Запад в огне

– Как зовут?

– Маруся, – захлопала глазами хозяйка.

– Фамилию назови!

– Погребенко.

– Вот что, Маруся, жить хочешь?

– А як же.

– Тогда ответь мне, кто ты такая и чем занималась у бандеровцев? Или ты со мной в молчанку собираешься играть? Я долго ждать не буду.

– Постоялец он мой, ничего про него не знаю, – затрясла она головой. – Молока просил, вот и напоила.

– Ах, вот, значит, как… Сердобольная ты у нас. Молочком хотела угостить гостя… Именно поэтому он у тебя в сарае прятался?

– Товарищ капитан, вы как-то с бандеровцами очень нежно обращаетесь. Разрешите мне? – спокойно попросил Игнатенко. – Я умею их разговорить, и потом, у меня к ним свой личный счет. Таких сердобольных дамочек я за версту вижу! Насмотрелся на них… Две таких курвы в самом начале войны на нашу часть немецкие бомбардировщики наводили. Командир полка погиб, два его заместителя, и вообще, сколько хороших людей ни за грош полегло! Вот вы, товарищ капитан, все сочувствуете им, а они бы вас не пожалели… Знаете, что бы они с вами сделали, если бы у них оказались? Они бы вас на куски порезали! Хотите, я вам историю одну небольшую расскажу. Мы как-то в лесу на один госпиталь бандеровский натолкнулись. Коек там было человек на сто! Сестрички там молоденькие работали, миленькие такие, румяные, черноокие, перевязки раненым делали. Только неподалеку братская могила отыскалась, а в ней солдатики наши убитые лежали. И знаете, что эти хорошенькие медсестры с ними делали?

– Что?

– Изучали на наших красноармейцах полевую хирургию, чтобы потом своих раненых бандеровцев излечивать. Сломают кость у бойца, а потом шину ему наложат. Разрежут живот, а потом зашивают его… Потом мы допросили этих сестричек как следует… Солдатики не выдерживали такой боли, все до одного померли. И знаете, что мы потом с этими хорошенькими и молоденькими медсестричками сделали? Насиловать не стали… Не думайте… Побрезговали! А вот только собрали их всех в кучу и расстреляли разом… Осуждаешь меня, капитан? – хмуро спросил Игнатенко. – Твое дело! Не скажу, что прежде мне никогда таких садисток встречать не доводилось! – Старший лейтенант вплотную подошел к побледневшей хозяйке и спокойно спросил: – Ну что, хорошо по-думала? Говорить будешь? Или вслед за медсестрами хочешь отправиться?

– Что желаете знать, пан? – трясущимися губами спросила она. – Все расскажу!

– Вот так-то оно будет лучше… Чем ты занимаешься у бандеровцев?

– Была помощницей станичного, – пролепетала Маруся.

– А станичный твой чем занимается?

– Он главный на селе, работает вместе с господарчим… Господарчий руководит заготовками для армии…

– Что именно он делает?

– Сдает одежду, сукно, продовольствие станичному под расписку, а я вместе с ним подсчитывала.

– Кто господарчий?

– Как зовут, не ведаю, он не наш, прислали из другого района, но кличут его Петро и Батька.

– Куда все это девается? Где складируется? – Хозяйка подавленно молчала. – Говори, гадина! – прикрикнул на нее Игнатенко и, не удержавшись, отвесил хлесткую пощечину. – Я тебя спрашиваю, где хранится продовольствие и одежда для УПА?!

– Спрятано в лесу, в «схронах», – всхлипнув, ответила женщина.

– Где находятся эти «схроны»? Мне что, за язык тебя, что ли, тянуть, лярва бандеровская?

– У Сухой балки, в березах, там высоко и сухо, воды никогда не бывает, вот там и спрятали.

– Когда в последний раз брали оттуда продовольствие?

– На прошлой неделе, – пролепетала Маруся. – Приходил сотник, сказал, что картошка нужна и вяленое мясо. Станичный съездил в лес и привез, сколько треба.

– Кто у вас станичник?

– Кирилл Захарчук.

– Где он живет?

– Отсюда третья изба, – махнула Маруся в сторону окна. – Только его сейчас в селе нема.

– Где он?

– В нашей станице рой[10] стоял. Пошел их до «схрона» проводить.

– Когда вернется?

– Сказал, что вечером будет.

– Где находится этот «схрон»?

– Мне неведомо. Об этом только станичный знает.

– Когда к вам приходил Юхим?


В какой-то момент в глазах женщины жарким пламенем вспыхнул страх. Губы едва дрогнули, опалившись, а потом она уверенно закачала головой:

– Не знаю Юхима!

– Кто такой Юхим?! Как он выглядит? – крепко тряхнул ее за плечи Игнатенко.

– Не знаю, пан, ничего не знаю! – затрясла головой перепуганная женщина. – Лучше сразу меня убейте!

– Хватит, Игнатенко! – вступился за хозяйку Романцев. – У нас еще будет время с ней поговорить… Обыщите дом, посмотрите каждый угол, ничего не пропускайте! Что-то должно остаться.

Разбив площадь дома на квадраты, не пропуская даже мелочь, контрразведчики принялись обыскивать хату. Добро было растыкано и рассовано по разным углам, набралось его немало. В старомодном шкафу лежало постельное белье, в сундуке – посуда, в старом, уже начавшем плесневеть погребе хранилась картошка. В плетеных корзинах, что стояли в коридоре у стены, находилась мелкая домашняя утварь, столь нужная в любом хозяйстве: молоток с клещами, замызганная ветошь, мотки с проволокой. В другой корзине россыпью складировался лук. Романцев поднял корзину, крепко ее встряхнул и на самом дне заметил темно-коричневую оберточную бумагу, на которой мелким почерком были написаны какие-то цифры.

Перевел взгляд на хозяйку, сидевшую смирно, вот только ладони, загрубевшие от деревенской работы, нервно перебирали концы пестрого платка, вытащил бумагу и расправил ее широкой ладонью. В аккуратный столбик на ней было написано:

«цибуля[11] 6 кг

бульба[12] 50

морква[13] 4

сіль[14] 1

Дозволяю, Коршак».

– Что это такое?

– Родичи приходили, голодно у них, вот и решила дать им взамен продуктов трошки.

– Трошки, значит… Надо понимать, цифры в килограммах? Щедрая ты баба, как я посмотрю, чтобы вот так три пуда картошки в голодное время отдать.

– Так вони ж взайми, потом мени повернути.

– Кто такой Коршак?

– Да сосед мой, его все так на деревне кличут, с малолетства, – простодушно ответила хозяйка.

– Посмотрим… – Романцев аккуратно свернул листок вчетверо и спрятал в накладной карман гимнастерки.

Бойцы продолжали осторожно простукивать стены. В одном месте кладка отозвалась звенящей пустотой. Тимофей взял из ящика молоток и со всего размаху ударил по стене. Проткнув картон, металлический наконечник вошел глубоко вовнутрь, крепко застряв в деревянных перегородках. Поднатужившись, капитан выдернул молоток, и на пол вместе с куском стены звонко попадали монеты. Он подобрал две из них, закатившихся в самый угол, усмехнулся. Обе монеты цинковые, на вес легкие. В центре каждой просверлены аккуратные отверстия. На реверсе – свастика, на аверсе – голова орла. Немецкая монета стоимостью в десять марок, отверстие в центре указывало на то, что она предназначалась для обращения на оккупированных территориях.

– Решила сохранить? – недобро заулыбался Тимофей, посмотрев на поникшую женщину. – Думаешь, хозяева твои еще вернутся?

Заглянув в нутро развороченной стены, он увидел нишу, на дне которой в аккуратных коробочках лежали оккупационные немецкие марки и национальная немецкая валюта.

– Эти деньги привезены из Германии. Откуда они здесь? Кому предназначены?

– Не знаю, пане, – пролепетала Маруся.

– Товарищ капитан, – заглянул в комнату сержант, державший в руках ворох бумаг. – Документы какие-то нашли.

– Дай глянуть.

Взяв листки, Тимофей прочитал:

«Микола получил 100 марок, Остап 60, Борислав 80, Казимир 110, Кирик 75…

Дозволяю, Коршак. 1943 год, 24 марта».

Три страницы были исписаны именами, фамилиями, кличками. Напротив каждого имени стояла цифра, не иначе как в немецких марках.

– Что это? – тряхнул он бумагами. – Расчет в марках?

– Хлопцы мне дали на хранение, – засуетилась хозяйка. – Время-то было непростое, а откуда у них марки – не знаю. На них ведь в оккупации все можно было купить. Сначала советские деньги были, ими можно было расплачиваться, а потом уже марки пошли.

– И где же работали эти твои… хлопцы? Уж не в полицаях ли служили?

– Чи не в полицаях, це точно! Хто де дрова поколете, хто де траву покосити, вот хозяин и расплачивался марками. Других-то не было. Жити-то якось треба було. На что-то хлебушек покупать, чтобы детей кормить.

– Кто такой Коршак?[15]

– А кто его знает, хто среди них яструб, а хто голуб?

– А немецкие марки как у тебя здесь в стене оказались?