Выжить вопреки

Я не слышал ее. Я не слышал ничего вообще. Боже, что со слухом, почему я не слышу? В один момент понимаю, что сам говорю, но как и прежде, не слышу и себя. Закрываю глаза, нет сил смотреть далее, тем более что я вижу слезы в глазах той, что стоит надо мной. Едва закрыв глаза, боль вспыхивает с новой силой, и я вновь куда-то лечу.



«А сейчас вроде день?» – я вновь открыл глаза. Вокруг было светло, жарило солнце, но вокруг находились деревья, правда, жидкие какие-то… Пробую осмотреться получше, но вновь приходит боль. На удивление, трясет сегодня меньше, я вполне справляюсь с этим. Теперь я отчетливо понимаю, где у меня болит. Это не все тело, как казалось ранее. Болит спина и грудь, болят ноги. Последним, кстати, ощутимо холоднее, чем всему остальному телу. Пробую приподнять голову, но без сил валюсь назад, поднявшись едва ли на пару сантиметров. Руки. Вновь чьи-то руки аккуратно придерживают меня за плечи и ненавязчивым нажатием дают понять, что не нужно рыпаться.

– Ты меня слышишь, Андрей? – О-о-о! Как же я рад, что слышу, думал уже все, оглох на фиг. Не пытаясь ответить, закрываю и вновь открываю глаза. Получаю в ответ легкое поглаживание по лбу. Становится приятно. В ладони у того, кто меня трогает, явно тряпица, смоченная водой. Хорошо.

– Очень больно? – вновь вопрос. Проделываю тот же жест глазами. Если честно, то просто боюсь открыть рот. Вдруг снова себя не услышу.

– Ты три дня без сознания. Доктор говорил, что если придешь в себя, то поправишься. Больно тебе, родненький, да? Но теперь все будет хорошо, ты поправишься.

Причитания хоть и не очень нравились, были непривычными для меня, но грели душу. От чего такая забота, такая тоска в голосе девушки, словно это благодарность. Что же произошло-то? Как мне хочется узнать, что со мной было после броска гранаты…

– Тебя из реки вытащили. Много вас погибло, но фашистов вы столько перебили, что они убежали. Да-да, убегали и кричали. Ты меня не знаешь, я санинструктор, Валя. Отряд отходил, а я видела, как ты упал. Попросила ребят тебя достать, ругались они, говорили, что ты покойник давно. Но я просила. Ведь это ты смог этот поганый танк взорвать. Он нас всех бы раздавил, а немцы как его потеряли, так и побежали назад…

Блин, как-то даже смешно это слышать. Я всех спас? Да не смешите мои тапочки! Значит, меня в реку скинуло… Это, наверное, взрывной волной, мост-то, я думаю, рванули, вот я и полетел. Еще бы знать, что за ранение у меня такое, интересное. Не слышал ничего, скорее всего из-за контузии, а вот боль в груди и спине, ногах, она откуда? Еще чуть похлопав глазами и послушав причитания сестрички, я вновь отключился. Только теперь, похоже, это был уже сон.



Проснулся я от тряски, и трясло меня не как тогда, в первый раз. Меня явно везут куда-то. Интересно, на чем?

– Проснулся, родненький? – Блин, вот теперь это уже как-то неудобно получается. Что, кроме меня раненых нет? Почему сестричка все время возле меня находится? Везут, клохчут как над командиром, причем с немалыми ромбами. Одни вопросы.

– Вроде… – попытался сказать я, совершенно автоматически. Блин, говорю, да и слышу вполне нормально. Хоть что-то в порядке.

– Ой, заговорил! – Я почувствовал, как сестра спрыгнула с телеги, да, я уже осмотрелся вокруг. – Николай Степаныч! – услышал я, как девушка, ну, или женщина кому-то кричит. Через минуту надо мной склонился седой и угрюмый на вид мужик, лет сорока пяти, может, чуть больше, не поймешь тут.

– Ну что, очухался? – Я кивнул. – А я ведь думал, не выкарабкаешься. Молодец, поживешь еще.

– Спасибо… – грустно произнес я.

– Бойцы, остановите, пожалуйста, надо осмотреть раненого, – попросил кого-то врач. Врач? Ну да, сестричка же говорила, что меня врач смотрел, даже вроде как пользовал.

– Не положено, товарищ военврач. Командир приказал топать до рощи, не останавливаясь, тут же чистое поле!

– Ладно, подождем! – чуть сердито заметил врач.

Я лежал, телега скрипела, скучно и противно, от беспомощности противно. Наконец, я увидел деревья, лежал я ногами вперед, кстати, дурная примета. Остановились через несколько минут, деревья уже были повсюду. Вокруг шли негромкие разговоры, судя по скрипам, телега была не одна.

– Ну-с, давайте, наконец, осмотримся, молодой человек, – появился вновь военврач. Дядька надел очки, смешные такие, круглые, с толстыми стеклами, и склонился надо мной. Надо ли говорить, что было больно. Сестричка помогала доктору, поддерживая меня, а тот разматывал бинты, ладно хоть водой поливал.

– Куда меня, товарищ доктор?

– Военврач третьего ранга! – строго заметил врач.

– Виноват, товарищ военврач третьего ранга. Красноармеец Морозов…

– Да не нужно представляться, не в строю. Тем более, я знаю, кто ты. Валя тебя с того света вытянула, – наклонившись ко мне, доктор добавил на ухо: – Влюбилась девчонка, дуреха!

– Ч-чего? – ошалело взглянул я на врача. Господи, о чем он говорит, какая любовь? Хотя это многое объясняет, но…

– Вот тебе и чего! Выхаживала тебя все дни, на себе таскала, мыла, обихаживала. Сама не спит, за тобой смотрит, как бы не умер. Вот и воскрес ты, надо же, что любовь девичья творит! Попробуй только обидеть ее, я тебя лично пристрелю!

Ни хрена себе угрозы! Меня девчонка полюбила. А за что? Как это? Так же не бывает.

– В груди у тебя дыра. Выходное отверстие, точнее. Винтарь, похоже. Автомат-то у немчуры слабенький, навылет бы не пробил. В спине входное, возможно, ребра сломаны, раз дышать тяжело, но кровотечения внутреннего нет, уже бы помер. Когда танк взорвал, от него и мост занялся. Нам ведь его не подорвать было, провода перебило минами. Правильно она тебе сказала, если бы не остановил гада, всем бы хана, там уже и пехтуры немецкой до черта было. Мост рванул, тебя осколками посекло, пока в воду летел. Сам я не видел, как раз начштаба штопал, но бойцы говорили, что красиво летел, – усмехнулся доктор, а мне и самому захотелось посмеяться. Да вот только не смог. Пытаясь улыбнуться, почуял боль в груди, и лицо, наверное, перекосило, так как врач даже отпрянул.

– Заражения вроде нет. Вчера смотрел, на левой ноге мне рана не понравилась, но сегодня вижу, что все хорошо будет, не зря я ее вчера еще раз чистил. Хорошо, что в отключке был, у меня ведь нет для тебя морфия, вряд ли бы смог терпеть. Сейчас командир подойдет, поговорить он хотел.

Минут двадцать никого не было, только Валентина вернулась. Покормила меня немного, бульоном каким-то. Скорее даже, напоила, чего там, одна вода. После осмотра доктора Валя перебинтовала по новой, правда, бинты были те же самые, где новых-то взять? Только закончила процедуры, болезненные, кстати, заявился командир. Это был лейтеха, видел я его пару раз там, у моста.

– Здорово, боец! – и руку мне тянет. Какое там, я и пальцами-то шевелю с трудом, болит все.

– Здравия…

– Лежи-лежи! За то, что вовремя так на мосту «выступил», благодарность тебе. Но я по-другому вопросу. Фронт далеко, – начал командир, – очень далеко. У нас бойцов осталось хрен да ничего. Впереди деревня будет, наши разведчики уже вернулись, осмотрели ее. Извини, но мы тебя оставим там. Найдем того, кто за тобой присмотрит, нам дальше топать надо. Мы уже троих так в деревнях оставили. Понимаю, что риск, но что делать? Нужно от фашиста оторваться, с ранеными же…

– Это сделать невозможно, – закончил я за него. – Хорошо, я согласен, раз такое дело.

– Да вообще-то я согласия и не спрашивал. Это – вынужденная мера. Короче, документы мы тебе поправили, только спрячь куда-нибудь подальше. Как оклемаешься, двинешь на восток. Вроде парень ты не трус, выберешься. Раз уж от смерти сбежал, так и к жизни сам выйдешь. Так? – Ну и что теперь делать?

– Я понял, – кивнул я. – Прикопаются ко мне, когда выйду?


– Конечно, – уверенно ответил командир, – но я уже сказал, документы у тебя в порядке, их военврач делал, все ранения указал, так что, главное, не потеряй их.

– Хорошо, – несколько расстроенно ответил я и прикрыл глаза.



Деревня была очень маленькая, буквально несколько домов, разбросанных на маленьком пятачке, на окраине леса. Причем лес был серьезным, едва ли не впервые тут вижу такой. Даже с краю, где я чуток увидел на подходе к деревне, не видно было вообще ничего, одна темнота чащобы. Жильцов было еще меньше, не в каждом доме жили люди.

Поместили меня к одной старушке, в ближайший дом от леса. Хозяйка была довольно старенькой, но вполне еще бодрой. Звали старушку Елизаветой Васильевной. Меня уложили на топчан, который смастерили на скорую руку бойцы, и попрощались. Старушка вначале была холодна, откровенно показывая свое безразличие, но позже, когда все бойцы ушли из деревни, вполне оттаяла.

– Бросают ваши раненых, – пробормотала она, сидя возле меня.

– Так нужно, – ответил я, – чтобы спасти способных держать оружие, нужно иметь возможность маневра. С ранеными на руках они обречены. Ребятам еще воевать и воевать, враг очень силен, – я говорил и говорил, видимо, мне это было необходимо.

– Здесь тоже были. Приехали на трех машинах, забрали весь скот, даже куриц полудохлых, и ушли. Как саранча прямо, – старушка, наверное, давно ни с кем не говорила.

– Начав эту войну, они должны стараться ее закончить так, как им нужно, в противном случае их ждет уничтожение. Все поставлено на карту, отсюда и жестокость.

– Если бы наши к ним пошли, так же поступили бы? – Вот блин, какие скользкие вопросики задает.

– Я не знаю, все зависело бы от приказа, от того, как противник сопротивляется. Но, думаю, у нас никогда никто бы не отдал таких варварских приказов, какие сочиняет Гитлер. Вон в Европе как, – я кивнул куда-то назад, – Франция сдалась почти без боя, так они ее не грабят сильно. Страна просто работает на Рейх. Но с нами такое бы не прошло. Мы – СЛАВЯНЕ. Немцам кто-то подбросил идеологию о расовом превосходстве, мы в ней низшая раса, поэтому должны быть уничтожены или стать вечными рабами. Но мы на это не согласны, поэтому и идет такая война, только до полнейшего уничтожения. И мы победим. Я увидел, как слезинки потекли по щекам старой женщины, она кивнула своим мыслям.

– Я тоже так думаю, мы духом сильнее! – заключила Елизавета Васильевна.

Старушка занималась своими делами, я ее даже не видел. Что было плохо, мне совсем не оставили оружия. На войне как-то хреново осознавать себя беззащитным. Так и лежал в одиночестве, хозяйка правда покормила меня, но больше на разговор не выходила.

А к вечеру случилось то, от чего я обалдел. Заявилась Валя. Я только сейчас ее разглядел как следует. Девушка она была в теле, а точнее, просто не тощая, невысокого роста, длинные темные волосы были убраны в пучок. Нос аккуратный, ровный, горбинка практически не видна. Губки красивые, нижняя пухленькая, а вообще очень аккуратные. А уж ямочки на щечках…

– Ты что здесь делаешь? – уставился я на нее.

– К тебе пришла, кому-то надо за тобой следить! – отвела глаза в сторону девушка.

– Ты сбежала из отряда?

– Меня отпустили, – взгляд Валентины скакал из стороны в сторону.

– Тебя ж под трибунал отдадут! – воскликнул я.

– Никто меня не отдаст! – зло бросила она. – Я не призывалась, сама прибилась к отряду и попросила, чтобы не гнали! А тебя увидела и…

Что и, я узнал чуть позже. Девушка, а это без сомнения была девушка, ей лет восемнадцать всего, бросилась мне на грудь и зарыдала. Она рассказала, как убили всю ее семью в одном из захваченных немцами селе. Ее отец был председателем, его вместе с женой, матерью Валентины, сожгли заживо в сарае.

– А я сбежала. Немцы за мной гнались, но я убежала. Лес хорошо знала, смогла спрятаться. Потом к нашим попала, там и осталась. Когда ты с бойцами вышел из окружения и попал в отряд, я всего неделю с ними была. Не гони меня, пожалуйста!

– Да и не думал даже! – честно признался я. – Куда я тебя выгоню?

– Вот что, голубки, можете тут и вместе жить, но хорошо бы помогать мне по хозяйству! – вдруг раздался голос хозяйки дома.

– Да-да, конечно, я все умею делать, только скажите, что нужно! – запричитала Валя.

С каждой минутой она все больше мне нравилась. Не своей услужливостью, а… Какая-то настоящая она, вот что. Особенно для меня, привыкшего к женщинам в будущем, которые все пытаются поставить себя выше мужиков, а чуть что, мы слабый пол. Смешно это, пародия какая-то на жизнь. Нет, я вовсе не за то, что место женщины на кухне и ее день Восьмое марта. Но все же женщина должна оставаться женщиной во всем, а не пытаться из кожи вылезти, доказывая, что она лучше мужика. Валя была совсем не такой. Она с нежностью и даже трепетом обрабатывала мои раны, разминала мышцы, чтобы не затекали. Но в то же время была строга к моим попыткам справляться самостоятельно со своими делами. То есть она не любила безумно и слепо, а была такой… черт, я даже не могу это описать.

Первое время я ужасно боялся одного. Прихода фашистов. Ведь им будет просто плевать, кто перед ними, калека или здоровый человек. Не умереть боялся, а того, что сделать ничего не смогу. Да и за Валю теперь страх появился. Но уже со второго дня моей жизни в деревне я немного успокоился. У Вали вдруг оказался в руках пистолет. Точнее, револьвер «наган». Говорит, выдали в отряде, а даже не показали, как стрелять из него. Патронов только вот было мало, всего двадцать штук, но и это было хоть что-то. Я даже не успел спросить, как она просто отдала мне ствол, заявив, что мне он нужнее. Говорю же, умная девушка оказалась. Сообразила, что я себя голым ощущаю. Обрадовавшись, выпросил у нее кусок тряпицы и принялся очищать ствол. Нагара хватало, постреляли из него неслабо. Выходило, правда, с трудом, все же я лежачий пока, но справился. Жизнь-то налаживается, со стволом уже легче. На крайний случай всегда смогу завалить несколько солдат противника и оставить пулю для себя. Оказалось, я это озвучил вслух, и Валя быстро заставила меня дать слово, что ее я живой немцам не отдам. Пришлось обещать, хотя даже не представляю, как поднять руку на эту замечательную девушку. Но она рассказала, ЧТО с такими, как она, делают немцы, и у меня кулаки стиснулись в бессильной злобе.

Валентина с утра до вечера помогала Елизавете Васильевне по хозяйству. Готовила, прибирала, стирала. Скотины нет, а так бы еще и животными занималась. Девушка была на все руки мастерица. Меня осматривала несколько раз в день, когда минутка выпадала свободная, но делала все очень осторожно и тщательно.

Вокруг было тихо. Я спрашивал у девушки постоянно, слышно ли чего. Она каждый раз меня успокаивала, говоря, что нам повезло. Да и старушка хозяйка, Елизавета Васильевна, тоже успокаивала, говоря, что в их деревню и раньше-то почти никто не приезжал, а уж теперь… На двенадцатый день я попробовал встать с того топчана, на котором лежал. Просто сил уже не было валяться. Хоть Валя и старалась, разминая мне тело, постоянно протирая и массируя, но я уже извелся.

– Куда ты, сдурел? – накинулась она на меня, когда застала почти стоящим на полу. Ноги болели, но вся боль была какой-то поверхностной. Кости не болели, а значит, вполне можно пробовать вставать. Вот, кстати, и пример того, как она меня воспитывала.

– Да не могу я больше, Валюшка. Не ругайся, лучше помоги! – попросил я ее. Девушка и так уже поднырнула мне под руку, а теперь еще и поддерживала.

– Раны могут открыться, ну, не маленький ведь уже! – упрекала она меня, морща красивый носик, но по ней было видно, что дается ей это выражение с трудом.

– На ногах не откроются, там зажило все… – попробовал я успокоить девушку.

– Ну, зачем ты врешь, ведь я же знаю, какие они, каждый день повязки меняю, – упрекнула девушка.

– Да нормально все, нормально. Я ведь не бегать собрался, так, встать бы для начала, понять, живой еще или уже калека, – я все же не вытерпел и подпустил в голос немного грубости. Но грубости не к этой милой девушке, а к себе.

– И что, понял? – покачав головой, девушка все еще пыталась меня переубедить.

– Ага, – сказал я и улыбнулся, – думаю, что на днях все же встану.

– Только попробуй без меня тут ползать, я тебе устрою! – Ого, говорил же, что она еще и с норовом.