Все цветы Парижа
Часть 37 из 52 Информация о книге
– Да, – подтвердила она. В трубке послышался шум. – Мне так много надо вам рассказать, но я только что вошла в аудиторию. – Не проблема, – сказала я. – Позвони мне в другой раз. – Окей, позвоню. О, Каролина, ваш бойфренд, шеф ресторана, действительно классный. У меня запылали щеки, и я улыбнулась сама себе. – Да, правда? «Галерея Лафайет» поистине впечатляла. Многочисленные ярусы выходили в открытое пространство в центре, которое увенчивал огромный стеклянный купол. Я нигде не видела ничего подобного. Я думала о женихе Селины и его участии в Сопротивлении, когда бродила на первом этаже по лабиринту столов с косметикой и парфюмерией. Люк Жанти. Интересно, мог ли он представить себе, что Париж, за который он сражался, станет таким великолепным, как сейчас? Наверно, он был бы рад. Но больше всего меня заботило, встретился ли он с теми, кого любил? С Селиной и ее дочкой. Рядом со мной шикарная женщина в меховом жилете взяла коричневатый флакончик, отделанный горным хрусталем, и брызнула духами на свое левое запястье. Я последовала ее примеру и охнула, когда от интенсивного запаха у меня защипало в носу. Нет, такие пронзительные, мускусные духи не для меня. Я вернулась к эскалаторам, поднялась на следующий этаж и увидела там на манекене черное платье. Короткое и облегающее фигуру, с кружевной отделкой по лифу и маленькими оборками внизу. Простое, но элегантное. – Я могу примерить это платье? – спросила я у проходившей мимо продавщицы, показав на манекен. – Какой у вас размер? Я посмотрела на себя, потом на нее. – Вообще-то, я не знаю. Она улыбнулась. – Я принесу вам несколько платьев на выбор. В примерочной кабинке я надела через голову первое платье, натянула его на бедра и разгладила ткань. Платье обтягивало меня, но не чрезмерно. Я улыбнулась моему отражению. Из всех тел, в которых я могла оказаться, очнувшись от комы, мое было неплохое. Я надену на арт-шоу это платье, уберу волосы в высокий пучок и слегка подкрашу щеки румянами. Красная помада, без вопросов. В этом платье я буду выглядеть круто. Интересно, оценит ли это Виктор? – Я беру это платье, – сообщила я продавщице. Я пошла за ней к прилавку. За спиной девушки были два манекена в мехах и кожаных штанах с заклепками – не мой стиль – и ТВ-экран с каким-то черно-белым американским фильмом из шестидесятых или, может, начала семидесятых. Я застыла, не в силах оторвать глаза от экрана. Я… знала этот фильм. Но это воспоминание не было пассивным, если пользоваться терминами доктора Леруа; оно было глубоко личным. Я не могла это объяснить, но оно было частью моей личности. Продавщица шевелила губами, но я не слышала ее голоса. Я вообще ничего не слышала. Меня слишком заворожил экран. Внезапно мир вокруг меня заскрежетал тормозами и остановился, когда лоскутки моей жизни начали складываться воедино. Я чувствовала, как они двигались у меня в мозгу, словно фрагменты затейливого пазла, и создавали ясную картину. Со слезами на глазах я смотрела на экран и тут снова услышала голос продавщицы. – Мадемуазель? – сказала она. – Вашу карточку, пожалуйста. – Я… э-э… простите, – пробормотала я, роясь в сумочке. Я протянула ей кредитную карточку и снова взглянула на экран, где гламурная блондинка обнимала красавца-актера на софе эпохи шестидесятых. Они пили мартини. Я знала, что будет потом. Он поставит пластинку. Друзья придут на обед. Она догадается, что у него роман с ее подругой, и разобьет на кухне блюдо с суфле. Я знаю это! Знаю каждую деталь! Но в отличие от различных знаний в моем мозгу – песен, случайных фактов, умения перечислить американские штаты в алфавитном порядке, – это нечто другое. Я знала без тени сомнений, что это воспоминание глубоко и неразрывно связано со мной. – Мадемуазель? – раздался снова голос продавщицы, выдернув меня из глубин моей памяти, которая казалась мне сейчас запертым склепом, ключ от которого мне дали только сейчас. – Ваш чек. – Она опять вернулась в торговый зал, где женщина и ее дочка-подросток пытались привлечь ее внимание. – Подождите, мадам, – сказала я. Она повернулась ко мне, и я показала на телеэкран. – Этот фильм и этот актер. Вы, случайно, не знаете, кто он? Я пытаюсь его вспомнить, но… – Я покачала головой. – Не могу. Она повернулась к экрану и наморщила лоб. – По-моему, это американский актер… Уэс Уильямс. – Она еще пару мгновений смотрела на экран. – Да, точно он. Я смотрела на экран, на обаятельную улыбку актера, смотрела, как он закуривал сигарету. Продавщица смерила меня удивленным взглядом, словно я прилетела с Марса. – Я думала, что все американцы знают Уэса Уильямса. Она ушла к другим клиентам, а я все смотрела на экран. Дело в том, что я знала этого актера. Знала всеми клеточками моего тела. Уэс Уильямс – мой… отец. Я закрыла глаза и снова услышала шорох ветра в кронах пальм и тихий звон ветряных колокольчиков… На этот раз я маленькая, лет семи, не больше. Я бегу вокруг лужайки возле дома в Калифорнии, в Сан-Диего. Это тот же самый дом, как в моих предыдущих видениях, только на несколько лет раньше. Возле бассейна лежит в шезлонге красивая женщина и читает журнал. Я подбегаю к ней и устраиваюсь у нее под боком. – Мамочка, – говорю я, играя золотым браслетом на ее запястье. – Когда папочка приедет домой? Она снимает большие темные очки, и я вижу, что она недавно плакала. – Я не знаю, доченька, – отвечает она. – Надеюсь, что скоро. Скачок во времени. Мне уже десять лет, может, одиннадцать. На мне вельветовые брючки и водолазка. Я стою на лужайке возле дома и лижу попсикл. Из кухни доносятся крики. Мужской голос. Женский плач. Звон разбитой посуды. – Уэс, остановись! Пожалуйста, остановись! Я вбегаю в дом и вижу, что мама стоит на коленях и умоляет отца не уходить. – Я больна, – говорит она. – Ты не должен меня бросать. Я… не знаю, что мне делать. Подумай о Каролине. Уэс, пожалей нас, не уходи! Внезапно они замечают меня. – Доченька, – говорит мама, вставая и сдерживая изо всех сил слезы. – Мы с папой просто… немного поспорили. – Все в порядке, котенок, – говорит папа, подходя ко мне. Он старше мамы лет на пятнадцать. Он хлопает меня по плечу и закуривает сигарету. – Беги на улицу и поиграй. Я бросаюсь к маме. – Мама! Ты правда… больная? – О, у меня все в порядке, доченька, – отвечает она. – Доктор даст мне лекарство, и я поправлюсь. Я гляжу на отца, потом на мать и понимаю, что моя жизнь уже никогда не будет такой, как была, хотя ее тоже нельзя было назвать нормальной. Меня сотрясают рыдания. Развод родителей покачнул мой мир, а потом и онкология у мамы. Перед моим мысленным взором проходит печальное слайд-шоу – капельницы, бесконечные пузырьки с таблетками, больничные палаты. И вот я, уже подросток, стою рядом с отцом на маминых похоронах. Справа от нас большая гора земли; два парня опускают гроб в могилу. Я держу красную розу и бросаю ее на гроб. Мы с отцом долго стоим у свежей могилы. – Папа, как ты думаешь, мама найдет счастье на небесах? – Конечно, детка, – отвечает он, закуривая сигарету. – Знаешь, я хотел сообщить тебе, что уеду на несколько недель. У нас съемки в Юте. За тобой присмотрит моя знакомая. Ее зовут Джулия. Джулия. Это имя царапает мой слух. – Джулия классная, – говорит он, и я вижу искорку в его глазах. – Тебе будет с ней весело. И кто знает, может, она навсегда останется с нами. Могилу мамы еще не засыпали землей, а отец уже заговорил о другой женщине. Я гляжу в окно его «Порше 1977» и плачу всю дорогу до дома… – Извините, – пробормотала женщина, нечаянно задев меня, и вернула меня в нынешний день. Я стояла в «Галерее Лафайет» между стойками с женскими платьями, и мне было плохо. Туман наконец рассеялся, и моя жизнь вернулась в фокус. Я знала, кто я такая. Мой мозг обрабатывал так много информации, что я даже не заметила, как вернулась на улицу Клер, вошла в лифт и материализовалась, словно призрак, в моей квартире. У меня болели все кости, веки налились свинцовой тяжестью. Я уронила голову на подушку. Казалось, мое сознание больше не могло справиться с грузом воспоминаний, загруженных с такой скоростью. Я закрыла глаза. Сон стал моим единственным спасением. Когда я открыла глаза, возможно, прошли часы или только минуты, но из сна меня выдернул зазвонивший на кухне телефон. Еще не придя в себя, я спрыгнула с кровати и побежала по коридору. – Миссис Уильямс? – Голос был мужской, незнакомый, с американским акцентом. – Да, – растерянно отозвалась я. – Пожалуйста, выслушайте меня. Мне нужно поговорить с вами. На крайне важную тему. – Окей, – опасливо согласилась я. – Я Эдвард Стерн, – продолжал он. – Я из Лос-Анджелеса, из фирмы, которая ведет финансовые дела вашего покойного отца Уэса Уильямса. Как я понял, вас удалили от него, когда вы были подростком, вот почему вы, вероятно, не в курсе нынешнего положения дел. – А что там? – спросила я. – Я перейду к этому, – сказал он. – Итак, когда ваши родители расстались, он передал дом в Сан-Диего вашей матери, а она, умирая, оставила его вам. – Я ничего не понимаю. – Потерпите немного. Я перехожу к сути. Когда умер ваш отец, восемь лет назад, в завещании, которое у нас было, ничего не говорилось о том, что у него есть дочь. – Пожалуй, в этом нет ничего удивительного, – фыркнула я. Мой мозг был полон оживших воспоминаний о моем детстве, в основном грустных. – Отцовская забота не числилась в списке его приоритетов. В отличие от интереса к женщинам. – Вот именно, – согласился он. – Ввиду отсутствия ближайших наследников большая часть его наследства, после положенных выплат, перешла в доверительное управление, где и остается ныне. Деньги находятся там, и никто не претендует на них. – Он кашлянул. – Ведь вы знали о смерти вашего отца, верно? – Да, – ответила я, и новые осколки оживших воспоминаний ударили в меня шрапнелью. – Я увидела сообщение об этом на обложке журнала «Пипл». – Думаю, вам известно, что ваш отец находился в последние годы жизни в суровой деменции. У меня встал комок в горле, и я с трудом сглотнула. Так вот, вероятно, почему он никогда не искал меня.