Вспомни меня

Водопад я сперва слышу. Мы сворачиваем, и мое лицо тут же покрывает водяная пыль пенистого потока, низвергающегося в каменистую чашу. Делаем короткий перерыв и наслаждаемся видом. Пользуясь возможностью, я запихиваю в рот шоколадный батончик и выпиваю банку газировки в надежде, что подъем уровня сахара в крови придаст мне сил. Усталость понемногу берет свое, ноги слегка дрожат от перенапряжения. А вот Джеймс выглядит так, будто может продолжать в том же духе весь день.

– Здорово, правда? – перекрикивает он рев воды.

Я киваю и делаю фото на телефон. Увы, снимку не передать ни мощи, ни шума. Жаль, что нет солнца – наверняка тут можно увидеть не одну радугу. Сюда надо будет обязательно вернуться.

Мы меняем направление. Узкая тропка, скользкая от влаги, карабкается круто вверх, потом уходит от водопада. Туман расступается, сквозь него прорывается солнце. Остановившись, я поднимаю голову и пью свет и тепло, как вынырнувший из озера пловец. Вверху пролетает самолет, оставляя за собой белый след; сколько дней я провела дома в постели, наблюдая за ними! Здесь гораздо лучше, я вновь чувствую вкус к жизни – новой жизни с Джеймсом, с моим сыном. Больше я не стану зря терять время в четырех стенах.

Мы идем дальше, вновь сгущается туман. Не знаю, надолго ли меня хватит; к счастью, Джеймс говорит, что мы почти на месте. Он указывает на небольшую, заросшую деревьями теснину между двумя холмами. Вниз ведет крутой спуск, который Джеймс преодолевает с непринужденным изяществом, а я, оробев, большую часть пути буквально съезжаю на заду. Колючие кусты цепляются за ноги – хорошо, что на мне плотные джинсы. Я ни на шаг не отхожу от Джеймса, – после открытого пространства вересковой пустоши в этих густых зарослях мне становится не по себе. Изогнутые стволы и узловатые ветви деревьев появляются тут и там из белой завесы, накрывшей нас словно саваном. Даже птицы смолкли.

Я буквально чувствую, как кто-то смотрит на меня, и едва сдерживаю крик, когда мимо со скрежещущим звуком проносится сойка. Наконец мы выходим на небольшую поляну с кольцом обгорелой, пожухлой травы в центре – очевидно, здесь разводили костер.

– Добро пожаловать во второй дом Алана, – с ухмылкой возвещает Джеймс, широко разводя руки и запрокинув голову к зеленой завесе листвы.

– Мы пришли? – спрашиваю я, озираясь.

Джеймс показывает подбородком, и только тогда я замечаю деревянную будку с волнистой железной крышей. Водосточные желоба забиты желудями и позеленели от мха. Хибара стоит на шлакоблоках, перед входом вместо ступенек старый деревянный ящик. Даже с виду она кажется сырой и ветхой, и я невольно сомневаюсь, что стоило сюда приходить. Это вовсе не та живописная пастушеская хижина, которая мне рисовалась. Вероятно, у нас Джеймсом весьма разные представления о жизни в спартанских условиях.

Ну, по крайней мере, мы на месте и идти больше никуда не надо. Я присаживаюсь возле кострища, пытаясь представить сегодняшний вечер. Мы с Джеймсом – быть может, за банкой пива – будем плакать и смеяться над моим рассказом обо всем, что я узнала.

Заметив что-то необычное между древесных углей, я протягиваю руку и переворачиваю находку. И тут же отдергиваю пальцы, будто обжегшись. Это обгоревший кусок черной ткани со странными бело-зелеными узорами – частью изображения зубов и челюсти. Та самая маска, которую носил убийца.

Я отшатываюсь, образы страшной ночи вновь проносятся передо мной как фильм ужасов. Джеймс, занятый выгрузкой вещей, выпрямляется, привлеченный движением, однако смотрит он не на меня. Дверь хижины распахивается, в проеме появляется мужчина. И в руках у него дробовик.





Глава 50




Двадцать лет назад



После того первого визита Джоанна приходит регулярно. Разговариваем мы мало. О Робе я не спрашиваю. Они расстались, он пока живет со своим другом Гэри, но в покое ее не оставляет. Мол, это было мимолетное увлечение, и соблазнительницей выступила я, а тут стресс из-за ЭКО… Джоанна выпытывает, насколько слова Роберта правдивы, и у меня не хватает духу рассказать, как на самом деле он хотел уехать со мной куда-нибудь в Дубай или Сингапур и начать все заново.

Мать тоже давит на нее, чтобы она вернулась к мужу, и они завели своего ребенка, загладили мой позор. По крайней мере, теперь известно, что сперма у Роба вполне работоспособная. Не могу поверить, что Джоанна способна прислушиваться к подобному бреду. Впрочем, она всегда искала одобрения матери. Полагаю, постепенно эти две своего добьются, и Роб будет прощен. Джоанна уже винит в его изменах себя – слишком давила на него, набрала вес, перестала за собой следить, перепады настроения… На самом деле она единственная, кому не в чем себя упрекать, но я снова молчу. Я потеряла право высказывать свое мнение и вообще не доверяю себе, боясь сделать еще хуже. У меня буквально сердце разрывается – ведь я причинила ей столько боли. Я пытаюсь оправдаться перед собой: если бы не я, была бы какая-нибудь другая женщина… Увы, мое предательство куда чернее любого другого и нанесло более глубокую рану.

Я с нетерпением жду каждого прихода сестры. Никогда не думала, что будет так тяжело. Я невероятно, до крайней степени утомлена и страстно жажду видеть рядом хоть кого-нибудь взрослого. Я стала одной из тех, кто заводит разговоры с продавцами в магазинах и приходящими на дом патронажными сестрами. Дело не просто в общении, а в уверенности, что рядом со мной и ребенком есть еще кто-то, и хоть на несколько минут ответственность за малыша, постоянно давящая тяжким грузом, лежит не только на мне. Джеймс так мал и уязвим, а я – все, что у него есть. За мной всю жизнь тянется шлейф неверных решений, как же я могу теперь принимать их и за него тоже? Я чувствую на себе взгляд сына – кажется, даже он знает, что я неудачница, которая только каким-то чудом еще держится на плаву. Денег у нас нет. Я не могу работать, потому что Джеймса не с кем оставить, Роб подкидывает что-то только от случая к случаю и куда меньше, чем нужно. Помогает Джоанна, она всегда приносит конверт с наличными и тактично подкладывает под одну из бутылочек Джеймса на кухне – явный знак, что это для него, не для меня.

Сестра отлично управляется с малышом, ловко меняет подгузники, одевает-раздевает, кормит. Она в курсе всех последних веяний в искусственном вскармливании. Джеймс уже ползает, и она приносит пластиковые заглушки на розетки, ограничители для выдвижных ящиков и ограждение с калиткой, чтобы он не мог попасть на кухню. Я хожу как зомби – младенцем он часами спал в своей корзинке, а теперь с него глаз нельзя спускать. Днем его не уложишь, в квартире вечно влажно от сохнущей одежды, везде валяются игрушки, не смолкает глупый бубнеж детских передач по телевизору. Джоанна говорит, что нужно гулять с ребенком в парке, брать его на групповые занятия… Я не в силах. Мой позор следует за мной шлейфом, как дурной запах, я вижу иногда, как он действует на людей – то косой взгляд на почте, то перешептывание двух мамочек в библиотеке. Однажды в магазине меня припирает к прилавку тетя Карен.

– Грязная шлюха! – разоряется она. – Как тебе не стыдно на людях показываться!

У меня звенит в ушах от ругательств, пока охранник выводит ее за дверь и предупреждает больше здесь не показываться.

– Да наплевать! Ноги моей не будет в магазине, куда ходит эта тварь!

С горящим лицом я чувствую на себе взгляды остальных покупателей. Они стараются не смотреть в мою сторону и говорить о другом, но все равно нет-нет да оборачиваются.

Роб совсем отдалился. За десять месяцев он навещал нас всего шесть раз. Оправдывается работой и тем, что живет теперь далеко, однако на самом деле, я уверена, просто трахается с кем-то на стороне, несмотря на то что Джоанна следит за ним как ястреб. Хоть Роб и говорит каждый раз, как он любит «своего маленького мужичка», толку от этого немного. Они гуляют с Джеймсом в коляске по парку, как-то были в контактном зверинце и еще в детском развлекательном центре. Каждый раз ребенок возвращается в грязных подгузниках, голодный или капризничающий. Меня бесит, что Роб сует мне его обратно, а сам в буквальном смысле упархивает в закат, пока я тут гнию одна.

Однако обаяния и шарма моему бывшему возлюбленному по-прежнему не занимать; я понимаю, что это лишь дешевая показуха, но меня все еще влечет к нему. Я убеждаю себя, что мы могли бы все исправить, если бы только Джоанна исчезла со сцены раз и навсегда. Она теперь таскает его к брачному консультанту и в церковь матери. Идет разговор, что Роберт может вернуться домой уже к Рождеству, чтобы начать все сначала, с чистого листа.

– Он теперь другой человек, – говорит сестра, убеждая саму себя. – Наверное, мы немного поторопились с ребенком. Робу нужно было больше времени, это стало его реакцией на давление, – добавляет она, видимо, со слов брачного консультанта. Кажется, все только и стремятся оправдать несчастного мужа.

Часики тикают. Если я хочу заполучить его обратно, чтобы у Джеймса была нормальная семья, нужно действовать, пока они с Джоанной опять не съехались. Я начинаю больше внимания уделять своему внешнему виду, надеясь на возрождение прежних чувств. Вес, набранный за время беременности, наконец ушел, и, несмотря на круги под глазами, я знаю, что выгляжу очень даже неплохо, уж точно лучше сестры. Пусть Роберт видит, что потерял. Я шучу, смеюсь, держусь как можно естественнее. Хлопочу вокруг него, то ненароком дам заглянуть в вырез, то как бы случайно покажу так нравившиеся ему черные кружевные трусики, когда наклоняюсь, меняя Джеймсу подгузник. Джоанна такие никогда не надела бы, а мужчины вроде Роба от них без ума.

Идею совместной поездки за покупками подает мне сестра. Скоро у Джеймса первый день рождения, и она хочет пойти с малышом в магазин, тряхнуть кошельком. Не верится, что минуло уже почти двенадцать месяцев, а я все еще одна с ребенком. Пора Робу взять на себя ответственность и поступить как порядочный человек. Его возвращение к Джоанне нужно задушить в зародыше. Если бы только мы могли провести какое-то время наедине… Джоанна собирается взять Джеймса на рождественскую ярмарку и в полном восторге от мысли, что все будут считать их мамой и сыночком. Я стараюсь так подгадать, чтобы этот поход выпал на день, когда Роб будет в городе. Делаю макияж и прическу, покупаю новый лифчик. По мне ни за что не скажешь, что меньше года назад я вытолкнула из себя трехкилограммового ребенка. У меня мурашки идут по коже от предвкушения.

Однако Джоанна же все и портит – внезапно слегает с острой инфекцией мочевого пузыря.

– Перенесем на другой день, – предлагаю я, привалившись головой к стене, убитая разочарованием. Это конец.

Ничего подобного – Джоанна сама преподносит мне мужа на блюдечке.

– Джеймс не должен страдать из-за меня. Пусть его возьмет с собой Роб.

Оглянувшись на малыша, я коварно улыбаюсь. Такой шанс я не упущу.




И конечно, все идет совсем не так, как задумывалось. Роберт с самого начала не в настроении, а когда я говорю, что пойду с ними, злится еще больше. Само собой, он видит меня насквозь, но я-то знаю все его слабости. Немного лести, немного флирта, и он сам приползет ко мне на коленях. Бессердечно? Нет, на самом деле так будет лучше для всех нас: у Джеймса появится настоящая семья, а Джоанна после окончательного разрыва с мужем быстрее найдет себе человека, который полюбит ее по-настоящему и станет относиться к ней с уважением.

Мы едем в моей машине, потому что Роберт не захотел переносить детское кресло в свою. Он занимает чуть ли не половину маленького «форда». Каждый раз, когда я переключаю передачу, моя ладонь оказывается совсем рядом с твердым мускулистым бедром – так и хочется сжать его через джинсы. Или наклониться и поцеловать предплечье, небрежно закинутое на мой подголовник. Заметил ли Роберт, что я сделала прическу и наконец сбросила набранные килограммы? Я смеюсь громче нужного над какой-то шуткой, и он самодовольно ухмыляется. Господи, вот болван!

Я всегда считала, что пойти на рождественскую ярмарку с маленьким ребенком – плохая идея, тем не менее уговаривала себя, что может выйти романтично. Например, мы поцелуемся под какой-нибудь омелой, и дальше все понесется. Однако навязываемые со всех сторон веселье и всякая всячина, продаваемая вразнос, только наводят тоску. Роб покупает нам глинтвейн, он переслащен, но я приканчиваю свою порцию в два глотка и протягиваю стакан за новой.

– Эй, эй, не части, – улыбается Роб.

Наши глаза встречаются, и на секунду его взгляд становится прежним – хищным и жаждущим. Я с намеком приподнимаю брови – не могу же я действовать сама, нужно, чтобы мужчина сделал первый шаг. Однако, почувствовав опасность, он сразу берет себя в руки – словно заслонки закрываются изнутри.

Когда дождь загоняет нас с улицы в торговый центр, я раздражена и расстроена. Раньше я любила ходить по магазинам, но сейчас постоянно сижу без гроша. Не помню уже, когда я последний раз баловала себя какой-нибудь обновкой. В душе все закипает, однако я заставляю себя смеяться и растягивать губы в глупой улыбке, лишь бы не быть как Джоанна. Мы заходим в магазин для детей. Роб напрягается. Меня так и тянет слететь с катушек и выдоить его кредитку досуха, но такое пассивно-агрессивное поведение как раз в духе сестры. Вместо этого мы, немного полюбовавшись, как Джеймс лупит ручонками по всякой яркой пластиковой дешевке, покупаем только несколько очень практичных пижамок и пару книжек. На лице Роба читается облегчение – видимо, расходы на ЭКО до сих пор остаются тяжким бременем.

Нужно где-нибудь поесть, однако везде куча народа – дождь всех загнал внутрь. Мы занимаем очередь к столику в сетевой итальянской кафешке, где куча семей с верещащими карапузами. Не в такой атмосфере планировалось обольщение, и все же я решительно настроена как можно лучше использовать наше время вместе. Не знаю, смогу ли я выдержать еще год одна.

Наконец нас усаживают за столик, но у Джеймса полный подгузник. Менять, разумеется, мне. Ни слова не говоря, я беспечно удаляюсь в туалет с малышом на бедре. Пусть Роберт видит, что я отличная мать и что жизнь втроем будет вовсе не обременительной для него. К тому же, несмотря на дождь и долгую ходьбу, я выгляжу все еще отлично, куда лучше многих мамочек в кафе. Я возвращаюсь грациозной походкой, с улыбкой на лице, привлекая восхищенные взгляды других отцов. Однако Роб не отрывается от телефона, пальцы так и порхают над кнопками. Держу пари, переписывается с другой. С внезапным холодком внутри я вдруг понимаю, как чувствовала себя Джоанна, когда мы вот так же часами эсэмэсились. Однажды перед рейсом в Китай Роб не спал всю ночь, обмениваясь со мной пикантными сообщениями. Меня заводила такая власть над ним, тогда он не мог устоять передо мной, а теперь вот глаз не поднимает, увлеченный интим-перепиской с другой.

– Кто она? – спрашиваю я небрежно, между прочим, однако в моем голосе чувствуется оттенок горечи.

Роб вскидывает голову, и я замечаю в его взгляде неприятный огонек, которого раньше не видела.

– Это по работе.

Так я и поверила. Поймав проходящую мимо официантку, я заказываю большой бокал шабли. Если мой спутник намерен переписываться с другой, насухую я торчать рядом точно не буду. Роб глядит на меня укоризненно и кивает на Джеймса.

– Завязывай.

– Может, это ты завяжешь строчить эсэмэски своей новой бабе, сидя в кафе с сыном? – шиплю я.

– С сыном – и со своей старой бабой, – добавляет Роб с ухмылкой.

Я молча проглатываю обиду, твердо решив сохранять спокойствие и напомнить, как много он теряет.

– Посмотреть на нас со стороны – двое обычных людей, – мурлычу я, смотря искоса, сквозь ресницы. – Никто и не подумает, что мы с тобой творили…

Роб резко поднимает голову.

– Не надо этих игр, Сара.

Я залпом опрокидываю бокал, внутренне кипя от злости.

Посаженный на высокий стульчик Джеймс скоро начинает капризничать, мусолить хлебные палочки и требовать сок. Сосет карандаши, которые здесь специально дают детям, чтобы раскрашивать бумажные подставки под тарелки, а стоит отобрать – устраивает истерику. Приходится скормить ему еще несколько хлебных палочек, которые текут противной кашицей по подбородку, и когда наконец приносят заказ, Джеймс есть отказывается. Я стараюсь не выйти из себя, но это просто кошмар, а Роб снова уткнулся в свой долбаный телефон.

Счет выходит внушительный, особенно если учесть, что мы к еде едва притронулись, а Джеймс свою расшвырял по полу. Роб бросает несколько купюр.

– Как в печку выкинул, – жалуется он.

– Говоришь, как старый папаша-ворчун, – шутливо отвечаю я.

Он обжигает меня взглядом – тоже не по нраву, когда называют старым.

– Тебе-то почем знать, как они говорят.

А вот это уже удар ниже пояса.

Мы идем обратно через рождественскую ярмарку. Джеймс тянет ручки к воздушному шарику в виде оленя и требовательно верещит:

– Чок-чок, чок-чок.

Роб закатывает глаза, когда я заставляю его купить игрушку. Господи, вот ведь зануда! То ли вино на голодный желудок ударяет мне в голову, то ли вся эта кошмарная ситуация, но я хватаю коляску за ручки и бегу. Джеймс визжит от восторга, шарик несется за ним в воздухе как воздушный змей.

– Чок-чок, чок-чок!

– Господи боже, – ворчит Роб, когда мы оказываемся возле парковки. – Будут сегодня хоть пять минут спокойных? У меня голова раскалывается.

– Головка бо-бо? Ну, не плачь. – Я не в том настроении, чтобы сносить нытье. Как же, его драгоценное спокойствие нарушено! А мне справляться легко? Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю?

– Хватит, Сара. Ты вообще сколько выпила?

Вопрос повисает в воздухе, когда вдруг выясняется, что Джеймсу опять надо срочно сменить подгузник, а еще мы потеряли парковочный талон, без которого отсюда не выехать. Роб с руганью бьет по стене ногой. Новый обходится в двадцать пять фунтов.

Наконец мы садимся в машину. Окна тут же запотевают. Включаю вентиляцию на всю мощь, и мы выезжаем на скользкие после дождя улицы. На круговом перекрестке я закладываю слишком крутой вираж; Джеймс просыпается и начинает реветь.

– Твою мать! – орет Роб. – Ты что, пьяная?

Я в долгу не остаюсь, однако происшествие слегка приводит меня в чувство. Сбросив скорость, я внимательно слежу за дорогой. Мы уже выехали из города, и видимость падает. Я включаю дальний свет и все время забываю переключать на ближний перед встречной машиной.