Выслушай меня

– Вот как?

– Ты думал, что тебе это сойдет с рук, что я об этом не узнаю. Но я узнала.

Протянув руку, я дотянулся до только что высаженной лаванды, отщипнул от растения небольшую веточку и сжал ее между пальцами с такой силой, что мне стало больно. Почему-то я ощутил боль и где-то в грудной клетке. Итак, значит, все это было на самом деле. Джепсом действительно меня видел – может быть, даже в клубе. Он все знал. И это привело к катастрофе. Я неожиданно почувствовал сильнейшее желание швырнуть тарелки на пол, услышать, как они разбиваются вдребезги. Тем не менее мне удалось сдержаться. Я чуть наклонил голову, словно хотел получше услышать, что Тесса скажем дальше.

– Ты идиот. Почти три сотни фунтов за пару кроссовок! С одной стороны, я могу тебя понять. Но, с другой стороны, возможно, именно по этой причине он не оставляет нас в покое.

От охвативших меня эмоций у меня даже заболел позвоночник. Туман перед глазами разом рассеялся.

– Да, мне следовало сказать тебе, что в конце концов я их все же купил и отослал ему. Мне казалось, это самое малое, чем мы могли его отблагодарить.

Помыв тарелки, я улегся в постель. Что ж, катастрофы не произошло, говорил я сам себе. Она ничего не знала. Джепсом меня не видел.

Не знаю почему, но, убеждая себя в этом, я не чувствовал облегчения.





Она




Ночью мне приснился все тот же сон, мучивший меня все последнее время. Изрытое волнами море свинцово-серого цвета, какой-то мертвый, серый, словно бетон, песок. Джош был далеко от меня, в самом конце пристани. Ноги мои вязли в песке, так что я едва могла двигаться. Мне оставалось только наблюдать за тем, как мой сын подходит к самому краю пирса. Я понимала, что он вот-вот упадет в воду, но была просто не в состоянии успеть добежать до него вовремя. На пляже не было ни души – никого, кто мог бы выступить в роли спасителя, в роли героя.

Затем я вдруг снова оказалась дома, и все говорили мне, что всё закончилось, что всё в порядке, и все рады тому, что всё завершилось благополучно. Что нам очень повезло. Я же пыталась убедить всех, что ничего не закончилось, что всё плохо и что самое ужасное еще только должно произойти – но меня никто не слушал.



Мы уже несколько недель не навещали родителей Маркуса. Поэтому в субботу, как только он проснулся, я предложила ему узнать, не собираются ли они пригласить нас на ланч. Мне ужасно хотелось выехать за пределы Лондона. Сон очень расстроил меня, и меня мучили мрачные предчувствия и приступы настоящей паранойи. Я была уверена – Джепсом знал, что я разговаривала по телефону, когда мой сын едва не утонул, и он каким-то образом догадался о присутствии в моей жизни Ричарда. Меня выдали мое поведение, какие-то мои движения, румянец на щеках. К тому же я оскорбила его, предложив ему деньги. Что, если он вернется и все расскажет Маркусу?

Существует очень распространенный стереотип, согласно которому невестка всегда вбивает клин между своим мужем и его родителями. В нашем случае этим занимался Маркус. Вот и на этот раз он встретил мое предложение в штыки, заявив, что ему необходимо сделать несколько важных звонков, что он не уверен, что после вчерашнего в состоянии сесть за руль, и привел еще несколько аргументов против поездки. Тем не менее мне удалось его уговорить, объяснив, что это будет для всех нас очень полезно. Я и в самом деле так думала. Маркус был воспитан в весьма консервативном духе: его семью вполне можно было назвать типично английской – в доме всегда были собаки, на кухне стояла типичная плита марки «Ага», а Маркус в детстве брал уроки игры на фортепиано. Все это очень отличалось от атмосферы, царившей в моем доме. Когда у нас с ним что-то не ладилось, мне всегда было приятно, побывав в доме его родителей, понаблюдать за соперничеством между отцом и сыном, таким характерным для многих семей. Это напоминало мне о том, что родители всегда лелеют в душе некие ожидания по поводу того, какими они хотят видеть своих детей, когда те вырастут, и эти ожидания в итоге многое решают.

Утро мы провели в разных комнатах. Маркус звонил кому-то, Джош смотрел телевизор, а я обосновалась на кухне. Открыв ноутбук, я зашла в «Фейсбук», затем на страничку Джепсома и пробежала глазами короткий список его друзей. Сред них не оказалось ни одного человека из тех, с кем мы так или иначе пересекались в Греции. Я невольно обратила внимание на то, что в списке не было ни Майки, ни Карла, но тут же сообразила, что они слишком малы. Шерри тоже среди друзей Джепсома я не увидела. То же самое можно было сказать и о Трэйси, и о Морин. Что это могло значить? Возможно, ничего. Многие люди не пользовались социальными сетями, а немалое количество из тех, кто это делал, не общались с их помощью со своими близкими родственниками. Но все же – совсем никого? Это было несколько странно.

В друзьях у Джепсома были только мужчины, причем, судя всему, того же круга, что и он, и во многом похожие на него.

Закрыв страничку Джепсома, я ввела его имя в поисковую строку «Гугл». На экране сразу же появился целый столбик ответов на запрос.

Дэйв Джепсом профиль/Фейсбук

Дэйв Джепсом/ Профессиональная характеристика – ЛинкедИн

Я повела курсором вниз.

– Ну так что, мы едем?

Маркус, задавший вопрос, просунул дверь в проем двери, ведущей на кухню.

– Да. Я готова.

С этими словами я прекратила свои поиски и закрыла крышку ноутбука.





Часть четвертая




Он




Мои родители жили в небольшом поселке в Суррее. До сих пор я помню

эту радующую сердце картину – уютные домики утопали в садах, в которых цвели розы и сладкий горошек. Зеленые склоны холмов вокруг выглядели настолько идиллически, что, пожалуй, на них не хватало только белых кудрявых овечек. В поселке имелся паб «Три короны», но не было магазинов, хотя названия некоторых домов намекали на то, что когда-то это место было не чуждо оживленной экономической деятельности: «Старая кузница», «Старая пекарня», «Старая молочная ферма». Мать с отцом обычно покупали все необходимое на окраине городка Гилдфорд, в магазинчике, который они почему-то называли новым, хотя он существовал уже добрых двадцать лет.

При первой встрече с моим отцом вы бы, скорее всего, не заметили, что с ним что-то не так, но мне он казался настолько забывчивым, что, как мне казалось, это бросалось в глаза – и доставляло мне страдания. Он был еще более худым и изящным, чем я, а его шевелюра еще более взлохмаченной, чем моя собственная. Даже когда он причесывался, это почти не помогало, а где-нибудь на щеке обязательно находился участок, где он не сбрил щетину. Раньше он работал учителем в местной средней школе. Отец слыл человеком начитанным, умел аргументированно излагать свою точку зрения, но при этом презрительно относился ко многим вещам и явлениям, в том числе к телевидению. Тем не менее, когда мы приехали, он сидел в гостиной и смотрел телепередачу о качестве потребительских товаров.


Это был великолепный, теплый, по-настоящему летний день, поэтому мы накрыли стол в саду. Мать приготовила лосося в слоеном тесте. Согласно семейной легенде, это любимое блюдо Тессы, а моей матери вечно хочется ее поплотнее накормить. Собаки – две таксы – разлеглись у наших ног. Разговор шел о соседях родителей (Марго, работавшая на старом почтамте, уехала в круиз) и о других членах семьи: например, об учебе старшей дочери моей сестры Сары в ветеринарном колледже, а также о том, что младшая дочь Сары хотела стать лингвистом и изучать английский язык. В течение большей части беседы мой отец молчал. Затем, когда в разговоре наступила пауза, он сказал:

– Сара тоже в свое время занялась изучением тонкостей английского языка, но, думаю, она об этом жалеет. Ей надо было посвятить себя точным или естественным наукам. Я говорил ей об этом, но она не захотела меня слушать.

– Да нет, это был я, – возразил я. – Сара как раз и занималась естественными науками, а именно биохимией. Поэтому она и работает в здравоохранении – ну, или в сфере, близкой к нему. Это я, твой сын, не стал тебя слушать и все бросил ради углубленного изучения английского языка.

Говоря это, я старался, чтобы в моем тоне не было слышно ноток раздражения.

– Сара хотела стать писателем, романистом, – гнул свое отец. – Но мы вовремя положили этому конец. Литературой денег не заработаешь. Поэтому я в самых недвусмысленных выражениях объяснил ей, чтобы она училась на юриста.

– Черт побери, папа – юриспруденцию тоже изучал я.

Отец скорчил гримасу, давая понять, что он не слышал, как я выругался, но в то же время демонстрируя комическое удивление по поводу того, что я спорю с ним и явно пытаюсь его запутать.

– Ты что, меня разыгрываешь? – поинтересовался он. Это было одно из его новых любимых выражений – наряду с фразами вроде «с удовольствием довожу до твоего сведения» и «я уже почти на пределе». Он вставлял их в речь к месту и не к месту, при каждом мало-мальски подходящем, с его точки зрения, случае.

– Да, пап, английский язык изучал я. Но это себя не оправдало, – сказал я и добавил: – Я все это возненавидел.

Отец посмотрел на меня, и его взгляд внезапно прояснился.

– О да, – подхватил он, – ты все бросил, потратил все деньги, все профукал.

– Но теперь все в порядке, – успокоил его я. – В конечном итоге все оказалось к лучшему.

Тесса, которая мыла посуду и стояла за спиной у старика, на секунду отвлеклась от своего занятия и посмотрела на меня. Свободной рукой она пригладила растрепавшуюся прядь его волос, а затем чмокнула его в макушку. Она часто говорила, что мой отец – продукт своеобразного воспитания. Как, разумеется, и она сама. Сейчас ее жест в очередной раз напомнил мне о том, какая пропасть разверзлась между мной и моей супругой – и о том, что я уже давно уделяю ей слишком мало внимания. Я вспомнил, что люблю ее – не силу своего чувства, а тот непреложный, незыблемый факт, что оно есть в моем сердце, – и ощутил от этого острую боль, словно в грудь мне вонзилась невидимая игла.

После ланча я попытался было уговорить мать посидеть спокойно и отдохнуть, но стоило мне ненадолго отойти, как она тут же принялась сновать в гараж и обратно, вытаскивая на улицу детский надувной бассейн, а после стала шарить среди старых канистр в поисках насоса. Тесса стала ей помогать и в итоге мы втроем почистили и надули бассейн, а затем наполнили его водой.

Когда-то давно мой отец в подобных случаях с удовольствием указывал нам, что мы делаем не так, но на этот раз он спокойно сидел в шезлонге под деревом, разгадывая головоломку. Подойдя к нему, я протянул руку, чтобы взять одну из старых газет, стопка которых лежала у его ног. Заглянув отцу через плечо, я понял, что он расставляет цифры просто наугад.

Стараясь, чтобы он не заметил моего взгляда, я переключил все свое внимание на газеты и ухватил номер «Сандэй телеграф», которую имел обыкновение по диагонали просматривать на работе.

Поначалу мне показалось, что в газете нет ничего интересного. Но затем, перевернув очередную страницу, в глаза мне бросилась одна статья.

Автор подписался псевдонимом, но было совершенно очевидно, о какой именно школе идет речь в материале, поскольку в нем был подробно описан и фасад здания, и даже камин в кабинете директора. Рассказчик, который, если верить его словам, когда-то учился в этом образовательном учреждении, повествовал о том, как недавно, зайдя туда в один из дней открытых дверей, вдруг живо вспомнил обо всех тех зверствах, которые ежедневно творились в стенах этой школы. Дескать, все это всплыло в его памяти, когда он «услышал скрип половиц в школьном коридоре и увидел, как солнце светит в школьные окна». Далее он описывал порки, которым его регулярно подвергал один из учителей, а также то, как другой преподаватель хватал его за пенис. Потом шли рассуждения автора о том, как систематические издевательства и сексуальное насилие сказались на его взрослой жизни. Автор отметил, что до сих пор не сообщал обо всех этих безобразиях в полицию, но собирается на днях это сделать, чтобы дополнить своими показаниями ту негативную информацию, которая уже имелась у правоохранителей по поводу данного учебного заведения.

Чем больше я углублялся в статью, тем яснее мне становилось, что автор описывает именно Картингдон-Холл – тем более что он не жалел эпитетов вроде «альма-матер многих политиков и актеров» и «гнездо разврата, удобно устроившееся в Куанток-Хиллз».

Пошарив в карманах, я достал телефон и, взглянув на экран, понял, что неотвеченных звонков у меня нет – но нет и сигнала оператора.

Лучше всего телефон работал на площадке перед домом. Выйдя на посыпанную гравием подъездную аллею, я позвонил Джеффу. Оказалось, что он уже говорил с директором школы и успел согласовать с ним текст письма, адресованного всем причастным, коими в данном случае можно было считать всех родителей учеников (как нынешних, так и бывших и даже будущих). В письме выражалось «беспокойство» по поводу статьи и содержались заверения в намерениях провести тщательное расследование. Кроме того, в послании отмечалось, что в любом случае содержание статьи не имеет никакого отношения к происходящему в школе сейчас, и так далее и тому подобное.

Мы с Джеффом были согласны в том, что тон и стиль, в котором была выдержана статья, не могли не вызывать беспокойства (правда, мой партнер не стал делиться этими соображениями с директором школы). Автор, в частности, явно был человеком эрудированным – не случайно он щедро использовал такие слова и выражения, как «симптомология», «гипервозбуждение» и прочие научные и псевдонаучные термины. Подобные слова в определенных ситуациях могли нанести бизнесу самый тяжкий ущерб, и тип, написавший статью, умел их использовать именно с этой целью.

После разговора с Джеффом я вернулся в дом, получив дозу адреналина и взбодрившись.

– Извините, – сказал я, обращаясь ко всем сразу и ссутулив плечи в показном отчаянии. – Господи, это опять с работы, черт бы ее побрал.

Разумеется, на самом деле я так не думал. Более того, мне нравится, когда работа так или иначе вторгается в мою домашнюю жизнь. Это не вызывает у меня никакого раздражения. Наоборот, это меня словно бы подхлестывает, демонстрирует, что в моей жизни есть не только семья, но и некое дело. Да-да, я не шучу: проблема с Картингдон-Холл стала для меня своеобразным подарком. Она отвлекла меня от проблем в моих отношениях с женой, от переживаний по поводу распада личности моего отца и его разочарования во мне. Кого бы это не обрадовало?

По дороге домой Тесса была молчалива и без конца копалась в своем телефоне.

– Извини, что я так долго разговаривал с Джеффом, – сказал я. – Мне бы не хотелось, чтобы ты восприняла это как невнимание к тебе.

Тесса в это время с отсутствующим видом смотрела на мелькающие за окном деревья и, похоже, меня даже не услышала.





Она




Прогрессирующая деменция Артура, которой Маркус так и не сумел придумать подходящего названия, усилилась, начиная с апреля. Мать Маркуса выглядела усталой и напряженной. Когда мы оказались с ней наедине в гараже, Энн рассказала мне, что когда она накануне водила мужа в паб, он настаивал на том, чтобы, несмотря на летнюю жару, надеть зимнее пальто и шляпу. В какой-то момент Артур вдруг куда-то исчез из зала для посетителей, и Энн обнаружила его сидящим на стуле рядом с кухней паба, причем вид у него был очень смущенный.

Когда мы с ней выходили из гаража, я обняла Энн, попросила у нее прощения за то, что до сих пор мало ей помогала, и пообещала исправиться и заезжать почаще. Весь день меня мучили угрызения совести и чувство вины. В течение последних двух месяцев я избегала визитов к родителям Маркуса – и от этого тоже испытывала дискомфорт, поскольку у меня создавалось впечатление, будто я их предаю.

Чуть отстранившись от меня, Энн сказала:

– Ты хорошая девочка, Тесса. Возможно, ты не образцовая супруга и не пример для подражания, но ты хорошо справляешься. С моим сыном бывает нелегко.

По выражению лица было понятно, что я не вполне согласна со свекровью, но она тут же, не дав мне произнести ни слова, продолжила: