу начали покидать вверенные им посты, обращаясь в безоглядное бегство. Одно дело — измываться над ослабленными, забитыми безоружными людьми, и совсем другое, когда на вверенную их заботам территорию одна за другой врываются стремительные машины с плоскими клиновидными носами, ведущие на ходу огонь из крупнокалиберных пулеметов. Сбегать с места преступления, как только чуть запахнет жареным, немецкие оккупанты умеют очень хорошо. Впрочем, те, кому все же удалось убежать, угодили в описанную выше мясорубку, творящуюся в центре Марьиной Горки, и почти никому из них не удалось добраться до вожделенного Шацка.

Сам лагерь состоял из трех частей. В одной, принадлежавшей главной железнодорожной дирекции «Центр», содержалось двести пятьдесят советских военнопленных, используемых в качестве рабочей силы на железной дороге. Другая часть лагеря предназначалась для местных жителей, заподозренных в сочувствии к партизанам и подпольщикам, а третья была самой интересной. В ней содержались дети, у которых брали кровь для раненых офицеров. Как правило, для ребенка поездка в госпиталь означала билет на тот свет, ибо немецкие врачи-убийцы забирали у них столько крови, что маленький человечек умирал после этой процедуры. А зачем немецким врачам было беречь жизни маленьких унтерменшей, ведь они были уверены, что в случае необходимости оккупационные власти наловят им новых в любом количестве и ассортименте. Испуганные ребятишки все никак не смели поверить, что с этого момента их судьба круто переменилась. Вот для кого полковнику Катукову было совершенно не жалко связаться с экспедиционными силами и запросить «вертушки» для эвакуации маленьких узников и своих раненых.

18 ноября 1941 года, 09:15. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка

Командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков

Холодный серый рассвет с беспощадной ясностью высветил все то, что ночь стыдливо прятала под пологом темноты. Стоит взобраться на крышу БТРа — и с высоты двух с лишним метров открывалась панорама ночного побоища. Как говорится, «посмотрите направо, посмотрите налево». А зрелище, товарищи, открывалось еще то. Дымились остовы сгоревших автомашин и руины домов, а разбросанные по улицам и огородам заледеневшие трупы немецких солдат, зачастую полуодетые или даже совсем неодетые, говорили о бренности славы «покорителей Европы». Совсем недавно они надменно попирали своими сапогами улицы и площади французской столицы, а сейчас валяются здесь, годные только для того, чтобы их всех валом зарыли в одной братской могиле. Тьфу, падаль!

Примерно такую же картину я видел 26-го июня под Клеванью, когда в устроенную нашим корпусом артиллерийскую засаду влетела германская моторизованная дивизия. Как те немцы шли плотной походной колонной, так и легли под снарядами наших артиллеристов. И хоть и говорят, что труп врага хорошо пахнет, но я на всю свою жизнь запомню, как на тридцатиградусной жаре «благоухали» несколько тысяч арийских трупов. Да, даже в самом начале войны на общем мрачном фоне были у нас и такие светлые моменты. Хорошо, что сейчас не лето, и на тридцатиградусном морозе мертвые херои хотя бы не воняют…

Хоть пока трудно оценить общее количество вражеских потерь, но думаю, что немецких трупов тут раза в два больше, чем тогда под Клеванью. Как и в тот раз, сегодня мы победили не только грубой силой (например, калибром танковых пушек, толщиной брони или весом артиллерийских залпов при артподготовке) — нет, мы их передумали, перехитрили, переиграли тактически, использовав их же собственную беспечность, безлунную ночь и момент внезапности. О это сладкое чувство, когда ты можешь сделать с сильным и опасным врагом все, что захочешь, а он при этом способен только на бессмысленное сопротивление и безоглядное бегство… Мы все это один раз уже пережили, пора и немцам похлебать этой каши.

Да, мы действительно применили против вермахта его же собственный прием внезапного нападения на уверенные в своей безопасности отдыхающие войска противника. Только, в отличие от немцев, вероломно напавших на Советский Союз 22 июня, сегодня наша совесть чиста — мы атаковали вражеские войска, уже находящиеся с нами в состоянии войны. Впрочем, фашисты и совесть — понятия несовместимые, поэтому незачем нам их жалеть. Приказ «пленных не брать» я отдал вполне осознанно. При двадцатикратном численном превосходстве в живой силе, которое 29-й мотокорпус имел над нашей бригадой, необходимость хотя бы краткосрочно охранять хоть сколь-нибудь серьезное количество пленных немцев быстро обескровила бы вверенной мне соединение. Воевать было бы некому, все охраняли бы пленных. Так что если не брать пленных, то нет и необходимости выводить их потом в расход.

Но главное не в этом. Самое главное в виселицах, которыми козлы, возомнившие себя юберменшами, утыкали наши города и села. И Марьина Горка не исключение. Разумеется, едва рассвело, наши бойцы обнаружили виселицу. Да что ее было искать — стояла себе на пристанционной площади, причем трем казненным из пяти явно не исполнилось и шестнадцати лет. Наш особист, согласно имеющейся у него инструкции, сфотографировал, задокументировал и запротоколировал данный случай вражеского зверства, после чего погибших сняли с петель для последующего захоронения, а саму виселицу разрушили танком. Оставалось сожалеть только о том, что какая-то часть немцев все же смогла выскочить из-под удара и спастись бегством в сторону Шацка.

Впрочем, как говорят знающие люди, шанс у отдельно взятого немца ночью, пешком (все машины при попытке к бегству были нами подбиты) и в тридцатиградусный мороз живым добраться до этого городка отличается от нуля очень незначительно. Все фашисты, которые бежали от нас ночью, к настоящему моменту должны быть либо мертвы, либо все равно что мертвы, ибо глубокие обморожения современной медициной не лечатся. Но даже если эти немногие счастливцы выживут, то поедут к себе домой нах Фатерлянд эдакими самоварчиками. Рук-ног нет, только краник вперед торчит. Наглядное напоминание о том, чему приводят претензии на жизненное пространство за счет Советской России и жажда поместий с послушными славянскими рабами. Но скорбеть по этому поводу мы не будем. Немецкий народ сам посадил себе на шею Гитлера, пусть сам и расхлебывает.

Но не все мои размышления такие мрачные. Дело в том, что тут от 29-го мотокорпуса осталось вполне приличное наследство. И если что кто-то заготовил материал для доноса, то пусть напрасно не беспокоится. Я имею в виду не деньги, которые по большей части сгорели вместе со штабными машинами, а два дивизионных механизированных артполка полной комплектации — орудия, тягачи, походные реммастерские, грузовики с первым и вторым боекомплектом. Сначала я думал, что там стандартное для артиллерии вермахта оснащение (то есть два дивизиона гаубиц калибра сто пять миллиметров и два дивизиона калибра сто пятьдесят миллиметров) и особо по этому поводу не переживал. Если даже получится прихватить с собой это бесхозное имущество, что я буду с ним делать, когда в обоих боекомплектах закончатся снаряды к германским гаубицам? Опять уповать на трофейное снабжение? Нет уж — по закону подлости снаряды закончатся в самый неподходящий момент. Поэтому решение было самым простым. Зарядить в каждую гаубицу снаряд без заряда, облить остатками бензина из баков тягачей и поджечь. Рванет так, что мало не покажется, и пушки после такой экзекуции будут годны только на переплавку.

Но потом наш начарт (начальник артиллерии бригады) съездил в тот импровизированный машинный парк, в котором и отстаивались оставленные немцами орудия, тягачи, грузовики и прочая техника. Обратно он вернулся возбужденно-восхищенный и сразу же безапелляционно заявил, чтобы я делал все возможное и невозможное, обращался бы в штаб армии, штаб фронта или даже напрямую в Москву к товарищу Сталину, но случайно попавшие в наши руки орудия должны отойти именно к нашей бригаде. Для этого необходимо вытребовать у вышестоящего начальства необходимое количество наводчиков, командиров орудий, командиров орудий и заряжающих. Дело в том, что начарт обнаружил, что артиллерийские полки, как и танковые батальоны, также укомплектованы трофейной техникой, но только не французского, а советского производства. «Брать, — сказал начарт, — надо все и даже немного больше того. Все равно пропадет добро.» М-да, сорок восемь совсем новых гаубиц М-30, и двадцать четыре пушки-гаубицы МЛ-20… Эти орудия, как я понимаю, как раз из тех, которые были успешно проепаны в приграничном сражении нашим великим стратегом генералом армии Павловым.

Исходя из предполагаемых штатов, эти два полка уже в принципе относятся к корпусной артиллерии… Хотя съест-то он съест, да кто же ему даст. И проблема, как я уже говорил, не в какой-то технике, а в наличии-отсутствии артиллерийских расчетов… А их нет, хоть ты убейся. Они вообще в дефиците, и артиллерийские училища уже выпускают командиров без экзаменов — мол, доучитесь в бою. Пока я размышлял над этим вопросом, позади раздался короткий и немузыкальный скрежет и лязг — и по скобам, вваренным в борт бронетранспортера, наверх взобрался командир 1-го танкового батальона майор Кунгуров. Майор у нас — доброволец из будущего, взявший отпуск по основному месту службы и ушедший воевать, чтобы повергнуть ниц фашизм.

— Ну, что Михаил Ефимович, доброе утро, — поздоровался майор, — любуешься на дело своих рук?

— Любуюсь, Вячеслав Никонович, — в тон майору ответил я, — и имею на то право. Заслужил. Только вот не дает мне покоя одна мысль…

— Только одна? — удивился майор Кунгуров. — У меня вот множество мыслей, которые не дают мне покоя, а у тебя такая только одна. Давай-ка мы ее выслушаем, если она, конечно, не секретная.

— Да нет, какой там уж секрет, — ответил я и рассказал все, что думал о двух бесхозных гаубичных полках.

— Значит, жаба тебя заела, Михаил Ефимович? — с утвердительно-вопросительной интонацией ответил мне майор Кунгуров, — оно, может, и правильно. Тот, кто смолоду не заботится о таких вопросах, в старости собирает подаяние. Теперь скажу тебе по секрету — в нашей истории ты был одним из самых результативных танковых командиров РККА. Поэтому если ты обратишься к товарищу Жукову и дальше со своей просьбой, думаю, что командование тебя поймет и поддержит. Кроме того, я полагаю, что сразу после завершения этого рейда нашу бригаду будут развертывать в корпус, и пара дополнительных артполков этому корпусу никак не повредят.

Немного помолчав, майор Кунгуров с неожиданно серьезным лицом добавил:

— Знаешь, Михал Ефимыч, вот еще что. Я тут думаю, что мы очень хорошо порезвились в этой Марьиной Горке и после нашего ухода отсюда немцы могут начать отыгрываться на местном населении вплоть до его полного уничтожения. А это для нас не айс. Помимо всего прочего, нам надо изыскать способ относительно недорого и надежно отвезти в безопасное место около двух с половиной тысяч человек. А это отдельная головная боль, так что связывайся по радио с товарищем Жуковым и скорее решай свои проблемы.

Немного подумав, я согласился с доводами майора Кунгурова. Теперь осталось начать и кончить — связаться с начальством и подобрать для него правильные аргументы.

18 ноября 1941 года, 11:25. Минск, штаб группы армий «Центр».

Генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист

Сегодня ночью наше командование поднял с постелей внезапный телефонный звонок от начальника станции Пуховичи. Сообщение, прервавшееся на полуслове, гласило: «Внезапно атакованы превосходящими силами большевиков, имеющих на вооружении большое количество новых панцеров. Части 29-го мотокорпуса ведут с врагом неравный бой, возможно присутствие «марсиан», большевики повсюду, просим помощи…». И тишина. Напрасно телефонист кричал в трубку и просил абонента отозваться — очевидно, русские нашли и перерезали телефонный провод…

При этом от командования самого 29-го корпуса, как и от штабов 22-й и 23-й панцердивизий никаких сообщений не поступало, как будто все они подверглись внезапной атаке и были уничтожены в первые минуты боя. Внезапное и стремительное нападение, после которого у жертвы уж нет никого «потом». Действительно, очень похоже на «марсианский» стиль ведения боя — в тех случаях, когда они небольшими силами поддерживают действия большевистских подразделений и стремятся максимально облегчить им задачу. Если ликвидировать штабы и командующих, войска превращаются в подобие обезглавленной курицы, которая, брызжа кровью из перерубленной шеи, бестолково мечется по двору ровно до тех пор, пока наконец не упадет замертво.

В тех же случаях, когда крупные соединения «марсиан» ведут бой самостоятельно, их действия напоминают работу промышленной мясорубки, безжалостно перемалывающей в тончайший фарш цельные бараньи туши, вместе с жилами и костями. В таком случае зубья боевого механизма равномерно дробят и перетирают и войска, и штабы, и тыловые подразделения. Когда они имеют такою мощь, им совершенно не требуется идти на какие-либо особые хитрости. Наоборот, они делают все, чтобы наши штабы как можно дольше продолжали свое существование и в тщетной попытке реванша бросали против «марсиан» новые и новые подразделения, что может привести только к росту количества жертв. За штабы они берутся только тогда, когда потенциал сражения исчерпан и настает время подводить итоги.

Итак, как раз в связи с этим оказалось, что даже одно только слово «марсиане» способно вызвать в наших штабных офицерах чувства, близкие к понятию «паника». Слишком жестокой и кровавой оказалась концовка Смоленского сражения, слишком непобедимыми и безжалостными бойцами зарекомендовали себя пришельцы из России будущего. Известие о том, что где-то поблизости от их драгоценных шкур объявились эти безжалостные охотники за головами, привело наших доблестных штабников в состояние нервного трепета. Паники добавило сообщение из Шацка, к которому сегодня утром в состоянии сильного обморожения вышел рядовой 140-го пехотного моторизованного полка Иоганн Зейлер.

Перед тем как впасть в беспамятство, он успел сообщить о разгроме 29-мотокорпуса в результате необычайно дерзкого ночного нападения крупной большевистской группировки, частично вооруженной «марсианским» оружием и прошедшей специальное обучение у марсианских инструкторов. Большевистские солдаты атаковали, не теряя ориентировки в полной темноте, действовали зло и уверено, а также имели при себе большое количество переносных пулеметов, по внешнему виду и характеристиками аналогичных германскому пулемету МГ-34. Такие пулеметы отсутствуют на вооружении большевистской армии, но зато в больших количествах имеются у «марсиан».

После получения этой информации гарнизон Шацка выслал в направлении Марьиной Горки поисково-спасательную экспедицию в составе двух трофейных большевистских бронеавтомобилей БА-6 и тентованного грузовика Бюссинг-НАГ, оборудованного как подвижной пункт обогрева. В ходе движения по дороге в сторону Марьиной Горки спасательной экспедиции не удалось обнаружить ни одного живого немца, только насмерть замерзшие и окоченевшие трупы. При достижении окрестностей населенного пункта Загай, находящегося в пяти километрах от Марьиной Горки, произошло боестолкновение спасательной экспедиции с моторизованным патрулем противника, внешне похожего на «марсиан». В результате короткого огневого контакта один из трофейных броневиков и Бюссинг-НАГ были подбиты, а уцелевший БА-6 организованно отступил в направлении Шацка, оторвавшись от преследования противника.

Кроме того, рядовой Зейлер успел сообщить, что некоторые его товарищи говорили о том, что севернее реки видели несколько десятков тяжелых танков, по виду весьма похожих на «марсианские». И было это как раз там, где, в нарушение всех инструкций, в санатории для раненых немецких офицеров разместились штаб 29-го мотокорпуса и штабы обеих панцердивизий. Теперь становится понятной судьба командующего корпусом фон Обстфельдера, а также командиров обеих панцердивизий Вернера-Эронфойта и фон Апелля. Скорее всего, они вместе со своими штабами погибли в первые минуты нападения совместной марсианско-большевистской группировки, заплатив за беспечность собственными жизнями и жизнями своих солдат.

В связи с этим прискорбным событием пришлось принимать экстренные меры. Первоначально предполагалось, что пока большевики отдыхают в Бобруйске и ждут подкрепления, которое помогло бы им возместить потери, понесенные при прорыве фронта и штурме Бобруйска, обе панцердивизии 29-го мотокорпуса за два дневных перехода достигнут Осиповичей и займут оборону, сковывая действия большевистской группировки. После этого по железной дороге на те же Осиповичи из резерва группы армий «Центр» направятся 299-я и 95-я пехотные дивизии… Нам еще предстоит тщательно разбираться в том, как могло получиться так, что большевики, которые должны были смирно сидеть в Бобруйске, смогли внезапно захватить Марьину Горку; но теперь, когда это случилось, переброска войск по железной дороге потеряла всякий смысл.

Поэтому, несмотря на то, что 299-я дивизия уже была погружена в вагоны, прежний приказ был отменен, вместо того все наличные войска из резерва группы армий получили приказ заняться дооборудованием и приведением в порядок обращенных на восток позиций Минского укрепрайона, в свое время брошенных большевиками без боя. Еще не хватало, чтобы большевистско-марсианское соединение, разгромившее 29-й мотокорпус, сумело бы нагло, среди бела дня, ворваться в Минск. И самое главное — в связи с начавшимся большевистским наступлением необходимо срочно запросить у верховного командования сухопутных войск дополнительных войск для усиления группы армий «Центр». В противном случае гарантировать удержание линии фронта и отсутствие глубоких вражеских прорывов, с моей точки зрения, будет невозможно.

Только глубокая оборона и наличие достаточного количества резервов спасут группу армий «Центр» от предстоящего разгрома, а Рейх — от вторжения обезумевших от жажды мести большевистских орд. Тут надо понимать, что чем дальше фронт находится от того места, через которое «марсиане» проникают в наш мир, тем меньше их активное участие в боях. Ни одно их подразделение не действует ни против группы армий «Север», ни против группы армий «Юг». Вся их активность сосредоточена исключительно на центральном участке Восточного фронта вдоль линии Берлин-Москва, и чем дальше от места проникновения находится эта линия фронта, тем слабее непосредственное участие «марсиан» в боевых операциях большевиков.

18 ноября 1941 года, полдень. Белорусская ССР, Минская область, райцентр Марьина Горка

Фельдмаршал фон Лист беспокоился совершенно напрасно. Полковник Катуков и не собирался вести вверенную ему 4-ю танковую бригаду на Минск, потому что трезво оценивал свои возможности. Одно дело — внезапно атаковать численно превосходящего, но дезориентированного и дезорганизованного противника, выжать его из теплых домов в чистое поле на лютый мороз, после чего позволить русской зиме закончить работу, начатую мотострелками и танкистами. И совсем другое дело — ограниченными силами ввязываться в сражение за овладение крупным городом и узлом коммуникаций, с гарнизоном в составе нескольких пехотных дивизий, которые уже невозможно будет застать врасплох.

Сил для выполнения подобной задачи у одной только 4-й танковой бригады было явно недостаточно. Их было бы недостаточно и у более крупного соединения. Брать Минск можно было только совместными усилиями двух фронтов — Брянского и Западного, и только тогда, когда для этого будут созданы необходимые условия. И хоть некоторые советские генералы рвались закидать немцев шапками, всегда находились люди, которые каждый с успехом гасили их воинственные порывы. Для успешного проведения операции такого масштаба части и соединения РККА должны быть реорганизованы, оснащены новой техникой и вооружением, а также обрести боевой опыт, соответствующий хотя бы 1943 году нашей истории37.

К тому же, несмотря на эпическую победу, проблемы у полковника Катукова росли подобно катящемуся с горы снежному кому. Его бригада, особенно мотострелковые подразделения, также понесли в бою относительно тяжелые потери, и в настоящий момент требовалось похоронить убитых, отправить на Большую Землю раненых и эвакуируемых местных жителей, получить в обратном направлении маршевое пополнение, а также личный состав для двух трофейных артполков и двух противотанковых дивизионов.

Пополнение для мотострелковых подразделений в количестве четырех с половиной сотен бойцов и младших командиров в течение суток можно было перебросить из дислоцированного в Гомеле запасного батальона бригады. Но вот артиллеристов, в том числе водителей на полугусеничные тягачи и автомашины (по немецким штатам — примерно шесть с лишним тысяч бойцов и командиров), найти было гораздо труднее и времени для этого требовалось не в пример больше. И самое главное, перед отправкой к месту расположения бригады для новых артполков требовалось сформировать подразделения артиллерийской разведки и управления, оснащенные техникой из будущего, а это требовало отдельного времени.