Заметки о любви

Для чувства к своим родителям у него вообще нет слова. Когда он думает о них, то представляет себе косяк кухонной двери, где каждый год отмечали их рост. На нем так много царапин и инициалов, что большинство гостей считают, что это каракули детей, которые те сделали, когда были маленькими. Хьюго же всегда воспринимал эти отметины как нечто большее, чем просто их рост.

Для Альфи подходящее слово – это «друг», которое почему-то важнее, чем другие, на первый взгляд более подходящие: «брат», «родная кровь», «семья». Айла – это «комфорт», Джордж – «стабильность», потому что именно эти двое опекают всю их маленькую стаю. Поппи, самая веселая и живая из всех них, – это «смех». А Оскару бы не понравилось быть описанным каким-нибудь словом. Он предпочел бы код, который никто другой не смог бы понять.

А для всех шестерых, конечно, подойдет совсем иное слово, и за все эти годы их набралось достаточно. Но их не всегда следует воспринимать как одно целое. Сейчас Хьюго осознает это как никогда ранее.

Для Мэй слова у него пока нет. Ее близость вообще порой лишает его любых слов. Сейчас она ближе всего к какому-то чувству, но даже и его Хьюго пока не может понять.

– Пицца, – говорит он снова. – Определенно, пицца.

Мэй в притворном негодовании качает головой.

– Ладно, хорошо. Но тогда почему?

– Потому что, – пожав плечами, отвечает Хьюго, – она теплая и тягучая.

Она смеется.

– Действительно. И с этим не поспоришь. А еще?

– А еще она всегда восхитительная.

– И?

– Всегда есть выбор. У каждого она может быть такой, какой он ее захочет.

– И?

Хьюго задумывается.

– И я всегда думал, что она удивительная, – отвечает он, и ему очень хочется засмеяться из-за переполняющего его счастья. – Хотя если честно, до этой недели я и понятия не имел – насколько.

Спустя пару секунд раздается стук в дверь, и Азар просовывает голову в купе, чтобы спросить их о ланче. Но Хьюго и Мэй продолжают сидеть и улыбаться друг другу, словно во вселенной только они двое. Хьюго кажется, что они находятся под водой, и когда он поворачивается к двери, все кажется ему размытым и медленным.

– Последний обед, – говорит Азар, заставив Хьюго рассмеяться.

– А пицца там будет?

– Точно не в вагоне-ресторане, – отвечает проводник. – Но мне кажется, в буфете есть замороженные. Наверняка неплохие.

– Не существует такого понятия, как «плохая пицца», – говорит Хьюго. – Что скажешь?

Мэй по-прежнему широко улыбается ему, и это хороший знак. Потому что сейчас у Хьюго нет ни малейшего желания идти в вагон-ресторан. Он не хочет вести светские беседы с незнакомыми людьми или опять записывать интервью. Он не хочет болтать о погоде или слушать, кто чем планирует заняться, оказавшись в Области залива[39].

Он хочет лишь одного – просто сидеть рядом с Мэй, наедине, в их маленьком купе.

– Пусть будет пицца, – говорит девушка, и ее глаза радостно блестят.

Они едят свой ланч с маленьких картонных подносов, сидя напротив огромных панорамных окон обзорного вагона. В одном его конце какой-то историк читает лекцию про Партию Доннера[40], в другом компания женщин хохочет до упаду, и их приступы смеха заряжают весь вагон радостным настроением.

– Итак, – говорит Мэй, расправившись со своей пиццей. Она сидит, притянув колени к подбородку, а ее кроссовки лежат на подставке для ног под окном. Усеянные лесами горы сбегают вниз, и пока они едут вдоль ущелья, кажется, что и им самим ничего не стоит рухнуть в каньон. Это должно пугать, но не пугает.

Наоборот, то, что сейчас они на краю этой безмятежности, будоражит душу.

– Итак, – отзывается Хьюго.

– Ты собираешься встречаться с ней?

Хьюго даже не притворяется, что не понимает, о чем она.

– Наверное, – не глядя в сторону Мэй, отвечает он. – Мне кажется, нам еще есть что сказать друг другу.

– Ты прав, – отвечает девушка, но без тени злобы. Ни раздражения, ни ревности в ее голосе тоже не слышно. – Думаю, тебе стоит это сделать.

Задев друг друга в пространстве между сиденьями, они неуклюже берутся за руки.

– Эй, а как они решили, чья у тебя будет фамилия? – спрашивает Хьюго. – Ну, твои отцы.

Мэй удивленно смотрит на него.

– Они бросили монетку. Идея дать мне двойную фамилию им почему-то не зашла. А что?

– Да так, я тут просто подумал, что, если бы монетка упала не на ту сторону, мы бы с тобой никогда не встретились.

Она улыбается и чуть крепче сжимает его ладонь.


– И правда.

– Ну что, – снова глядя в окно, говорит Хьюго.

– Ну что.

– Уже осталось только чуть больше пары часов.

– А потом еще шестнадцать в Сан-Франциско. Чем займемся?

– О, я слышал, что этот мост…

Мэй смеется.

– А наш отель как раз неподалеку от Рыбацкой пристани. Так что мы просто обязаны отправиться туда.

– О, да! Давай обязательно поздороваемся с морскими львами!

– Нет! Я думала, мы сходим в ресторан.

– И потом что? – спрашивает Хьюго, потому что сейчас они проезжают через тоннель, вокруг темно, и ему кажется, что сейчас самый подходящий момент, чтобы наконец задать этот вопрос.

– А потом я поеду в Эл-Эй[41], – слабым голосом отвечает Мэй. – А ты…

– Домой, – тихо заканчивает за нее он, и это слово на мгновение повисает между ними, как удар под дых, как напоминание, как тикающие часы. Вдруг они снова выезжают на свет, и его глаза опускаются на их сплетенные руки. – А как же это?

Мэй, закусив губу, думает над ответом.

– Честно? – спрашивает она через пару секунд. – Я не знаю.

Сосны размазываются за окном в одно зеленое пятно, мир пролетает мимо со слишком большой скоростью.

– Я тоже, – признается Хьюго, и после этого они довольно долго сидят молча, пока Мэй вдруг не произносит:

– Печеньки! Нам нужны печеньки.

Хьюго наблюдает, как она спускается по ступенькам, ведущим в буфет, а потом, чувствуя непонятное беспокойство, снова начинает смотреть в окно. Они уже совсем недалеко от Эмеривилля, где сядут в автобус до Сан-Франциско, но что потом? Он решает, что встретится с Маргарет завтра, когда Мэй уже будет ехать вдоль побережья. Ему не хочется терять ни минуты из того времени, что у них осталось, и уж тем более не хочет мешать одно с другим. Они с Мэй съедят по порции клэм-чаудера[42] у бухты, прогуляются по холмам и посмотрят достопримечательности. А потом проведут последнюю ночь вместе и утром попрощаются навсегда.

Лежащий на подлокотнике телефон Мэй вибрирует, и Хьюго поднимает его, чтобы он не упал. Ей звонят из дома. Хьюго смотрит на экран до тех пор, пока тот не гаснет. Но секунду спустя раздается новый звонок. Потом еще один. И еще.

Его нервы начинают вибрировать, как мобильник, который он сжимает в руке.

Через минуту на экране выскакивает сообщение от папы Мэй:

«Позвони нам, как сможешь. ХХ»



У Хьюго опускается сердце, потому что никто не будет звонить столько раз подряд, когда всё в порядке. На какую-то короткую, безумную секунду ему хочется сделать все что угодно, лишь бы не пришлось ничего говорить Мэй. Он жалеет, что нельзя спрятать телефон или выкинуть его из поезда, похоронив у подножия горы. Он боится, что не сможет защитить ее от тех новостей, которые ее ждут.

Что кажется благородным, хотя на самом деле это всего лишь эгоизм.

Потому что Хьюго понимает: стоит ей поговорить со своими отцами, как в их истории произойдет новый поворот, и Хьюго станет еще ближе к тому, чтобы потерять ее.

Хьюго смотрит на телефон в своей руке, пытаясь справиться с мешаниной отчаянных мыслей. Положить ли ему мобильник обратно на подлокотник и притвориться, что он не видел сообщения? Или лучше просто отдать ей телефон, когда она вернется, и позволить прочитать сообщение самой? Он оглядывается на других пассажиров заполненного вагона, которые болтают, смеются и показывают в окно, и у него начинает сосать под ложечкой в ожидании того, что вот-вот должно произойти.

И вот, прежде чем Хьюго успевает еще раз подумать о том, как плохо он подготовлен к этой ситуации, Мэй возвращается.

– Держи! – говорит она, бросая ему упаковку печенья с шоколадной крошкой.

Хьюго удается поймать ее в самый последний момент, но ее телефон выскальзывает из его руки и падает на пол.

Мэй смотрит на него, потом на Хьюго, и улыбка сползает с ее лица.

Тогда он понимает, что нет никакой разницы в том, как именно она получит новости.

Очевидно, она уже все поняла.





Мэй