Выбор

— Именно, — говорит она. — Это то, что и должно произойти.

— А что, собственно, должно произойти, если Джун перестанет пить? — спрашиваю я.

Я рассказываю им о своей знакомой паре. Муж пристрастился к бутылке. Однажды он решил, что с него хватит. Не хотел больше пить. Ему понадобилась помощь. Он решил, что лучшим вариантом будет пройти курс лечения от алкоголизма, и начал усердно работать над своей трезвостью. Именно об этом молилась его жена. Оба думали, что отказ от спиртного решит все проблемы. Но по мере того как продвигалось лечение, их брак все больше трещал по швам. Когда жена навещала его в реабилитационном центре, почему-то в ее памяти всплывало только злое и горькое. Она не могла удержаться, чтобы не напомнить ему картинку из прошлого. Помнишь, лет пять назад тебя вырвало на мой любимый ковер? А тот раз, когда ты испортил праздник в честь нашей годовщины? Ее уже ничто не могло сдержать, словно она наизусть читала длинный и скучный перечень всех его ошибок, разочаровавших ее, всех проступков, причинивших ей боль. Чем успешнее муж шел на поправку, тем хуже становилось ей. Он стал чувствовать себя сильнее, его мозг был свободен от токсического воздействия алкоголя, он уже не стыдился самого себя, стал лучше разбираться в себе и вообще был настроен на дальнейшую жизнь и отношения с женой. А она все сильнее и сильнее бесилась. Муж перестал пить, но жена не смогла перестать критиковать и обвинять.

Я называю этот эффект «доска — качели». Один человек наверху, другой внизу. Множество браков и отношений строятся по такому принципу. Двое людей живут по негласному договору: один — хороший, другой — плохой. Вся система отношений держится на неадекватном поведении одного человека. «Плохой» партнер получает карт-бланш на проверку степени дозволенности, «хорошему» партнеру только и остается, что самоутверждаться: «Смотрите, как я благороден! Смотрите, как я терпелив! Смотрите, с чем приходится мириться!»

Но вдруг «плохому» партнеру надоест его роль? Ему не терпится выступить в другом амплуа. Что тогда? Тогда в системе отношений место «хорошего» оказывается под ударом. Чтобы остаться в сильной позиции, «хорошему» приходится напоминать, какой он хороший, а партнер все равно плохой. Или придется срочно менять позицию: «хороший» становится «плохим», то есть агрессивным, раздражительным, — и тогда оба могут продолжать качаться на качелях. В любом случае обвинения — сердцевина-крепление, удерживающая доску и позволяющая ей раскачиваться; это стержень, скрепляющий пару.

Безусловно, в жизни масса случаев, когда в семьях поступки людей действительно способствуют несчастью других. Я не утверждаю, что стоит мириться с агрессивным или деструктивным поведением. Но мы остаемся жертвами до тех пор, пока считаем, что только второй из нас несет ответственность за наше благополучие. Если Линг говорит, что будет счастлива и спокойна, только если Джун перестанет пить, она оставляет открытой возможность продолжать жить в горестных метаниях. Расстояние между ее счастьем и очередным крушением надежд всегда будет измеряться бутылкой со спиртным или даже одним глотком. Аналогично, если Джун заявляет, что пьет исключительно из-за назойливой придирчивости Линг, он лишает себя полной свободы выбора. Он перестает быть человеком действующим, превращаясь в марионетку жены. Он сможет временно забыться в алкоголе, спасаясь от ее черствости, но уже не будет свободным человеком.

Довольно часто мы несчастливы оттого, что берем на себя слишком много ответственности или, напротив, слишком мало. Вместо того чтобы быть самостоятельными и выбирать, опираясь только на себя, мы можем стать агрессивными — когда выбираем по настоянию другого, индифферентными — когда позволяем другому выбирать за нас; пассивно-агрессивными — когда сами выбираем за другого или когда мешаем своему партнеру достичь того, что он выбрал для себя. Мне неприятно признавать, что когда-то я была пассивно-агрессивной с Белой. Он всегда был и остается очень пунктуальным человеком, для него крайне важно приходить в любое место вовремя, и, когда он меня раздражал, я вполне сознательно тянула время, медлила, чтобы мы вышли из дома как можно позже. Просто чтобы позлить его. Он решил в своей жизни быть точным, никогда не опаздывать — я мешала ему добиваться того, чего он хотел.

Я говорю Линг и Джуну, что, обвиняя друг друга во всевозможных несчастьях, они таким образом уходят от своей прямой обязанности: наполнять семейную жизнь счастьем. Хотя оба подавали себя людьми вполне самодостаточными: Линг всегда все знает про Джуна, Джун делает то, что хочет, а не то, о чем просит его Линг, — они мастерски избегают таких честных фраз, как «я хочу», «я сделаю», «я могу». Линг использовала выражение «я хочу» в своем пожелании «чтобы муж бросил пить», правда, «хочет» она что-то от другого, но что она желает для себя — этого она еще не осознает. Джун может объяснять свое пьянство лишь виной Линг — это его способ самоутвердиться, защита от угнетающих его душу критических замечаний и завышенных ожиданий жены. Но если вы отказываетесь от своей возможности выбирать, значит, соглашаетесь быть жертвой — и узником.

В Агаде, еврейском тексте, рассказывающем историю исхода евреев из Египта и содержащем молитвы и ритуалы пасхального седера, особого ужина, есть четыре вопроса, которые традиционно задает самый младший член семьи. В моем детстве эта привилегия всегда принадлежала мне, я задавала их и в тот вечер, который последний раз провела дома с родителями. В моей психотерапевтической практике есть собственная версия четырех вопросов, разработанная в свое время при участии моих коллег, когда мы обсуждали методы начала сеанса с новыми пациентами. Именно на эти вопросы я предложила ответить Линг и Джуну, ответить письменно, чтобы они смогли высвободиться из состояния жертвы.



1. Чего вы хотите? Это обманчиво простой вопрос. Бывает гораздо сложнее, чем нам кажется, позволить самому себе узнать себя, прислушаться к себе, соизмерить себя со своими желаниями. Как часто, отвечая на этот вопрос, вы говорите то, что хотите от кого-то другого? Линг и Джун, вы должны отвечать то, что хотите только для себя и от себя. Варианты «Хочу, чтобы Джун перестал пить» или «Хочу, чтобы Линг перестала меня пилить» означают, что вы уклоняетесь от ответа.

2. Кто этого хочет? Наша ответственность и наша борьба — это понять собственные ожидания в отношении себя, вместо того чтобы жить согласно ожиданиям других. Мой отец стал портным, потому что его отец не позволил ему стать врачом. Мой отец был настоящим профессионалом, его ценили в городе, и он не знал недостатка в заказах — но сам никогда этого не хотел и всегда жалел о своей нереализованной мечте. Наша ответственность — действовать в согласии со своей истинной сущностью. Это означает, что придется отказываться от необходимости угождать другим, жертвовать потребностью в чужом одобрении.

3. Что вы собираетесь сделать для этого? Я верю в силу позитивного мышления — но перемены и свобода потребуют от вас и позитивного действия. Мы совершенствуемся во всем, в чем практикуемся. Если мы упражняемся в проявлении гнева, в нас будет больше гнева. Если мы упражняемся в проявлении страха, в нас будет больше страха. Во многих случаях мы усердно работаем, чтобы в итоге лишь убедиться, что движемся в никуда. Перемена заключается в том, чтобы обратить внимание на то, что уже потеряло смысл, и выйти за ограничивающий вас круг привычных обстоятельств.

4. Когда? В «Унесенных ветром», любимой книге моей матери, Скарлетт О’Хара, столкнувшись с трудностями, обычно говорит: «Я подумаю об этом завтра… В конце концов, завтра будет другой день». Если мы хотим развиваться, а не деградировать, время действовать прямо сейчас.



Линг и Джун отвечают на все вопросы, складывают листы и передают мне. Мы вместе проанализируем их на следующей неделе. Когда они собираются уходить, Джун пожимает мне руку. А когда они уже вышли от меня, я вижу необходимое подтверждение, что они готовы попытаться преодолеть пропасть, угрожающую их браку, что хотят соскочить с качелей обвинений. Линг, повернув голову, смотрит на Джуна и робко улыбается ему. Я не могу сказать, отвечает ли он на ее улыбку, поскольку Джун идет от моих дверей и я смотрю в их спины, — но я вижу, как он нежно похлопывает ее по плечу.

Когда мы встречаемся на следующей неделе и разбираем ответы, Линг и Джун узнают то, что едва ли могли предсказать. В ответе на вопрос «Чего вы хотите?» у обоих — счастливый брак. Просто сформулировав это желание, они уже тогда были на пути к его реализации. Все, что им нужно, — новые техники.

Я прошу Линг поработать над своим поведением именно тогда, когда Джун возвращается домой. В это время она особенно чувствует себя злой, уязвимой и испуганной. Он придет пьяный? Насколько пьяный? Сильно ли напьется? Есть ли возможность какого-нибудь сближения, или их ждет очередной вечер отчуждения и враждебности? Она уже давно умеет справляться со своим страхом, но исключительно с помощью надзора. Раньше она принюхивалась к дыханию Джуна, обвиняла, отстранялась. Я учу ее одинаково здороваться с мужем вне зависимости от того, пьяный он или трезвый, — приветствовать его добрым взглядом и простой фразой: «Я счастлива тебя видеть. Я рада, что ты дома». Если он приходит навеселе, а ей обидно и неприятно, — можно поговорить об этих чувствах. Она может сказать: «Я вижу, что ты пил, и от этого мне грустно, потому что тяжело быть рядом с тобой, когда ты пьяный» или «Это заставляет меня беспокоиться о твоей безопасности». Она может делать свой выбор в ответ на его выбор пить. Может сказать: «Хотелось бы поговорить с тобой вечером, но я вижу, что ты пил. Займусь-ка я чем-нибудь другим».

Я рассказываю Джуну о физиологических составляющих алкогольной зависимости и предупреждаю, что могу помочь ему избавиться от любой боли, которую он пытается заглушить алкоголем, но, если он выберет трезвую жизнь, ему понадобится дополнительная поддержка. Предлагаю ему посетить три собрания анонимных алкоголиков и посмотреть, не узнает ли он себя в одной из историй. Он слушается меня и идет на встречи, но, насколько мне известно, больше туда не возвращается. В то время, когда я работаю с ним, он все-таки продолжает пить.

Когда Линг и Джун проходят курс терапии, что-то улучшается, что-то нет. Они умеют теперь выслушивать друг друга без претензий на свою правоту, проводят больше времени, удерживаясь от гнева, и тогда могут признаться в своем страхе и грусти. Между ними больше теплоты. Но все равно чувствуется одиночество каждого. И конечно, присутствует страх Линг, что зависимость Джуна выйдет из-под контроля.

История Линг и Джуна представляет собой хороший пример и напоминание, что ничто не закончено, пока не наступает конец. Пока мы живем, всегда существует риск, что страдания усилятся. Правда, есть возможность найти способ страдать как можно меньше, способ выбрать счастье — для этого необходимо взять ответственность за себя.



Нужно ли опекать другого человека, стараясь удовлетворить любую его нужду, — проблема крайне противоречивая, равная по значению другой: можно ли избежать ответственности перед самим собой. Для меня это вопрос принципиальный, как и для большинства психологов. Прозрение наступает, когда я работаю с матерью-одиночкой, безработным инвалидом, воспитывающей пятерых детей и пребывающей в депрессии. Ей тяжело выходить из дома. Я с радостью помогаю ей, захожу, забираю чеки на оплату социальных нужд, развожу детей по секциям и разным мероприятиям. Как ее психотерапевт, я чувствую свою ответственность за то, чтобы помочь ей всеми возможными способами. Но однажды я стою в очереди в учреждении социального обеспечения, чувствую себя, как всегда, щедрой, великодушной и достойной, и вдруг звучит мой внутренний голос: «Слушай, Эди, а чьи, собственно, потребности ты удовлетворяешь?» Я понимаю, что ответ точно не будет иметь отношения к моей милой пациентке. Ответ напрямую связан со мной. Разъезжая по ее делам, я чувствую себя счастливой. Но какой ценой? Я подпитываю ее зависимость — и ее голод. Она и так долгое время лишала себя того, что можно найти только внутри себя, и, пока я думаю, что поддерживаю ее здоровье и благополучие, на самом деле лишь укрепляю ее лишения. Это нормально — помогать людям, нуждаться в помощи, но, если ваши действия позволяют кому-то не помогать самому себе, вы вредите тому, кому хотите помочь.

Обычно я спрашиваю пациента: «Чем я могу вам помочь?» Но такая постановка вопроса делает из него Шалтая-Болтая, который только и ждет, когда его соберут. А я становлюсь королевской конницей и королевской ратью, по определению бессильными исправить другого человека. Я меняю свой вопрос. Теперь я спрашиваю: «Чем я могу быть вам полезна?» Как я могу поддержать вас, когда вы примите ответственность за себя?



Я никогда не встречала человека, который сознательно выбрал бы жизнь в неволе. Однако я постоянно сталкиваюсь с тем, как легко мы отдаем нашу духовную, психологическую, интеллектуальную свободу, когда вручаем другому человеку или организации ответственность за управление нашей жизнью, предоставляем им делать выбор за нас. Молодая пара помогает мне понять последствия отказа от ответственности, передачи ее кому-то другому. Они затрагивают во мне особую струну, потому что оба юны, потому что находятся на том этапе жизни, когда жаждешь самостоятельности, правда, по иронии судьбы именно на этом этапе жизни не мешает задуматься, готовы ли мы к независимой жизни, хватит ли у нас сил выдержать этот груз.

Когда Элиза приходит ко мне за помощью, она в таком отчаянии, что уже находится на пути к суицидальным мыслям. Ей двадцать один год. Вьющиеся светлые волосы забраны в хвост. Глаза красные от слез. На ней свободный мужской шерстяной свитер, доходящий ей почти до колен. Светит яркое октябрьское солнце, пока мы сидим, и Элиза пытается объяснить мне причины своей боли. Это Тодд. Харизматичный, амбициозный, красивый баскетболист Тодд — чуть ли не местная знаменитость.

Немного истории. Они познакомились два года назад, когда она только поступила в колледж, а он был старшекурсником. Тодда знали все. Для Элизы стало откровением, что он захотел узнать ее поближе. Его физически влекло к ней, и ему понравилось, что она не слишком пыталась произвести впечатление и понравиться ему. Она не была поверхностной. Казалось, их характеры дополняли друг друга: она тихая, застенчивая, он открытый, общительный; она — наблюдатель, он — деятель. Довольно быстро после знакомства Тодд предложил переехать к нему.

Элиза сияет, вспоминая о первых месяцах их отношений. Она говорит, что в сиянии его любви чувствовала себя не просто хорошо, а необыкновенно. Не то чтобы она когда-то была отверженной, обделенной или нелюбимой в детстве или нежеланной в прошлых отношениях. Но внимание Тодда заставило ее по-новому ощутить жизнь и почувствовать себя иной. Ей полюбилось это чувство и нравились их отношения.

К сожалению, это те отношения, которые приходят и уходят. Иногда Элиза чувствует неуверенность. Особенно во время баскетбольных матчей и вечеринок, когда другие девушки кокетничают с Тоддом, она ощущает озноб ревности и неприязни. После таких выходов, если ей кажется, что он флиртует в ответ, она бранит Тодда. Иногда он успокаивает ее, иногда недоволен ее неуверенностью в нем. Она не хочет быть мнительной. Пытается найти способ стать ему незаменимой подружкой. Она его главная опора в учебе. Он изо всех сил должен поддерживать хороший уровень оценок, чтобы сохранить свою спортивную стипендию. Сначала Элиза помогала ему готовиться к тестам. Потом начала помогать с домашним заданием. Вскоре она уже выполняла все письменные работы, просиживая до поздней ночи, чтобы сделать и свои, и его задания.

Сознательно или нет, но Элиза находит способ сделать Тодда зависимым от нее. Отношения должны продолжаться, потому что она нужна ему для стипендии. Чувство незаменимости оказывается таким опьяняющим и убаюкивающим, что вскоре вся жизнь Элизы окажется построенной вокруг одного уравнения: чем больше я делаю для него, тем больше он будет меня любить. Не осознавая этого, она начинает приравнивать свое чувство собственного достоинства к его любви.

Недавно Тодд признается в том, чего Элиза боится больше всего: он переспал с другой женщиной. Ей больно, она злится. Он просит прощения и плачет. Но не в силах порвать с той девушкой. Он любит ее. Ему очень жаль. Он надеется, что они с Элизой все еще могут быть друзьями.

В первую неделю Элиза практически не может заставить себя переехать. У нее нет аппетита. Она не может одеться. Она боится остаться одна, и ей стыдно. Она понимает, до какой степени позволила отношениям регулировать свою жизнь — и какой ценой. Потом звонит Тодд. Он хочет узнать, может ли она сделать ему огромнейшее одолжение, если не слишком занята. Ему нужно сдать работу в понедельник. Может ли она написать ее?

Она пишет эту работу. И еще одну. И еще.

— Я до сих пор отдаю ему все, — плачет она.

— Милая, в этом твоя первая ошибка. Ты мучишь себя ради него. Зачем тебе это нужно?

— Я хотела, чтобы он был успешным, и он так радовался, когда я помогала ему.


— А что происходит сейчас?

Она рассказывает, как вчера узнала от общего знакомого, что Тодд съехался с новой девушкой. А на следующий день ему нужно сдавать работу, которую она соглашается написать.

— Я знаю, что он ко мне не вернется. Знаю, что должна перестать делать за него работы. Но я не могу.

— Почему?

— Я люблю его. Я знаю, что все еще могу сделать его счастливым, если буду выполнять его задания.

— А как же ты? Ты становишься лучшей версией себя? Ты делаешь себя счастливой?

— Из-за ваших слов я понимаю, будто поступаю неправильно.

— Когда перестаешь делать то, что лучше всего для тебя, и начинаешь делать то, что, на твой взгляд, необходимо кому-то еще, ты делаешь выбор, у которого есть свои последствия. Для Тодда тоже есть последствия. Почему ты выбираешь посвятить себя ему, а не сказать, что он сам способен справиться со своими трудностями?

— Я могу ему помочь. Я здесь ради него.

— Но при этом ты ему не доверяешь.

— Я хочу, чтобы он меня любил.

— Ценой его роста? Ценой твоей жизни?

Я очень беспокоюсь за Элизу, когда она покидает мой кабинет. Отчаяние пускает в ней глубокие корни. Но я не думаю, что она лишит себя жизни. Все-таки она приходит ко мне за помощью, значит, она хочет измениться. Я даю ей свой домашний телефон и номер линии доверия. Прошу ее созваниваться со мной каждый день до следующего сеанса.

Элиза приходит на следующей неделе, и я удивлена, увидев ее с молодым человеком. Это Тодд. Элиза вся сияет. Депрессия кончилась. Тодд порвал с той женщиной, и теперь они снова вместе. Она чувствует себя обновленной. Теперь она видит, что его оттолкнули ее неуверенность и комплексы. Она будет больше доверять их отношениям, покажет, насколько ему предана.

Во время сеанса Тодд выглядит скучающим и нетерпеливо поглядывает на часы, ерзая на диване, будто у него затекают ноги.

— Нельзя вновь сойтись без нового начала. Какие новые отношения вы хотели бы? От чего вы готовы отказаться, чтобы прийти к ним? — спрашиваю я.

Они таращатся на меня.

— Давайте начнем с того, что у вас общего. Что вам нравится делать вместе?

Тодд смотрит на часы. Элиза придвигается ближе к нему.

— Вот вам домашнее задание. Я хочу, чтобы каждый из вас нашел одно дело, которое ему нравится делать в одиночку, и одно, которое вам нравится делать вместе. Это не должен быть баскетбол, домашнее задание и секс. Придумайте что-нибудь забавное и выйдите за границы привычного.

В течение следующих шести месяцев Элиза и Тодд иногда приходят ко мне вместе. Иногда Элиза приходит одна. Ее главная цель — сохранить их отношения, она может делать что угодно, но этого недостаточно, чтобы стереть все ее сомнения и недоверие к нему. Она хочет чувствовать себя лучше, но все еще не готова меняться. А Тодд, когда приходит на сеансы, тоже, кажется, застревает. Он имеет все, что, как ему кажется, он хочет: восхищение, успех, любовь и, конечно, хорошие отметки, — но при этом выглядит грустным. Он как-то обмяк, явно отступает. Как будто его чувство собственного достоинства и уверенность в себе атрофированы из-за зависимости от Элизы.

В конце концов визиты Элизы и Тодда прекращаются, и я много месяцев ничего о них не знаю. А однажды получаю два письма с подтверждениями об окончании колледжа. Первое — от Элизы. Она закончила свой курс и поступила на магистерскую программу по сравнительному литературоведению. Она благодарит меня за время, которое мы провели вместе. И пишет, что, однажды проснувшись, поняла, что с нее хватит. Она перестает делать домашнюю работу за Тодда. Их отношения заканчиваются, что, безусловно, очень непросто, но теперь она счастлива, что не цепляется за то, что выбрала вместо любви.

Второе письмо — от Тодда. Он тоже закончил учебу — годом позже, но закончил. И он тоже хочет поблагодарить меня. Он пишет, что мог вылететь из колледжа, так как Элиза перестала делать за него задания. Сначала приходят возмущение, ярость. Потом он учится нести ответственность за свою жизнь, нанимает репетитора и соглашается с тем, что должен сам прикладывать некоторые усилия для собственного блага. «Я был придурком», — пишет он. И признается, что все то время, пока Элиза делала за него задания, он чувствовал себя подавленным, хотя и не сознавал этого. Он не любил себя. Теперь он может смотреть в зеркало и испытывать уважение, а не презрение.

Виктор Франкл пишет:

Поиск смысла жизни — это основная мотивация человеческой жизни, а вовсе не «вторичная рационализация» (сознательное объяснение) инстинктивных побуждений. Этот смысл уникален и специфичен, так как должен быть найден и осуществлен только самим человеком; только тогда он может удовлетворить его собственную волю (стремление) к смыслу.



Когда мы отказываемся брать ответственность за себя, мы отрекаемся от способности творить и открывать новые смыслы. Иными словами, мы отвергаем жизнь.





Глава 21. Девочка-безручка




Второй шаг в танце свободы — научиться идти на риск, что необходимо для истинной самореализации. Для меня на этом пути предельным риском стало мое возвращение в Аушвиц. Были люди, предостерегавшие меня: наши и Марианнины знакомые из Копенгагена, служащий в польском посольстве. Был мой внутренний сторож, та моя ипостась, которая хотела ощущать себя в безопасности больше, чем я хотела быть свободной. Но в ту ночь, когда я лежала без сна на кровати Геббельса, я интуитивно поняла истину: что не смогу стать полноценным человеком, пока не попаду туда, что во имя собственного здоровья мне нужно снова оказаться в том месте. Идти на риск не означает слепо подвергать себя опасности. Это значит принять наши страхи, чтобы освободиться от их оков.

Я начинаю работать с Карлосом, учеником старшей школы. Мальчик борется со своей социофобией и низкой самооценкой. Он так боится быть отвергнутым сверстниками, что не рискует заводить дружеские или еще какие-либо отношения. Однажды я прошу рассказать мне о десяти самых популярных девочках в школе. А потом даю ему задание. Он должен позвать на свидание каждую из этих девочек. Он говорит, что это невозможно, что это равносильно самоубийству, что они никогда никуда с ним не пойдут, что над ним будут смеяться все оставшиеся школьные годы из-за того, что он такой жалкий. Я отвечаю, что да, это так, можно и не получить того, чего хочешь, — но, даже если этого не случится, ты все равно станешь лучше, потому что будешь лучше знать, где находишься, у тебя будет больше информации, и ты столкнешься с реальным положением вещей, а не реальностью, порожденной твоим страхом. В итоге он соглашается. К его изумлению, четыре из самых популярных девочек принимают приглашение! К этому моменту он уже составит мнение о своей ценности, он уже пятьсот раз скажет себе «нет» — этот страх проявляется даже в жестах и глазах, которые он постоянно отводит и прячет, вместо того чтобы позволить им сиять и смотреть на собеседника. Он сам отрезает себя от радости. Как только он посмотрит в лицо своим страхам, примет свой выбор и пойдет на риск, он откроет возможности, о существовании которых даже не подозревает.

Несколькими годами позже, одним осенним днем 2007 года, Карлос звонит мне из своей комнаты в общежитии.

— Мне нужна помощь, — в голосе чувствуется беспокойство.

Теперь он на втором курсе престижного университета на Среднем Западе. Внезапно услышав его голос, я начинаю думать, что его социофобия снова становится непреодолимой.

— Расскажи мне, что происходит, — прошу я.