Все на дачу

По деревенской набережной, кое-как замощенной разновеликими плитами в щербинах и выбоинах, проходила публика, едва не задевая руками и бедрами деревянный барьер террасы. Прошла какая-то белокурая англоязычная семья с мальчиком лет двенадцати, с которого ручьями стекала вода. Прошла парочка «наших» женщин, словно из анекдота: одна высокая, с прядкой отважно выкрашенных в алый цвет волос надо лбом, с пунцовым лаком на пальцах несоразмерно больших ног, другая – как нарочно, коротенькая и толстая – в профиль напоминала саквояж, поставленный на две ножки от рояля. До меня донеслось:

– …Ну и что это за брак за такой, говорю, – она старше его на пять лет…

– Если не на все шесть!

И опять я вспомнила стюардесс в самолете греческих авиалиний: их крутые подбородки, высокие шеи, прямые плечи…

Впрочем, стюардессы всех в мире авиалиний тешат национальное самолюбие, являя стати и формы, воспетые в народных эпосах.



На террасе соседнего рыбного ресторана висел на веревке маленький осьминог, слегка покачиваясь на ветру, как выстиранные трусы. Он был распят за три ноги тремя красными прищепками.

Гремели, вопили, орали, отжигали цикады…

Мягко и прощально, глубокой лаской синела передо мной в овальной раме каменной арки морская ширь Эгейского моря; и сквозь это окно в неописуемую синь я видела, как по мокрому песку Элафониси бежит миролюбивый пес, выбравший свободу от людской жестокости.



Рассчитываясь, я вознамерилась дать пареньку полтинник на чай. Порылась в кошельке, выудила оттуда пятьдесят центов, вгляделась в монету. На решке был изображен какой-то местный бородач, а по кругу русскими буквами написано: «ЛЕПТА».

Это было счастье – пронзительное, как вопль цикады.

Вот она, колыбель человека, думала я, – древнее щедрое, трогательное Средиземноморье. И соль, намываемая в море, и в кувшине – домашнее вино, и мед из фимиама, и ломти свежего хлеба, и удивительный вкус оливкового масла, смешанного с дикими травами.

Вот она, колыбель: смуглые византийские лица критян, их венецианские глаза, вобравшие цвет моря и неба; синие, синие окна их дома…

И лепта, наконец; та лепта, которую и я внесла, – русскими буквами.





Мария Аверина

Неуловимый дедушка




Когда из года в год ты лежишь в больнице не по одному разу, а по два или даже три, то начинаешь относиться к этому как к приключению. А особенно если попадаешь туда аккурат посередине учебного года! Судите сами!

Бабушка каждый день приносит самые любимые вкусности: сушки, мятные пряники, овсяное печенье. Раскрасок и фломастеров вдоволь – ну, чтобы не скучно было. Сразу появляется много друзей. В твоем распоряжении большая игровая комната. А если повезет с соседкой по койке, чей папа будет достаточно состоятелен, чтобы договориться с медсестрами и врачами, – то даже телевизор в палате! И мультики ты по нему смотришь, когда захочешь, ни у кого не спрашивая разрешения.

Есть, конечно, во всем этом раю некоторые неприятности: не все таблетки сладкие, уколы бывают «болючие», не говоря уж о некоторых процедурах. Но они же не каждый день! А значит – все пустяки по сравнению с тем, что где-то там твои одноклассники пыхтят над контрольными работами по математике, потеют над словарными диктантами по русскому и зубрят английский алфавит.

…В этот раз первые две недели моего «лежания» проходили как никогда удачно. В первую же ночь я так ловко намазала зубной пастой задремавшую медсестру, что она не почувствовала, а трехдневное расследование этого сюжета всем заинтересованным медперсоналом результатов не дало. Это сильно укрепило мой авторитет среди соседок по палате, и я стала пользоваться привилегией выбирать, какие мультики мы будем смотреть, а какие – нет. Поскольку ночью спать никому не хотелось и шуметь было нельзя, а скучно было невыразимо, то мной была разработана целая спецоперация по перемещению на постоянное жительство магнитофона из игровой комнаты в нашу палату. Вслед за ним прибыли и наушники. Как автор проекта и его главный исполнитель, законной хозяйкой этого добра, естественно, стала я. На мне же лежала обязанность перепрятывать магнитофон так, чтобы его не нашли дотошные нянечки и медсестры. Это принесло значительные дивиденды: за право ночью слушать музыку в наушниках мне перепадали мандарины, апельсины, авокадо, манго, кокосы, киви из передач, которые тайком от врачей по секретной веревке, спускаемой из туалета, прибывали в нашу палату от сердобольных родителей моих «сокамерниц». Это было тем более здо́рово, что вся эта экзотика лично мне врачами была строго запрещена и Бабушка по этому поводу не раз горестно вздыхала.

Кроме того, однообразную диету из ненавистной несоленой манной каши, холодного серого пюре, резиновой пресной синюшной вареной курицы и жидкого компота мне удалось серьезно разнообразить ловко «умыкнутыми» с кухни пол-батоном колбасы и внушительным кирпичиком сыра. Это было тем более актуально, что к тому моменту у меня уже имелась личная синичка, прилетавшая с завидным постоянством к стеклу нашего окна в ожидании подачек с больничного стола. Однако ей тоже порядком поднадоели больничный разваливающийся хлеб, тухлая прелая вареная рыба и каши. Ее еще радовали мои раскрошенные печеньки, но вот когда, свесившись в форточку с третьего этажа, я буквально с руки скормила ей кусочки сыра, мы подружились окончательно!

Словом…

Мое положение в больнице к началу излагаемых событий уже было комфортно, прочно и незыблемо. Лежать я собиралась долго, с удовольствием. По крайней мере, пока не наступят зимние каникулы. А там, «проболев» все контрольные, можно было и домой: нельзя же обмануть ожидания ледяной горки, которую каждый год заливал в нашем дворе дворник – кто же, кроме меня, умел с таким шиком скатываться с нее на ногах!

Конечно, я скучала по Бабушке. Тех редких минут, которые отводились на наши официальные свидания, мне отчетливо не хватало. Кроме того, обниматься с Бабушкой при людях мне было как-то… неловко, что ли… А так хотелось раскинуть руки, разбежаться по больничному коридору и со всего маху уткнуться носом в ее юбку, обхватив колени…

Но в тот день все вообще было плохо. Бабушка привезла пакет вкусностей и, даже не присев, заторопилась:

– Машуля, родная, я уже поеду…

У меня на глаза навернулись слезы, но я не считала нужным, чтобы Бабушка их видела, и отвернулась.

– Ну что ты надулась? Я завтра к тебе обязательно прибегу, посижу с тобой подольше. А сегодня приезжает дедушка. Должна же я его встретить на вокзале.

Дедушка? Это было что-то новенькое. Родственников у меня был полный набор: Тетя, Дядя, Мама, Бабушка, Сестра, два двоюродных брата… никакого дедушки в этом комплекте никогда не наблюдалось.

– Какой такой дедушка?

– Твой. Дедушка Юра.

Я навострила уши.

– А откуда он взялся?


– Да он всегда был. Просто ты его никогда не видела. Он в Санкт-Петербурге живет.

– А почему ты мне про него никогда не рассказывала?

Но Бабушка отчетливо торопилась и как-то неопределенно махнула рукой:

– Потом расскажу. Побегу. А то поезд скоро прибудет.

И я в задумчивости побрела в свою палату.

Весть о том, что ко мне приезжает дедушка, стала событием для всего этажа. Каждый стремился рассказать мне, какой у него его собственный дедушка. Тут были дедушки, которые с внуками играли в хоккей или помогали делать математику. Были дедушки, которые умели колоть дрова и вытачивать дудочки. С какими-то дедушками можно было ходить в зоопарк или на каток. Они катали своих внучек на машинах и кормили их тайком от мам конфетами «Мишка». Правда, попадались и такие, которые обращали внимание на внуков только тогда, когда становилось излишне шумно, – да и то только затем, чтобы, приспустив очки, строго поглядеть или дать подзатыльник. Но я сразу решила, что это не мой вариант.

Ночь я провела тревожную. Дедушка представлялся мне то розовощеким и веселым, совсем как Санта-Клаус, которого мне подарили в прошлом году, то высоким и сухощавым, со строгим взглядом, как Папа Карло в книжке про Буратино. Я ворочалась с боку на бок, гадая, во сколько завтра придет ко мне Бабушка и что этот новоявленный дедушка принесет мне в подарок. Хорошо бы, чтоб он угадал, как мне до зарезу нужны стеклянные шарики, на которые, если их откуда-то взять, я планировала выменять у мальчика из соседней палаты колоду карт. У него они были такие новенькие, хрустящие, с завораживающей глаз красно-черной мелкой сеткой таинственно перекрещивающихся линий «рубашки». А еще мне там страшно нравились дамы, особенно пиковая! Она смотрела мне прямо в душу своими пронзительными раскосыми черными глазами… ее густые ресницы медленно опускались… а может быть, такие глаза были у моего дедушки? Он же завтра обязательно придет ко мне с Бабушкой… и принесет стеклянные шарики…

…Очнулась я оттого, что меня за плечо трясла медсестра.

– Смотри-ка… то не уложишь, скачет, как скаженная. А то не растолкаешь… Вставай, вставай, на Процедуру опоздаем. А то скоро обход, что я твоему лечащему врачу скажу.

За огромными окнами больничного коридора занимался мутный осенний рассвет. Сеял, сбивая последние желтые листья, мелкий противный дождичек. Я плелась за медсестрой, с трудом соображая, что я, где я? В голове гудело…

Вдруг одна из веток у самого стекла качнулась – на нее приземлилась огромная ворона. Перья ее были мокры и оттого светились, словно отколотый кусок антрацита.

Ворона взглянула на меня томным взглядом Пиковой дамы и, не торопясь разевая клюв, сказала: «Кар-р-р-р-р!»

И тут я вспомнила! Дедушка! У меня же появился дедушка! И Бабушка сегодня придет с ним ко мне!

– Марьпална, побежали!

– Куда? Тю, сумасшедшая… полдороги я ее тащу, а тут порснула вдруг… Стой, чумовая, без меня не входи!

Она не понимала! Она не понимала, что мне надо было отделаться от этой противной Процедуры скорее. И от обхода врача – тоже! Потому что в тумбочке у меня… ну, в общем, бардак – а вдруг дедушка заглянет в тумбочку, и решит, что внучка у него неряха, и будет смотреть на меня строго-строго через приспущенные очки? А еще надо было успеть незаметно оттарабанить наушники и магнитофон в игровую – вдруг прямо при дедушке кому-нибудь придет в голову его искать в нашей палате? Не краснеть же перед ним, в самом деле. И корки апельсиновые надо успеть из-под матраса выгрести в помойку. И тапочек найти – а то я ведь в Полининых бегаю – благо ей не нужны. Ей вставать не разрешают. А все потому, что, когда играли в то, кто точнее попадет в плафон ионизирующей лампы, я свой забросила, попала, он спружинил и… куда-то улетел. Искать тогда не было времени – на шум медсестра влетела. И синичку остатками сыра покормить надо, чтобы не отвлекала, когда дедушка придет… Заодно все улики, как говорится…

Словом, утро у меня выдалось хлопотное. Я металась как угорелая и к приходу Бабушки с дедушкой была даже причесана: сама понесла расческу медсестре и перетерпела, пока она выдирала мои густые, торчащие во все стороны вихры, пытаясь приспособить на них человеческий девичий бантик.

Но Бабушка пришла одна. Она выглядела усталой и даже чем-то расстроенной.

– Машенька, смотри, вот ты тут просила. – И она стала выкладывать на тумбочку какие-то игрушки и книжки.

Бабушка еще что-то говорила, рассказывала, что пришло письмо от Мамы, что она отпросилась сегодня с работы, чтобы прийти ко мне…

Я молчала и смотрела на нее во все глаза.

Наконец Бабушка перестала хлопотать и присела на край моей кровати.

– А что это ты так тихонечко сидишь? И кто тебе прицепил этот дурацкий бантик? Господи, а в тумбочке-то у тебя кто прибрался? Ты нашла свой второй тапочек? А Полине ее тапочки вернула?

– Бабушка, – дрогнувшим голосом спросила я. – А где дедушка? Его поезд не привез?

Бабушка замерла, внимательно посмотрела на меня, с минуту подумала и со вздохом сказала:

– А дедушка… дедушка – он… заболел. Больной приехал. В поезде простудился. Ну не может же дедушка прийти сюда, в детскую больницу, с насморком? Его ведь не пустят!

У меня отлегло от сердца. Ну конечно же, кто бы его с насморком ко мне пустил!

– Ты не переживай, Машенька, – продолжала Бабушка. – Он скоро выздоровеет, а тебя как раз из больницы выпишут. Ты приедешь домой, я напеку вам с дедушкой твоих любимых оладушков…

И почему-то тяжело вздохнула…

Мы поговорили еще немного, и Бабушка стала собираться. Я пошла ее провожать.

– Бабушка, – разглядывая ветки в поисках вороны, спросила я. – А почему этот дедушка мне дедушка?

– Потому что он папа твоей Мамы и твоей Тети.

– А он к нам насовсем?

– Еще чего! – Бабушка аж подпрыгнула на бегу. – Побудет с недельку – и назад… к жене… в Санкт-Петербург…

– А почему?

Мы почти подошли к выходу из коридора.

– А потому что надо было выходить замуж за Вальтера Запашного, когда он за мной ухаживал, – вдруг окончательно рассердилась на кого-то Бабушка, – а не… поэзией увлекаться…