Все цветы Парижа

Мой компаньон подозвал бармена и заказал нам по мартини. Первый глоток оглушил меня, но вкус был приятный. Я сделала еще один глоток и еще. Через несколько минут мое тело наполнилось теплом, и я чувствовала себя слегка онемевшей.

– Как тебя зовут? Скажи еще раз, – попросила я.

– Жан-Поль, – засмеялся он. – Видно, в тот раз ты выпила больше, чем я думал. – Он заказал по второй порции мартини и стал рассказывать мне про лекцию, которую он читал сегодня в университете, где он профессор чего-то там. Я слушала его вполуха, но на самом деле глядела на кухню и ждала, когда из нее выйдет Виктор. Потом прибыла третья порция мартини, а также мой стейк, я с удовольствием ела каждый кусочек, а Жан-Поль рассуждал о достоинствах экзистенциального мышления в современном мире или что-то типа того. После первой порции мартини я оставила всякую надежду уследить за его великими идеями. В половине десятого я чувствовала себя легче перышка и еле заметила, что его рука опустилась вниз и трогала мою коленку.

– Это было так классно, – сказал он.

«Неужели?» – подумала я. Кажется, я не говорила ничего, кроме «о», «да», «нет», «классно». Если честно, я с трудом помнила его слова. Но в зале играла музыка, на него было приятно посмотреть, да и кто еще мог сидеть рядом со мной у барной стойки?

– Можно я провожу тебя домой? – спросил он, наклоняясь ближе ко мне, и в это время за стойкой появился Виктор.

– Ну, еще раз привет, – сказал Виктор, подливая мне воды, потом кивнул Жан-Полю. Не могу сказать, знали они друг друга или нет, но в их разговоре чувствовалась какая-то… напряженность.

– Мы хотим заплатить, – сказал Жан-Поль.

– Без десерта? – удивился Виктор.

– Это не для нас, – ответил он.

– Жалко. – Виктор посмотрел на меня. – Даже не хотите крем-брюле?

– Я хочу, – говорю я. – Пожалуйста, принесите мне.

Виктор ушел с нашим заказом на кухню и через мгновение поставил передо мной карамелизованное чудо.

Жан-Поль первым зачерпнул его и тут же положил ложку на стол.

– Слишком сладко, на мой вкус.

Попробовала я и закрыла глаза, наслаждаясь вкусовыми оттенками.

– Потрясающе.

– Хочешь еще выпить? – предложил Жан-Поль.

Я не успела ответить, как вмешался Виктор, глядя на меня:

– Тебе не кажется, что ты достаточно выпила?

Возможно, его намерения были самыми правильными, но меня неприятно задел его тон.

– Справедливое замечание, – сказал Жан-Поль, протягивая Виктору кредитную карточку. – Зачем нам пить здесь, когда мы можем это сделать у тебя дома?

Мне кажется, что я уловила в глазах Виктора искорку озабоченности или… чего-то такого, но лишь на долю секунды. Жан-Поль встал и пошел к двери, а я рылась в сумочке. Мартини подействовало, и я, пошатываясь, встала со стула.

– Осторожнее, – шепнул мне Виктор из-за стойки. – Он настоящая акула.

Я приняла к сведению его слова и все же удивилась: если Виктор искренне заботился обо мне, почему он сам не предложил проводить меня домой? К тому же Жан-Поль казался мне вполне приятным, хоть и чуточку эгоистом.

– Доброй ночи, – сказала я Виктору, когда Жан-Поль обнял меня за талию.



– Вот мы и пришли, – сказала я, когда мы остановились возле моего дома. – Спасибо за компанию. Вечер получился приятный.

– Что? Ты даже не приглашаешь меня к себе? Ты ведь знаешь, как меня интересует история улицы Клер. Нет, ты меня просто терзаешь.

В какой-то момент я хотела его прогнать, но потом увидела справа от меня чью-то тень. При тусклом свете фонарей мне померещилось, что кто-то выглянул из-за угла дома и тут же исчез.

– Ты это видел? – спросила я у Жан-Поля.

– Что?

– Да так, – пробормотала я, слегка запинаясь. – Пожалуй, я слишком много выпила.

– Тогда позволь проводить тебя наверх, – сказал он, взял меня за руку и крепко обнял за талию. Внезапно все вокруг меня пришло в движение. Над головой мигал, стробировал уличный фонарь, лицо Жан-Поля то расплывалось, то входило в фокус, а у меня подгибались ноги и уплывало сознание.



Я открыла глаза и испугалась, не понимая, где я оказалась, но потом постепенно поняла: я лежала на софе в моей гостиной, укрытая одеялом. Я села, сжав ладонями голову, и посмотрела на настенные часы: 3 часа 34 минуты утра. В мой мозг хлынули кричащие воспоминания о прошедшем вечере: Жан-Поль, мартини, «Бистро Жанти», неодобрительный взгляд Виктора. Вероятно, я потеряла сознание. Неужели Жан-Поль отнес меня наверх? Я оглядела себя и с облегчением увидела, что я полностью одета, но сразу ужаснулась, что рисковала собственной безопасностью. Тут же поклялась сама себе не пить больше мартини и смочила на кухне пересохшую глотку тремя стаканами воды.

Уныло вздохнув, я прошла в спальню, разделась и достала из верхнего ящика футболку большого размера. От нее пахло лавандой и… чем-то еще. Я надела ее, и, когда задвигала ящик, мой глаз заметил в глубине что-то зеленое. Я протянула руку и вынула аккуратно сложенную льняную мужскую рубашку с коротким рукавом, застегнутую на все пуговицы. На ней выцветший пальмовый принт. Такие рубашки можно увидеть в рекламе бренда Tommy Bahama или на туристах, которые проводят отпуск в тропиках. «Чья она и почему я хранила ее в своем ящике?»


Зазвонил телефон, вроде на кухне – стационарная линия, о которой я и не знала. Я побежала через холл, а он все звонил и звонил, пронзительный, словно пожарная сирена или предупреждение о воздушном налете. От этого звона у меня пробежала дрожь по позвоночнику.

– Алло? – Я с бьющимся сердцем ждала ответа, но слышала лишь чье-то дыхание, а потом гудки.

Я положила трубку и долго глядела на нее. Кто звонил мне в такой час? Решив выбросить из головы этот звонок, я снова пошла через холл, но, перед тем как зайти в спальню, заметила краем глаза какой-то свет. Дверь в третью спальню в конце холла была чуточку приоткрыта, на пол падал луч лунного света. Конечно, мне захотелось туда заглянуть.

Скрипнули петли, когда я открыла дверь шире и зашла внутрь.

Спальня была небольшая, почти вдвое меньше спальни хозяина. В ней стояла двуспальная кровать, возле нее тумба и маленький письменный стол у окна. В этой спальне что-то не гармонировало с остальной квартирой, а почему – непонятно. Возможно, осветительная арматура; она выглядела более старой, чем современные светильники в остальных комнатах. Я провела ладонью по штукатурке и почувствовала кончиками пальцев облезающую краску и глубокие трещины. И тут меня пронзила догадка. Вся квартира была отремонтирована, а эта комната осталась нетронутой. Почему? Я выглянула в окно, где над улицей Клер низко висела луна, и на миг ощутила себя кем угодно и в любом времени в истории Парижа. Маленькой девочкой, которая что-то просила у звездочки перед школой. Молодой матерью, напевающей рождественскую песню. Старухой, которая молится о безопасности во время фашистской оккупации. Я ощущала присутствие тех людей, которые когда-то жили в этой самой квартире.

Луна нырнула за тучу, я зажгла маленькую лампу на тумбе, и она моментально отбросила зловещие тени. Я взялась за две бронзовые ручки, открыла дверцы шкафа и выпустила из него застарелый воздух. В нем пахло как на старом чердаке – пылью и забытыми воспоминаниями. Одежды в нем не было, лишь несколько пустых вешалок и остатки цветастых обоев, давно выцветших и ободранных. Я потрогала рукой верхнюю полку и вызвала лавину пыли, потом присела на корточки и поглядела на декоративную кованую решетку на стене, остатки старинной отопительной системы, давно уже демонтированной. Я нажала ладонью на решетку, и она провалилась куда-то в стену. Я попыталась вытащить ее оттуда, засунула пальцы в темную щель и нащупала там какой-то предмет. Глубже запустила туда руку, вынула маленький деревянный ящичек, положила его на кровать и рассмотрела при свете.

Кажется, это был старый ящичек из-под сигар. Я сдула с его поверхности толстый слой пыли и осторожно открыла изящную защелку. Внутри лежала аккуратная пачка пожелтевших конвертов, перевязанная грубой ниткой. Развязав ее, я посмотрела на первое письмо. Оно было адресовано месье Люку Жанти. Следующее тоже, и следующее. Но на этих письмах не было ни марок, ни почтовых штемпелей. Похоже, их никуда не отправляли. Кто же оставил их тут и почему?

Я провела пальцем по клапану первого конверта, достала два сложенных пополам листка и, поднеся их ближе к свету, рассмотрела изящный почерк. Письмо было написано по-французски, и я читала его без труда.



Люк, любимый мой!

Ты уехал, и я решила писать тебе письма, чтобы скоротать время. Время – это все, что сейчас у нас есть, и я считаю каждую секунду, минуту, день до твоего возвращения домой, когда мы снова будем вместе. И мы будем вместе, я это знаю. Чувствую. Если не на этой земле, то на небесах.

В эти страшные времена трудно сохранять оптимизм, твердо верить, что добро в конце концов одолеет зло, что в конце концов любовь победит ненависть. Но мы должны проявить упорство. Мы должны жить нашей любовью, черпать в ней силы.

Я не знаю, где ты, но молюсь, чтобы ты был жив и здоров. Я молюсь за тебя каждый день утром, когда проснусь, и вечером, когда закрою глаза. Меня утешает мысль, что ты тоже молишься за меня. Я знаю, ты молишься.

Твои молитвы мне нужны сейчас больше прежнего. Я ужасно боюсь, у меня неприятности. Не знаю, попадет ли когда-нибудь к тебе это письмо, но я все равно буду писать тебе. Я страстно жду того дня, когда все ужасы останутся позади, когда мы с тобой опять будем вместе.

Я люблю тебя всеми клеточками моей души.

Твоя навеки,

Селина



Прежде чем убрать письмо в конверт, я взглянула на дату на первой страничке – 18 октября 1943 года, – и у меня полезли глаза на лоб. Это военное время и, если я не ошибаюсь, самый разгар оккупации Парижа. Я вернулась в свою спальню, положила на столик ящичек для сигар и, дрожа от холода, залезла под одеяло и закуталась в него. Я чувствовала себя чужой в моей кровати и вообще в этом мире. Я слишком устала, чтобы думать о моей жизни, моих проблемах. Вместо этого я думала о Селине. Кто она такая и как ее письма попали в мою квартиру?

У меня отяжелели веки, и, закрывая их, я чувствовала, как скользила в пространстве между сном и явью. Я как будто стояла на середине моста, соединявшего обе стороны. Вдалеке я слышала отчетливый шорох пальмовых листьев на ветру и веселый смех маленькой девочки. «Гляди, мама, гляди!» – говорила она и с громким плеском прыгала в бассейн. Капли воды падали мне на лицо. Этого было достаточно, чтобы я открыла глаза и села на постели, но я даже не пошевелилась. Я хотела полежать еще. Мои ресницы затрепетали, когда вдали появился мужчина. Я не видела его лица, но знала его. Ветряной колокольчик висел возле двери и тихонько звенел.

Шорох пальм затих так же быстро, как и появился, и, когда я на следующее утро открыла глаза в моей странной парижской квартире, где во всех углах прячутся тайны, я прогнала слезы. Я не помнила мою прежнюю жизнь, но впервые остро поняла, что ужасно тоскую по ней.





Глава 6

СЕЛИНА




30 сентября 1943 г.



– Мама, разве ты не любишь осень? – спросила Кози, положив голову на мое плечо.

– Люблю, – ответила я, гладя ее черные, как вороново крыло, волосы. Я не стала говорить дочке, что это первая осень, которую я не то что не любила – даже ненавидела. Да, на рынке появились тыквы, а кроны деревьев расцветились всеми оттенками красного, желтого и оранжевого, но город уже стал для нас чужим, потому что и в нем не было Люка.

Неделю назад я получила от него письмо. Оно пришло во вторник без обратного адреса, и наш почтальон Гюстав подмигнул мне, вручая его.

– Селина, сегодня у тебя радость.

Трепеща от восторга, я вскрыла конверт, но мое сердце упало, когда я стала читать слова Люка – холодные, краткие и совсем чужие.



Осень наступила, дорогая Селина,

Прекрасный день на юге Франции.

А дома все равно лучше.