Врата Войны. Трилогия

На все эти действия могло уйти от недели до десяти дней; и если бригаде Катукова придется уходить из Марьиной Горки раньше, то всю трофейную технику, включая артиллерию, придется бросить. А ведь предназначение нашлось даже для вроде бы бесполезных французских танков. Поскольку линию железной дороги из Марьиной Горки в Гомель через Жлобин и Бобруйск можно было привести в работоспособное состояние, весь это бронехлам планировалось погрузить на железнодорожные платформы и отправить на переплавку — ни для чего большего он не годился.

Главным мотором процесса пополнения и усиления бригады Катукова являлся командующий Брянским фронтом генерал армии Жуков; он ставил перед Катуковым задачу на порядок скромнее, и разгром двух танковых дивизий немцев стал для него приятной неожиданностью. Конечно, немецкое командование 29-го мотокорпуса, недооценившее противника и проявившее преступную халатность, было само виновно в своем разгроме, но этими благоприятными условиями надо было суметь воспользоваться, что и сделал полковник Катуков, за что ему честь и хвала.

С другой стороны, первое пробное сражение танковой бригады нового облика на практике подтвердило высокую эффективность ее разнородной структуры — когда танковые, мотострелковые, артиллерийские и разведывательные подразделения рациональным образом соединены в составе одной механизированной части. Танки без пехоты не смогли бы выполнить это задачу, но и пехота без танков тоже. К тому же такие механизированные части за счет боевого слаживания и опыта совместных действий имели преимущество перед временными боевыми группами, созданными из первых попавшихся танковых и стрелковых частей, когда пехота толком не знает танкистов, а танкисты пехоту. Боевая эффективность временной боевой группы может быть оценена только как половина от эффективности постоянного соединения смешанного состава при той же численности.

А чтобы у местных начальников, вроде командармов или комфронтов, не чесались руки разукомплектовать смешанные соединения (как частенько случалось с пресловутыми мехкорпусами в начале войны), все такие ударные части и соединения должны находиться в прямом подчинении у ставки Верховного главнокомандования. А то бывало, что сильнейшие на 22 июня соединения уже на второй день войны превращались в призраков самих себя. Артиллерию угнали в одну сторону, мотострелковые дивизии в другую, танки распылены и выполняют несвойственные им задачи — например, охраняют драгоценное начальство. В результате такой чехарды получилось, что на переправах через Неман у Алитуса против всей Третьей танковой группы немцев воевала только одна советская танковая рота. Остальные части неплохо оснащенного 3-го мехкорпуса (19 КВ-2, 32 КВ-1, 50 Т-34 и 331 БТ-7 плюс устаревшие танки) вместо отпора врагу занимались вообще непонятно чем.

Кроме того, генерал армии Жуков знал то, что не знали ни фельдмаршал Лист в Минске, ни полковник Катуков в Марьиной Горке. Уже завтра на рассвете в районе Орши в наступление перейдет Западный фронт генерала Конева, основная ударная сила которого — прославленная 16-я армия Рокоссовского — будет наносить удар от Орши в направлении Борисова. Подвижных ударных соединений в составе 16-й армии нет, зато есть много артиллерии, железнодорожные артиллерийские батареи и бронепоезда, а также множество кавалерийских соединений и лыжных батальонов, каждый из которых способен вести против вермахта свою личную войну насмерть, даже находясь в окружении. С того момента, как генерал Рокоссовский рванет фронт и введет в прорыв своих лыжников и кавалеристов, фельдмаршалу Листу станет явно не до Катукова, так как ему срочно потребуется тушить новый пожар.

18 ноября 1941 года. 14:15. Брянская область, авиабаза экспедиционных сил Красновичи.

Патриотическая журналистка Марина Андреевна Максимова, внештатный корреспондент «Красной Звезды» и некоторых других государственных СМИ.

Сегодня утром нам — в смысле, моей журналистской группе — сообщили, что для нас есть непыльная работа. Необходимо прибыть на авиабазу в Красновичи и встретить там наши вертолеты, которые привезут на Большую Землю маленьких ребятишек, освобожденных нашими бойцами из германского концлагеря. Кстати, когда я пишу «нашими», то не делаю различия между бойцами РККА и солдатами экспедиционных сил. Все они для меня наши, и любому, кто попробует вбить между нами клин, я готова выцарапать его бесстыжие глаза. Все мы тут «наши» — и деды, и внуки; все, как говорил Маугли, «одной крови». Поэтому и детишки из маленького белорусского городка для меня тоже свои. В такие минуты особенно остро чувствуешь, чего мы лишились, когда три вурдалака в Беловежской Пуще распустили Союз, разогнав народы по национальным квартирам. Надеюсь, что здесь такого безумия не произойдет.

Кстати, между нами, журналистами, прошел слушок, что, помимо детишек, тем же рейсом должны привезти и пленного немецкого генерала пехоты Ганса фон Обст…, Обст…, Обстфельдера. Тьфу ты, ну и фамилия — пока выговоришь, язык сломаешь.

После того как мне удалось раскрутить на интервью самого Гудериана (небось ему до сих пор икается), я все подумывала о том, как бы мне повторить такой подвиг. И тут — свежепленный немецкий генерал в немаленьких чинах; выше генералов родов войск, насколько я понимаю, только генералы-фельдмаршалы. Фюрер-шмурер для нас не авторитет, разве что в зоопарке в клетку посадить и за деньги показывать. А вот немецкий генерал — это сила. Или нет?

Впрочем, в отличие от известного всем Гудериана, об этом Обстфельдере, кроме специалистов, у нас никто и не слышал. Я навела справки в интернете (который здесь уже вполне функционирует) и все выяснила. Возможно, что его малая известность связана с тем, что о бойне на Миус-фронте, в которой отличился этот деятель, у нас предпочитали не вспоминать. Зато вторую половину войны, когда Красная армия била немчуру и в хвост и в гриву, герр Обстфельдер провел, командуя немецкими войсками во Франции, откуда отступил в Баварию, где и сдался в плен американским войскам.

Сейчас же, насколько известно, этого фон Обстфельдера, как Одиссей черепаху, вдребезги и пополам расколошматил «простой» советский полковник танковых войск Михаил Ефимович Катуков, причем имея в несколько раз меньшие силы. Вот кого уж точно стоит уважать по полной программе. Под его командованием воевал мой дед тогда (то есть сейчас) — совсем молоденький лейтенант, выпускник танкового училища; вместе с Катуковым он прошел весь путь от Мценска до Праги. Вот у кого в самом деле взять бы такое добротное интервью, без всяких подколов. Вот кто и вправду гений маневренной войны и мастер таранного удара. Думаю, что нашим читателям и телезрителям будет интересно пообщаться с таким человеком, тем более что и в этом мире он взлетит очень высоко, раз уж так начал.

Ну ладно, задачу взять интервью у Катукова мы отложим на будущее, а сейчас нам интересен господин фон Обстфельдер. Но, как говорила в аналогичных случаях моя бабушка: «съесть-то тон съест, да кто ж ему даст». То есть нельзя так просто подойти к пленному генералу и начать брать интервью. Тут особое разрешение нужно, а чтобы его получить — нужен подход… в смысле, к тем людям, которые решают давать или не давать такие разрешения. Моим подходом к военному начальству была Варя, которая работала переводчицей в разведотделе штаба экспедиционных сил. Вот к ней-то я и подошла, чтобы она свела меня с «кем надо» на предмет получения этого разрешения. И, как вскоре выяснилось, я совершенно напрасно искала столь обходные пути. Начальник Вари, полковник российской армии Семенцов, и его местный коллега майор Голышев оказались моими старыми и преданными поклонниками еще с тех времен, как я мордой по столу возила пресловутого Гудериана.

— Разрешение на интервью? — сквозь зубы спросил полковник Семенцов, лихо дымя сигаретой в углу рта. — Да не вопрос, Марина Андреевна, интервьюируйте его хоть до полусмерти. Все равно товарищ Катуков навел у немцев такой переполох, что вся оперативная информация, которой владел этот деятель, устарела как позапрошлогодний снег. Только вот хотелось бы знать, о чем вы его будете пытать?

— В самом деле, товарищ Максимова, — произнес молчавший до того майор Голышев, — раскройте тайну — о чем вы собираетесь спрашивать этого немецкого генерала? Может, нам это тоже будет интересно? С Гудерианом у вас получилось просто превосходно.

— Ну как вам сказать, — не стала я кокетничать, — я, мило улыбаясь, спрошу этого фон Обстфельдера, как ему понравилась встреча с обновленной Красной Армией, и пообещаю, что это еще цветочки, а ягодки, мол, будут впереди. Кому сладкие (то есть нам), а кому и кисло-горькие, с ароматом хины (то есть им). Ну и дальше в том же духе, чтобы ему было не скучно. Только вы там перед глазами не маячьте, а то клиент не станет откровенничать. Одно дело две милые женщины и оператор с камерой, а совсем другое — суровые мужчины вроде вас…

— И что, — спросил майор Голышев, — и кинокамера тоже будет?

— А то как же, товарищ майор, — задорно ответила я, — разговорить клиента с камерой в два раза проще, чем без нее. Увидев, что его снимают, почти любой мужчина начинает чувствовать себя особо важной персоной и выкатывает грудь подобно петуху на заборе. Щаз прокукарекаю!

— Ладно, ладно, — со смехом замахал руками полковник Семенцов, — хватит, Марина Андреевна, хватит. Давайте лучше поедем, а там на месте разберемся.

Несмотря на зимнее время, дорога от Суража до Красновичей и дальше до Унечи поддерживалась в приемлемом состоянии. То есть после каждого снегопада ее чистили нашими снегоочистительными машинами и посыпали песком. Правда, благодаря тому, что секретный объект типа «Портал» обосновался прямо возле трассы, для гражданского транспорта эта дорога была закрыта и ездили по ней только машины экспедиционных сил и принадлежащие РККА или НКВД со спецпропусками. Поэтому две наших машины до Красновичей домчали минут за пятнадцать.

Там уже было все готово ко встрече дорогих гостей38. Я имею в виду два больших мягких автобуса из нашего времени, на которых детишек повезут до железнодорожной станции в Унече, а также автомобиль для перевозки пленного генерала — глухой, без окон, ибо нехрен ему знать, куда и зачем его везут.

Пока Вася ставил нашу машину на стоянку, мы с Варей в ожидании вертолета решили пройтись и размять ноги поблизости от посадочной площадки. Оператор держался чуть поодаль от нас, девочек; его камера работала — она снимала окрестности и ту площадку, куда предстояло приземлиться вертолету; в репортаже надо было создать ощущение ожидания.

И вот в западной части неба послышался пульсирующий звук сверхмощных турбин, и вскоре мы увидели, как гигантский красавец МИ-26 в белоснежной зимней окраске на небольшой высоте приближается к аэродрому. Сопровождали его четыре злобно жужжащих ударных вертолета Ка-52 — хоть для немецкой авиации тридцатиградусный мороз считается нелетной погодой, все ж береженого Бог бережет.

Не было ни одного человека, который не бросил бы в сторону вертолетной группы хотя бы беглого взгляда. Краса и мощь, вот что я вам скажу. Вздымая из-под огромного винта ураган тугих воздушных потоков вперемешку со снежной пылью, гигантский вертолет совершил посадку на предписанную площадку, а его сопровождение, описав в небе полукруг, опустилось на свой вертолетный аэродром за небольшим лесочком. Пока их будут заправлять и обслуживать, в обратный рейс огромного «мишку» сопроводит другая четверка.

Рокот затихал, огромные лопасти замедляли вращение, и наконец совсем остановились. В задней части вертолета начали раскрываться грузовые ворота. Вот их створки застыли в открытом положении, на утрамбованный снег легла откидная аппарель. Прошло несколько секунд — и на этой аппарели показалась стайка настороженно оглядывающихся, плохо одетых детишек, как у нас сказали бы, «младшего школьного возраста». Пережив много опасностей, они были бледны и молчаливы, но их блестящие глаза говорили о том, что полет на невиданной машине произвел на них сильнейшее впечатление. Дети есть дети… Ничего, дай Бог, они быстро забудут все ужасы, что им пришлось пережить. Уж мы постараемся… Больше никто никогда не посмеет забирать кровь вместе с жизнью у наших детей для мерзких фашистов! Это ж надо было додуматься — использовать малышей в качестве доноров… Я, конечно, читала об этом когда-то ранее, но тогда это вызывало во мне просто возмущение и гадливость по отношению к фашистским ублюдкам, к этим нелюдям. Но тогда все это воспринималось как давно минувшее… Теперь же это было моим настоящим, в котором я активно участвовала, и во мне клокотала ярость, потому что я видела собственными глазами этих несчастных детей! И чувство сопричастности толкало меня к тому, чтобы броситься к малышам, обнять их всех, защитить, утешить и уверить, что теперь-то с ними не произойдет больше ничего дурного… Подобные чувства обуревали и Варвару. Она молчала, глядя на детей, и только губы ее сжались в тонкую полоску, а между бровями пролегла складка. Она красноречиво сжимала мою руку повыше локтя и ее состояние становилось для меня очевидным — до того, что казалось, будто мысли ее бьются о мою черепную коробку, мысли о том, что необходимо как можно скорей стереть с лица земли фашистскую заразу.

Сопровождали детей такие же худые и плохо одетые женщины неопределенного возраста — очевидно, воспитательницы детдома, захваченные немцами вместе с детьми. Они, в отличие от воспитанников, не смотрели по сторонам, они были озабочены лишь тем, чтобы следить за порядком — и дети их слушались. Вообще, вся эта процессия была как-то странно тиха, словно все эти люди — и дети, и взрослые — привыкнув к лишениям, просто покорялись своей судьбе, не выказывая никаких эмоций.

Автобусы, тихонько урча своими мощными моторами, отъехали от стоянки и, описав полукруг, подъехали к вертолету.

При приближении этих автобусов дети даже немного попятились назад. Если внутренние интерьеры вертолета несли на себе неизгладимый отпечаток давно почившего в бозе Советского Союза, при котором эта машина была создана, то от автобусов, несмотря на то, что это были вполне патриотичные ЛИАЗы, прямо-таки разило так называемой европейской цивилизацией. Ну как ты объяснишь маленькому человечку, который от Европы видел только все самое плохое, что улыбчивые тети и дяди, которые вышли из этих автобусов, не сделают им ничего плохого — не отправят на смерть, не будут брать у них кровь и ставить на них бесчеловечные эксперименты. Ведь доктор Менгеле39 тоже наверняка был улыбчивым, круглощеким типом, хорошим семьянином, искренне переживавшим по поводу научных проблем, которые он пытался решить своими экспериментами. Кстати, вот бы еще до него добраться! Посмотреть бы, как быстро развеивается его убеждение в том, что он равен Господу Богу… Такие, как этот зловещий маньяк, заслуживают не просто смерти, а показательной казни40.

Дети прятались друг за дружку и в их глазах отчетливо мелькал страх. Но рано или поздно ломается любой лед. Бойцы бригады Катукова, сопровождавшие рейс, уговорили воспитательниц, и те бочком-бочком, испуганно кося глазами по сторонам, повели дрожащих детей к автобусам. А дальше — короткая и комфортная поездка до Унечи, где детишек уже ждет жарко натопленный пульмановский вагон, который прицепят к первому же санитарному поезду, следующему на Урал или даже дальше.

— Какой ужас! — вздохнула Варя, глядя на детский страх, — надо же было довести бедных детей до такого… Чтобы красивый и удобный автобус они воспринимали как ужасную опасность и угрозу своей жизни…

Хотя Варя у нас известная дойчефобка, мне кажется, что в данном случае она права на все сто процентов. За такие штуки, как использование малышей в качестве доноров, сумрачных тевтонских гениев необходимо почаще бить ногами по голове — чем, собственно, и занимаются наши экспедиционные силы. Но раз такие вещи еще допускаются немецким командованием, значит, ему недостаточно доходчиво объясняют недопустимость таких приемов… Что ж, надеюсь, это будет исправлено в самое ближайшее время.

— Знаешь, Варвара, — ответила я своей подруге, — весь ужас не в этом. Эти маленькие души, вполне возможно, еще оттают. Самое страшное в том, что те кто совершал эти преступления, не чувствуют ни малейших угрызений совести, как будто так и надо. И если их схватить рукой за шиворот и посадить на скамью подсудимых, то они совершенно искренне будут кричать «А нас за что?!» и убеждать все в том, что никаких преступлений они не совершали, мол, на все это была военная необходимость. А теперь тихо, вон идет наш главный клиент. Приготовься!

Последним из вертолета вышел высокий худой тип. Он выглядел очень комично в ватной фуфайке и шапке-ушанке поверх немецкого генеральского мундира41. Чуть позади него вышагивали два бойца экспедиционных сил в белых полушубках и шапках-ушанках. Вот один из них на ходу приложил руку к уху, будто выслушивая неслышную для других инструкцию, потом нашел взглядом нас, стоящих чуть поодаль, и утвердительно кивнул. Разрешение побеседовать с генералом получено, а теперь — швыдче, швыдче, цигель, цыгель ай-лю-лю. Оператор снимает, мы с Варей идем в атаку.

Свое черное дело, то есть интервью, я начала такими словами:

— Герр генерал, разрешите представиться — я Марина Максимова, корреспондент телевизионного канала «Звезда». Не изволите ли уделить нам немного времени, у нас к вам есть несколько вопросов…

Выслушав перевод, генерал остановился и воззрился на меня как баран на новые ворота, медленно моргая белесыми глазами.

— Скажите, фройляйн Марин, — спросил он меня хриплым голосом, будто с трудом разлепляя свои узкие губы, — у вас там, в будущем, так принято, чтобы прежде сотрудников разведки с поверженными генералами врага беседовали хорошенькие девушки, представляющиеся репортерами — как вы это назвали — телеканала?


— О, — сказала я, немного театрально всплескивая руками и в то же время сверля его твердым взглядом, — если бы вы, герр генерал, представляли для нашей разведки хоть какой-то интерес, кроме среднестатистического, то меня бы вряд ли подпустили к вам даже на пушечный выстрел. Но так как сведения, которыми вы владеете, протухают быстрее, чем мясной фарш на жаре, мне позволено немного с вами побеседовать на интересующие нас темы, для того, чтобы расставить все точки над «И».

Генерал Обстфельдер гордо вскинул голову и хрипло произнес:

— Хорошо, фройляйн Марин, спрашивайте. Мне очень понравилось ваше сравнение некоторых военных тайн со скоропортящимся продуктом. Не могу отрицать, что непосредственно подчиненные мне дивизии уже уничтожены, а о том, что сейчас творится в Минске, я не имею никакого понятия.

— В Минске сейчас, — сказала я, — творится настоящий бедлам. Призрак «марсиан» — то есть нас, русских из будущего — способен перепугать ваших офицеров ничуть не хуже, чем бездомный призрак коммунизма, которого ваш Маркс однажды выпустил на свободу.

— Призрак, фройляйн Марин? — недоверчиво спросил фон Обстфельдер. — Вы хотите сказать, что мой корпус разгромило совсем не ваше соединение, а большевики?

— Во-первых — сказала я, — большевики и мы — это одно и то же, просто мы внуки, а они деды. И разгромили вас именно бойцы РККА — говоря официальным языком, «подвижное соединение нового облика». Мы их только обучили, частично вооружили и обеспечили необходимую поддержку, а уже дальше они воюют сами. И все, что вы видели, это только цветочки, герр генерал, наши деды только учатся воевать по-военному — так, чтобы с минимальными потерями и максимальной пользой. Пройдет еще совсем немного времени — и ваши коллеги, посеявшие 22-го июня ветер, пожнут настоящую бурю…

В это момент на начало взлетной полосы, расположенное поблизости от вертолетной площадки, выехали три «утенка»42, обвешанных гирляндами бомб на внешней подвеске. Выстроившись пеленгом43, они врубили свои движки на полную мощность, так что от грохота заложило уши; а потом, оставляя за собой чадные хвосты керосиновой гари, сорвались с места и взмыли в серо-белое зимнее небо.

Генерал проводил их глазами и вздохнул. Весь он как-то поник и ссутулился, и даже белесые его глазки заволокло какой-то бурой пеленой.

— Все, фройляй Марин, — сказал он, — я понял. Вы пришли в этот мир для того, чтобы полностью уничтожить германскую нацию. Должен сказать, что не все немцы убежденные нацисты. Я, например, служу Германии, потому что это моя родина, ограбленная и униженная вашими бывшими союзниками по Антанте.

— Вот именно что бывшими, — ответила я. — Россия была ими унижена ничуть не меньше Германии, но при этом мы не впали в злобу и ярость, как это сделали вы, и не провозгласили все остальные народы недочеловеками. Пусть истинных, фанатичных нацистов, продвигавших эту дурацкую теорию, было относительно немного, но остальные тоже были не прочь получить счастливую жизнь за счет миллионов восточных рабов, которых вам сулили Гитлер и компания. Но факир был пьян и фокус не удался, и теперь за преступления ваших лишенных совести солдат ответит весь немецкий народ, без исключения. Материально ответит, а не своими головами…

Я знала, что когда я говорю подобные горячие речи, то становлюсь слегка похожа на ведьму. В хорошем смысле, конечно. Глаза у меня в это время горят, к губам приливает кровь, а голос приобретает непривычное звучание, становясь твердым и глухим, со звенящими нотками священного вдохновения.

Фон Обсфельдер задержал на мне взгляд, в котором промелькнуло какое-то уважительное удивление, затем слабо махнул рукой и опустил голову.

— Хорошо, фройляйн Марин, — устало сказал он, — я вас понял, и, хоть не нацист, но все равно жалею, что не застрелился после разгрома моего корпуса. Вы сумели ранить меня в самое сердце. Скажите моим добрым сопровождающим, что я не хочу с вами больше беседовать. Наверное, общаться с сотрудниками вашей разведки будет гораздо проще, чем с вами. Прощайте, надеюсь с вами больше не увидеться.

И, по-старчески шаркая ногами, генерал фон Обсфельдер удалился прочь.

Часть 11. Зимний рассвет

19 ноября 1941 года, 6:55. Линия фронта в окрестностях Орши

Будущий маршал Советского Союза, а ныне командующий 16-й армией генерал-лейтенант Константин Константинович Рокоссовский, стоял на пригорке, наблюдая в бинокль за вражескими позициями. Его крепкая фигура, надежно стоящая на земле широко расставленными ногами была обмундирована в российский зимний камуфляж, с которым несколько диссонировала генеральская папаха. Но так было даже колоритней. Не спутаешь с толпящимися чуть поодаль чинами его штаба, одетыми по полной форме. Наблюдая за вражескими окопами, в несколько линий пересекающими заснеженную землю, Рокоссовский ждал момента, когда минутная и секундная стрелки часов соединятся на отметке у цифры «12». Наступающий день был его днем. 16-я армия, пополненная и усиленная свежими войсками, успевшими к тому моменту пройти полный курс боевой подготовки, была готова к стремительному рывку на Борисов.

Этот прорыв должен был быть совсем не того типа, как случившийся под Жлобиным. Дело в том, что составе 16-й армии не было крупных механизированных соединений, максимум отдельные танковые батальоны в составе соединений и танковые роты в составе стрелковых и кавалерийских частей. Надо сказать, что новых танков в армии не было совсем. В основном это были подобранные на полях летних сражений и восстановленные Т-34, КВ, а также трофейные «тройки» и «четверки». При этом трофейные танки из-за хорошей оптики и раций в основном использовались в качестве командирских машин. Остальные подбитые машины врага, не подлежащие восстановлению, разбирались на запчасти.

И никаких Т-26 и БТ, составлявших основной парк советских танковых войск до войны и показавших свою крайне низкую полезность в ее ходе. Часть таких устаревших танков была переделана в артиллерийские тягачи, самоходные зенитки и минометы (в основном танки типа Т-26), другая часть (БТ-5 и БТ-7) передана в Среднеазиатский, Забайкальский и Дальневосточные округа — пугать самураев и басмачей. Для части новых танков БТ-7 и БТ-7М разрабатывался проект их переделки в машины огневой поддержки пехоты. Для этого снимался механизм привода колесного хода, так называемая «гитара», накладными броневыми экранами усиливалось бронирование, а вместо 45-мм пушки 20-К в башню устанавливали 23-мм авиапушку ВЯ с запасом 250 патронов. По легкобронированной и небронированной технике, пулеметным гнездам, амбразурам дзотов и блиндажей, короткая очередь из ВЯ была как раз тем, что прописал доктор, а если из засады в борт или корму (особенно по каткам44), то не поздоровится и средним немецким танкам. Но ни одного такого танка огневой поддержки в действующей армии не имелось. Первый прототип проходил испытания в Кубинке, а назначенные к переделке экземпляры ожидали их окончания и результатов.

Зато 16-й армии было придано аж четыре усиленных кавалерийских корпуса, усиление которых выразилось в насыщении эскадронов автоматическим оружием, включая импортные из-за порта единые пулеметы под винтовочный патрон, а также в придании их дивизиям тех самых отдельных танковых батальонов и самоходных зенитных дивизионов. Зато вся артиллерия была на конной тяге. И конноартиллерийские полки, оснащенные запущенными в производство пушками ЗиС-3 и противотанковые дивизионы, одна батарея в которых была вооружена четырьмя 57-мм пушками ЗиС-2, а две остальные — 45-мм пушками 19-К. Именно эти усиленные кавкорпуса сразу после прорыва фронта должны были веером уйти вперед, разрывая немецкие коммуникации, и в случае малейшей необходимости вызывая поддержку авиации.

С одной стороны, направление Орша-Борисов-Минск, являющееся частью той самой пресловутой линии Москва-Берлин, считалось у немцев основным, и вражеских войск в полосе прорыва 16-й армии было гораздо больше, чем на Бобруйском направлении. С другой стороны, подвижные механизированные соединения в полосе группы армий «Центр» у немцев уже закончились, а германская пехота таким усиленным кавкорпусам, да еще поддержанным авиагруппой экспедиционных сил, помехой не была. В случае необходимости опорные пункты противника можно быть просто обойти, после чего ими должны были заняться авиация и натасканные во время финальной части Смоленского сражения тяжелые саперно-штурмовые батальоны. А это такие крутые ребята, что выживших и пленных после их зачистки фактически не остается. Но, как говорится, проблемы немцев шерифа, то есть Рокоссовского, волновали мало. Пусть сразу сдаются в плен, и будет им счастье.

А вчера в полосу прорыва прибыл еще один нежданный сюрприз. Экспедиционные силы для усиления огневой поддержки прислали тяжелый огнеметный батальон, приписанный почему-то к войскам РХБЗ (радиохимбиозащиты). Как выразился командир батальона подполковник Половцев, весело сверкая зубами: «Для производства боевых стрельб по немецко-фашистским оккупантам». Впервые услышав об этом батальоне, Рокоссовский сперва подумал, что речь идет о батальоне тяжелых огнеметных танков, но когда воочию увидел тяжелые огнеметные системы, то понял, насколько глубоко ошибался. Больше всего эти установки напоминали чудовищно раскормленные гвардейские реактивные минометы, поставленные на шасси тяжелых танков, ибо чудовищный вес пакета с двадцатью четырьмя направляющими для крупнокалиберных эрэсов не выдержал бы ни один даже самый мощный автомобиль.

С собой улыбчивый подполковник привез огромную, как три простыни, подробную карту вражеских позиций, созданную на основе расшифрованных аэрофотоснимков, на которую были наложены данные авиационной разведывательной аппаратуры. Немцы на этой карте представали наивными страусами, спрятавшими голову в песок и вообразившими, что теперь их не видно. Особыми значками были обозначены даже утепленные сортиры, в которые германская солдатня бегает гадить, не говоря уже об усиленных блиндажах-убежищах во второй полосе обороны, в которых вражеская пехота собиралась отсиживаться во время артподготовки. Чтобы пробить их толстые многослойные перекрытия, потребовалось бы прямое попадание падающего по крутой траектории бетонобойного снаряда восьмидюймовой гаубицы особой мощности Б-4. Получив такой подарок, верные соратники45 генерала Рокоссовского, начальник штаба генерал-майор Малинин и начальник артиллерии генерал-майор Казаков расстелили эти карту на полу и вместе с гостем принялись ползать по ней с лупами, выискивая самые интимные местечки немецкой обороны. В результате этого исследования пришлось несколько изменить схему артподготовки и направления ударов стрелковых и штурмовых подразделений первого атакующего эшелона, а тяжелые огнеметы получили достойные цели.

И вот оттикали последние секунды перед артподготовкой — и воздух, до того тихий и прозрачный, вдруг разорвался сокрушающим ревом и грохотом сотен крупнокалиберных орудий. Полоса прорыва тут была шире, и артиллерии к Орше стянули больше, чем четыре дня назад под Жлобин. Особо громко, редко и солидно, выделяясь басовым соло на общем фоне, били железнодорожные батареи особой мощности и, также, как и под Жлобином, снаряды их морских орудий линкорного калибра предназначались дивизионным штабам немцев, расположенным как раз на нужном удалении от линии фронта. Корпусные и армейские штабы из-за удаленности от линии фронта были недоступны даже морским орудиям, и поэтому удары по ним наносили ОТРК «Искандер», российские ВКС и советские ВВС. И были эти удары такими, что расположенный в Борисове штаб восстановленной 9-й армии, который приласкали «Искандеры», полностью прекратил свое существование, вместе с ее командующим генералом артиллерии Христианом Хансеном.

«Солнцепеки» выехали на размеченные позиции под прикрытием уже ведущейся артподготовки, прямо на глазах у наблюдающего за происходящим в полосе прорыва Рокоссовского произвели залп и упятились обратно в свой район сосредоточения, где их ожидали транспортно-заряжающие машины со вторым и третьим боекомплектом. Для того, чтобы по возможности полно расчистить путь советской пехоте, они будут возвращаться на огневые позиции (на этот раз другие) еще два раза. И только потом, закончив боевую работу и получив у генерала Казакова зачет по стрельбам (ну хорошо же отработали, разве нет, товарищи?), соберутся в походную колонну и убудут на станцию погрузки для последующего возвращения к базе Красновичи у портала.

Рокоссовскому работа «Солнцепеков» понравилась. Залп тяжелыми ракетами выглядел впечатляюще и, судя по изученной им вчера карте, легли они так, как надо, в результате чего несколько ключевых многоамбразурных дзотов в системе немецкой обороны просто перестали существовать. Даже отсюда в бинокль были хорошо видны вздыбленные обломки бревен и поднимающийся из воронок чадный удушливый дым, указывающий на то, что горит там что-то такое нехорошее. Говорят, что от одного только вдыхания такого дыма у немецких солдат начинает вновь образовываться давно ампутированная Гитлером совесть. Врут, наверное… а может, и в самом деле правда?

Артподготовка бушевала целый час. Целый час тяжелые орудия посылали в сторону немецких позиций налитые тротилом фугасы, вздымающие в небо огромные кусты разрывов из комьев мерзлой земли и тротилового дыма. Целый час немецкие солдаты сидели в своих убежищах, гадая, пробьет перекрытия упавший сверху шальной гаубичный снаряд или нет. Но потом, когда стих гул канонады и земля перестала содрогаться от рвущего ее плоть тяжкого железа, в стороне русских окопов раздалось слитное «ура»! А это значило, что немецким солдатам необходимо вылезать из своих глубоких теплых нор и по ходам сообщений бежать в первую траншею отражать большевистскую атаку. А там страшно, все разворочено и разбито, валяются обезображенные трупы камрадов, оставшихся в боевом охранении, окопы наполовину осыпались, а половина дзотов разбита вдребезги, притом что на дне воронок горит что-то такое особенное, испускающее едкий химический дым.

Самые любопытные из немецких солдат, выглянувшие поверх осыпавшегося бруствера, вдруг обнаружили, что русских-то совсем не видно, а над их окопами под крики «ура» болтаются какие-то чучела… Но это чрезвычайно важное открытие запоздало — на той стороне фронта вдруг завыло, заулюлюкало, раздался адский скрежет, будто миллионы гвоздей с корундовыми остриями принялись царапать стекла, а над позициями гвардейской реактивной артиллерии поднялись клубы дыма вперемешку со снежной пылью. Из этих дымных клубов в небо волнами вырывались продолговатые заостренные снаряды; они, оставляя за собой огненные хвосты, возносились в небо, чтобы потом упасть на немецкие окопы. И было таких снарядов видимо-невидимо, так что рябило в глазах. Запоздалый крик ужаса: «сталинские органы!» и огненная круговерть, накрывшая немецкие окопы.

А тем временем на той стороне через окопы перевалили первые КВ-2, переделанные в штурмовые танки (какими они и задумывались при своем создании46) и, таща перед собой громыхающие противоминные тралы, они медленно поехали в сторону дымного марева, затянувшего немецкие окопы. А уже вслед за ними в атаку бесшумно, как призраки, поднялись стрелковые цепи в белых маскхалатах. Не успели они пройти и четверти пути, когда дымное марево наконец рассеялось; и оглушенные, дезориентированные и мало что понимающие немцы увидели настоящую большевистскую атаку при поддержке тяжелых танков.

Замешательство в немецких окопах было недолгим. То тут, то там ожили пулеметы, длинными очередями пытающиеся прижать цепи в белых маскхалатах к белой же заснеженной земле. И было этих пулеметов в разы меньше, чем могло бы быть, не прокатись по немецким позициям сокрушающий вал комбинированного артиллерийского удара. Но вот сначала один, потом и все остальные КВ-2 начали останавливаться и шевелить башнями, выцеливая настырно стрекочущие досадные помехи для атакующей пехоты. Несколько раз глухо ухнули шестидюймовые гаубицы, вставленные в огромные коробчатые башни, в небо поднялись кусты разрывов, обреченные с самого начала пулеметы заткнулись — и танки вроде бы не спеша двинулись дальше вперед, настороженно осматривая местность глазами командирских перископов.

А следом за ними, уставив перед собой штыки, широко шагает советская пехота в крытых белыми чехлами ватных телогрейках и таких же штанах. Трепыхаются на ветру красные боевые знамена, гремит барабанный бой, и одиночные винтовочные выстрелы из окопов ничего не могут изменить в решимости этих людей достигнуть оборонительного вражеского рубежа и завязать там знаменитый русский рукопашный бой. И совсем неважно, что то один, то другой боец оседает в снег, сраженный вражеской пулей. Слишком мало осталось в окопах боеспособных врагов, слишком много советских бойцов идет на них в атаку.

И германская артиллерия тоже бессильна помочь своим, она подавлена еще при попытках противодействовать артподготовке специальными контрбатарейными дивизионами 122-мм пушек-гаубиц А-19, обладающих вдвое большей дальнобойностью, чем германские десяти и пятнадцатисантиметровые гаубицы. Впрочем, и сейчас они не остались без дела, как и тяжелые гаубичные полки РГК, укомплектованные 152-мм пушками-гаубицами МЛ-20. Эти несколько сотен орудий на почти максимальных углах возвышения по командам кружащего над местом сражения российского самолета ДРЛО посылают один снаряд за другим в глубину вражеской обороны, тем самым пресекая маневр противника резервами.

И германские пехотные полки изначально полного состава, брошенные в пекло, чтобы если не предотвратить, то хотя бы затормозить прорыв, начисто растрепывались, даже не дойдя до прямого столкновения с советскими стрелковыми цепями. А те уже ведут беспощадный рукопашный бой в третьей траншее немецкой обороны с последними немецкими резервами, набранными из полковых штабных работников, писарей, сапожников, кладовщиков и кашеваров. Еще один натиск советских бойцов, еще один рывок — и эта последняя преграда падет, рухнет, рассыплется в прах.

А в спину им уже с нетерпением дышат жаждущие ворваться в прорыв горячие кавалеристы и их прославленные командиры — Белов, Доватор, Жадов, Плиев. Маленькие лохматые монгольские лошадки, неизменные для русских кавалеристов шашки и пики, и тут же у каждого кавалериста за спиной либо ППШ, либо ДП, и, как особая ценность, пулемет Калашникова. И заводная лошадь в поводу со всем необходимым. Вперемешку с кавалерийскими эскадронами, команду входить в прорыв ожидают конноартиллерийские батареи. Шесть таких же лохматых монгольских лошадей, зарядный ящик, за ним пушка ЗиС-3 и расчет верхами. Или четыре лошади, зарядный ящик и противотанковая пушка 19-К. Эти батареи такие же подвижные, как и основная масса кавалеристов. Лошадиные силы им даны с большим ефрейторским зазором, да и зачем экономить конский состав, когда братская Монголия поставляет Советскому Союзу таких маленьких полудиких лошадок буквально миллионами голов.

А вот и готовые поддержать кавалеристов, если что пойдет не так, танковые батальоны и их рычащие в нетерпении дизелями Т-34 и КВ-1. И не беда, что танки не совсем новые, уже бывшие в боях, подбитые и прошедшие капремонт. Они еще на многое способны и далеко пойдут, если их не остановит со скрежетом не вовремя полетевшая ходовая. Основная немецкая противотанковая пушка им как слону дробина, и вообще, совсем другие пошли времена — бояться уже нечего, немец уже не тот. Или, может, советский солдат стал совсем другим… но об этом позже, потому что впереди в небо взмывает красная ракета. Вперед — путь свободен!

19 ноября 1941 года, полдень. Минск, штаб группы армий «Центр».

Генерал-фельдмаршал Вильгельм Лист

Русские говорят, что беда не приходит одна. Очевидно, они знают толк в том, как это организовать. Одна беда, две беды, три беды, много бед — и на все один ответ. Не успела закончиться история с русским смешанным моторизованным соединением, разгромившим панцердивизии 29-го мотокорпуса и захватившего Марьину Горку, как под Оршей большевики при поддержке «марсиан» затеяли новое наступление, даже более широкомасштабное, чем их первый удар на Бобруйск. Там был встречный укол шпагой, рассчитанный на то, что мы отвлечем на это направление все свои резервы, а под Оршей был нанесен удар тараном. Ужасный дракон, сожравший две панцердивизии, не пошел на Минск, как мы того боялись, а так и остался в этой Марьиной Горке переваривать добычу и зализывать раны. Ведь даже группировка «марсиан» наверняка не могла справиться с двумя нашими панцердивизиями совсем без потерь.