Заражение

Савелий Петрович покачал головой.

Содрогнувшись, лифт остановился на третьем этаже. Они аккуратно выкатили тележку с неподвижным телом в коридор.

— В токсикологии все насквозь больные, — подтвердил врач. — Так что да, необычно. Но возможно, ты ошибся. Такого просто не может быть.

— Я тоже так решил. В жизни не видел и в журналах не читал про такие случаи. Короче, когда я все-таки умудрился взять кровь и дождался результатов, выяснилось, что кровь у него… с нулевым резусом.

— Что? — Савелий Петрович остановился как вкопанный. — Это невозможно. Как это — нулевой резус?

— Это… возможно… — тихо сказал студент. — Вы нам сами на лекции говорили.

— Это была теория! — сверкнув глазами бросил Сапрыкин. — На практике нет. Таких людей несколько человек во всем мире. А может быть, вообще нет. Скорее всего, Илья Александрович, вы ошиблись. — Он взглянул в коридор, потом повернулся к матери Андрея: — Вам дальше нельзя. Оставайтесь здесь. Как только что-то станет ясно, мы вам сообщим.

— Доктор… Илья Александрович… где? Где найти этого старика? — она, кажется прослушала их разговор и вообще слабо понимала, что происходит.

Лукин посмотрел на нее, переменил руку, держащую пакет с физраствором.

— На свалке. Там его дом. Если вы его уговорите приехать, считайте, ваш парень спасен. Ему срочно нужна кровь. А в банке нет такой группы. Я это точно знаю.

Она не произнесла больше ни слова и бросилась назад к лифту. Звук ее каблуков эхом разнесся по пустынному коридору.

— Зря ты дал ей надежду, — сказал Сапрыкин и посмотрел на мальчика, скорчившегося перед их глазами. — Он уже не жилец.

— Лучше дать надежду, нежели обречь на вечные муки, — сказал Лукин. — Вы видели ее глаза? Она готова была умереть ради него. Лечь под нож. Отдать все, что у нее есть. Жизнь отдать.

— Поработаешь с мое, — сухо заметил Сапрыкин, — и не такое увидишь. Мой тебе совет: не принимай близко к сердцу. Иначе, в один прекрасный день жестоко разочаруешься. Тебе кажется, что я сухарь. Но я всего лишь прагматик. Научен горьким опытом. И я тебе честно скажу, Шевкоев принял правильное решение, и я прекрасно помню того бомжа. — Сапрыкин сглотнул, его кадык дернулся. — Что ты на меня так уставился? Если бы замминистра увидел, какую антисанитарию мы развели в приемном покое, потакая подобным… товарищам, ни о каком дополнительном финансировании, новом томографе можно было не мечтать. Между, прочим, твоя именная стипендия как раз из тех денег. Вот и подумай.

Лукина передернуло при словах Сапрыкина, но деваться было некуда. Скрестить шпаги с заведующим реанимационным отделением городской больницы Огненска не входило в его планы. Он промолчал.

— Вот и молодец, — подытожил Савелий Петрович. — А теперь срочно анестезиолога и бригаду, зови всех, кого найдешь. Будем бороться за пацана. — Он посмотрел на Лукина. — Или ты думал, я брошу его умирать? Хрена лысого! Но про кровь лучше никому не говори, не поймут… нет такой крови. Ни у кого. Понятно? Не позорься.

Лукин кивнул и кинулся собирать бригаду.





Глава 26




Лето 1980 года

Она пулей выскочила из больницы. Руки дрожали. Оглянулась на окна третьего этажа — в операционном блоке зажглись яркие огни, высветив помещение полыхающим белым светом. Ей чудилось, она слышит голос, эхом оглашающий пустынные окрестности двора: «Ма-зи-ла! Ма-зи-ла!»

Господи, подумала она, встряхнув копной рыжих волос. Мальчик мой! Потерпи. Никакой ты не мазила. Никто не смеет так называть тебя. Никто!

Анна оглянулась по сторонам. После девяти вечера жизнь в городе замирала, прекращалась. Лишь возле кинотеатра «Москва» на склоне ручья, да примыкавшего к нему пивного бара «Ладья» группки темных личностей продолжали активность: милиция в тысяча девятьсот восьмидесятом году особенно свирепствовала в части тунеядства, пьянства, проституции и прочих нежелательных явлений, которые могли опорочить главный спортивный праздник страны — Олимпиаду-80.

Можно было попробовать добраться до свалки пешком — авось кто-то будет проезжать и подбросит ее, но надежды на это было мало. Оставалась гостиница «Спортивная» — рядом с ней находилась стоянка такси, там часто парковались машины из Москвы, чтобы дождаться утра и вернуться назад с пассажиром. Через десять минут она добежала до гостиницы. В свете парочки фонарей под пышными каштанами небольшая компания распивала пиво. Сразу видно, приезжие, мелькнуло у нее. Милиция обычно не трогала постояльцев гостиницы, среди них попадались директора предприятий, ответственные партийные работники, функционеры и было дано указание людей не трогать. Этим пользовались и некоторые горожане.

На проезжей части у знака стоянки такси стояли три желтых волги с шашечками. Зеленые фонарики в левом углу лобового стекла означали «Свободен», что не всегда соответствовало истине.

Анна метнулась к первой машине, открыла пассажирскую дверь. Полусонный водитель в блатном джинсовом костюме, явно готовившийся к длинной ночи, поднял косматую голову.

— Девушка… только если в Москву. По городу не езжу.

— Мне надо на… свалку, — сказала она, чувствуя жуткое смущение. Ее однозначно приняли за проститутку — в другой раз это могло и польстить, но не сегодня: «Проснулась Ульяна ни поздно, ни рано, все с работы идут, а она тут как тут».

Кадык водителя дернулся.

— Ку… да?

— На свалку. Тут недалеко, километров десять-пятнадцать.

Анна не знала, сколько это может стоить и как правильно просить шоферюг, чтобы не отказали. В восьмидесятых годах прошлого века таксисты были отдельной кастой, которая формально хоть и входила в сферу услуг, на деле же представляла собой закрытое общество с неписанными правилами и законами. Таксисты были своего рода моряками со всеми присущими им привилегиями, зарплатами и ореолом недоступности — только бороздили они не моря и океаны, а дороги родной страны.

Таксист взялся за руль, приподнял рыхлое туловище, потом снова опустился в кресло.

— Нет. Спроси сзади. Целый день простоял, может и поедет. — Он вынул сигарету из пачки «Opal» и закурил, щуря глаза от едкого дыма. — Постой, — вдруг сказал он. — Анна замерла у двери, которую собралась захлопнуть. — А что тебе там надо… на свалке-то… в такое время? Может…

— Спасибо, нет, — сказала она жестко, захлопывая дверь. Таксист поперхнулся дымом.


— Ну как хо… — дальше она не расслышала.

Вторая машина также отказалась терять место в очереди. Как и третья. Все стояли на Москву и готовы были простоять здесь год, отвергая любых других клиентов, но не сдвинуться с места ни на шаг.

От бессилия Анна сжала кулаки, слезы подступили к глазам. Она прижала сумочку к груди, беспомощно оглядываясь. У входа в гостиницу, на освещенном крыльце стояла тучная женщина-администратор. Заметив Анну, она покачала головой.

— Совсем девки стыд потеряли, — донеслось до нее презрительное ворчание. — А на вид и не скажешь, что…

— Я заплачу вдвойне, — попыталась Анна сказать сквозь приоткрытое окно водителю последней в очереди Волги. Тот плевал семечки прямо на асфальт возле своей двери и даже не повернул головы.

— Сказал не поеду, я и так здесь сутки уже торчу. Сдвинусь, сразу мое место займет другой. Ты что ли мне как до Москвы оплатишь?

— Сколько? — быстро спросила Анна.

Водитель лениво повернул голову. Чтобы раз и навсегда спровадить неудобную клиентку, он с наглым прищуром, раздевая ее взглядом, сказал:

— Сотка.

Анна пошатнулась.

— Здесь же ехать от силы пятнадцать километров. По счетчику двадцать копеек за километр это…

— Вот и езжай по счетчику, — он сделал радио погромче, из хрипящих динамиков раздался голос Аллы Пугачевой, исполняющей песню «Этот мир».

Анна отошла от стоянки, присела на краешек скамейки возле закрытого газетного киоска. Теплый летний ветер шевелил ее волосы, а слезы, стекая по щекам, капали на безвольно опущенные руки. Она смотрела на город, который до сих пор казался ей милым и родным, таким уютным в своем приземистом очаровании, живым, немного сонным, и всегда — дружелюбным. Но теперь из темноты, колючей и опасной, торчали шипы. Нет — когти. Пасть города раскрылась, и он готов был сожрать ее ребенка.

— Вот вы где! — вдруг услышала она за спиной. — Я вас уже полчаса ищу, объехал всю округу.

Она обернулась и в свете желтых фонарей не сразу поняла, кто этот щуплый паренек, протягивающий ей худую руку.

— Быстрее, — сказал он. — Время еще есть, но его очень мало. Я подумал, что в такое время вы, скорее всего, не сможете никуда уехать… — он кивнул на таксистов, бросающих на него настороженные взгляды. — Эти хмыри даже мать родную не подвезут, пробовал как-то. — Он показал кулак ушастому водиле в крайней машине — тому, что грыз семечки. Тот вскинулся, но вылазить из безопасного местечка не решился. — Бежим, вон моя копейка. Вернее, отцовская. Когда я поздно дежурю, он разрешает брать, чтобы до дома добраться. Мы живем на окраине, возле Кащенко.

— Не страшно? — попыталась она улыбнуться.

Лукин скривился.

— На первом курсе я проходил там практику. — Они сели в машину, хлопнули дверьми. Он выжал газ и машина, подскакивая на ухабах, помчалась по пустынным улицам городка. Фары периодически выхватывали улицы, здания, таблички, ворота, магазины и бочки с квасом, — но она почти ничего не узнавала. Город стал чужим. Незнакомым. Старым и страшным. Что она вообще знала о нем? Ничего. Приехала по распределению, родила Андрея от человека, который ее бросил, думала пережить этот ужас в маленьком городке будет проще, — в общем так и оказалось. Но…

Она боялась задавать вопросы. После того, как они проскочили знак городской черты, она сказала:

— Спасибо вам.

Лукин, всматриваясь в темноту, ответил почти сразу:

— Знаете, я всегда хотел стать доктором. Хирургом. Или кардиологом. Но иногда мне кажется, что очень многим тут нужна совершенно другая терапия.

— Что вы имеете ввиду? Таксистов? Это просто жадность.

— Не только жадность. Там целый клубок пороков. А как было бы хорошо — сделал укол и человек все понял, осознал…

Она покачала головой. Юный. Наивный. Все у него впереди.

— Я никогда не был на той свалке, — признался он. — Только примерно знаю, где она. И карты нет. — Они мчались на северо-восток. Справа от трассы шумел полноводный ручей. Склонившиеся над ним плакучие ивы отражались в журчащей воде. Луна за городом светила очень ярко, ее свет заливал всю округу серебряным маревом и хлопья тумана в низинах ручья казались зловещими, смутными призраками.

— Как же мы его там найдем? — Она сжала кисти в кулаки, костяшки пальцев побелели.

Стрелка спидометра замерла на цифре 90. Лукин гнал во весь опор. Он прекрасно понимал, что промедление на полчаса-час может быть фатальным.

— Она не найдет его там, даже если сможет уехать, — сказал он Сапрыкину.

— И что ты предлагаешь?

— У меня машина отцовская внизу. Если вы отпустите, я мог бы попытаться найти этого…

Сапрыкин обвел собравшуюся бригаду взглядом, потом посмотрел на него поверх очков.

— Ты единственный, кто его видел. Так что, если уверен, что это единственный шанс, нужно его использовать. Хотя я думаю, в лаборатории что-то намудрили. Представляешь, Коля, нулевой резус, ты хоть раз в жизни с таким встречался?

Анестезиолог удивленно поднял брови.

— Что? Нулевой — что?

— Резус-фактор. То есть, его кровь точно подойдет нашему пацану. А другой замены у нас нет. Если отправлять запрос в Москву, то…

— Не успеем, — сказал анестезиолог.