Заражение

— Возьми. Подаришь сыну, когда вырастет.

Она замотала головой, но он взял ее руку и вложил туда перстень, потом закрыл ее кулак и сжал.

— Не потеряй.

— Идем, быстрее, — позвал Лукин.

Старик засеменил ко входу. Анна, покачиваясь, шла за ними. Перстень жег руку. Она не замечала, как по щекам стекают горячие слезы.

— Вам придется остаться здесь, — сказал Лукин Анне. — А вы — со мной. Старик поплелся за доктором в темноту больничного коридора. В больничном окружении он казался самым обычным старым человеком. Перед тем, как скрыться за поворотом, он повернулся, и Анна увидела его глаза — черные и бездонные.

Через три с половиной часа ожидания, когда безвестность то и дело повергала ее в пучину отчаяния, выворачивая наизнанку и заставляя при каждом стуке шагов в темноте неметь сердце от ужаса, в длинном коридоре появился белый халат, который она поначалу приняла за призрака. В больнице к этому часу уже давно никого не было, даже дежурный на первом этаже клевал носом.

Анна вскочила. Сердце забилось со скоростью парового молота. В горле и висках застучало, ноги, едва она поднялась — подкосились и она чуть не упала.

Это был доктор Сапрыкин — уставший, с темными кругами под глазами, на лбу испарина. Лицо его, куда вглядывалась Анна в надежде определить результаты операции ничего не выражало.

— Доктор… — упавшим голосом сказала Анна и отшатнулась. Она бы, наверное, упала, но Сапрыкин успел подхватить ее и удержать.

В его лице может быть ничего и не было кроме усталости, но все же Анна уловила шестым чувством, материнским чутьем, — он был не удивлен, он был шокирован и потому его глаза были так широко открыты, будто он только что столкнулся с чем-то, не входящим в узкий круг его научных представлений.

— С мальчиком все хорошо, — выдохнул он. — Мы успели. Понимаете? — Он взглянул ей в глаза. — Наверное нет. Наверное, вы не понимаете. И я не понимаю. Я вообще ничего не понимаю… — тут он начал нервно смеяться, и Анна поняла, что у него нервный срыв, он не контролирует себя. — Хотя не-ет, я-то как раз понимаю! Мы сделали это! Вопрос — как? Как мы это сделали? Кто мне на него ответит? Мы же все неверующие, атеисты-коммунисты… — Он посмотрел на Анну, отпустил ее руку. — Вам конечно, повезло, что вы такая… не спасовали, не испугались пойти к черту на кулички, ночью, одна! Лукин не в счет, мальчишка… хотя он молодец, не спорю. Таких бы побольше, чтобы душой болел и не боялся ничего. Не боялся, как я боюсь… Господи… — Сапрыкин поднял руки к больничной люстре и в этом театральном жесте не было ничего театрального, — Господи, — прошептал хирург одними губами… — упокой его душу и прими в свое царство небесное. Он это заслужил.





Глава 27




Осень 2014 года

Андрей очнулся. Можно ли назвать воскрешение — пробуждением и чем сон отличается от смерти? Он заснул давным-давно, в прошлой жизни, и чем была та жизнь, что хорошего он в ней сделал, кому принес пользу и каких бед натворил? Все меркнет в одно мгновение, все становится несущественным, неясным, неразличимым, теряет свою суть и сущность, перемалывается в песках времен и плотном мареве небытия.

Какое время суток? Какой день и год? В каком он времени и кто он такой? Андрей поднял руку. Перстень на указательном пальце блеснул серебристой чешуей, змея ощерилась, ее красные глазки отливали решимостью и бесстрашием.

Он повернулся к стене.

Сегодня? Вчера? Смутные образы толклись у ворот памяти, но не решались войти — их неясные тени как болезненные предвестники першили горло, хотя до самой болезни было еще далеко.

Что это? Он увидел полоску, оставленную ручкой. Отковырнул пластиковое покрытие стены. Цифры. Много цифр, написанных будто бы его почерком. Кто их писал? И когда? Последняя цифра пятьдесят девять. Цифра «59», кривая, выведенная в спешке, чужой рукой, но эта рука, без сомнения принадлежала ему.

Андрей вспомнил договор, который подписал вчера и… потом девушка, кажется ее звали Маша… да, точно, Маша, попросила у него ручку. Он дал ручку и — что потом? Маша вроде бы сказала, что медицинскую комиссию прошло тридцать восемь человек, они порадовались, что оказались в их числе. После была лекция. По окончании которой они поднялись и… начали выходить, когда, когда…

Что-то или кто-то упорно мешал ему думать. В голову словно впивались клещи, щупальца опутывали мозг, и тот отказывался соображать как обычно — быстро и четко. Наверное, что-то наркотическое, подумал он лениво. Ощущения были сродни тем, что возникают во сне, когда не можешь двинуться с места — тело деревенеет, враг надвигается, и вместо того, чтобы бежать во весь опор, ты едва плетешься, тягучий, липкий воздух мешает двигаться, дышать, говорить, думать и, кажется, нет ни единого шанса проснуться.

Человек упал в обморок. Стоял на кафедре, показывал слайды, рассказывал, что наши шестьдесят дней… кажется, теперь понятно, откуда эта магическая цифра, и внезапно, когда вся группа покинула актовый зал — лектор грохнулся на пол. Лу…кин. Заведующий лабораторией. Знакомое лицо у этого Лукина, но где он мог его видеть? Нет, вряд ли. Нигде. Они никогда и нигде не пересекались.

Потом они с Машей… Маша… странное теплое чувство разлилось в голове и груди, странное. Он здесь вообще-то по другому поводу, потому что… дочь.

Андрей вздрогнул. Он почти забыл о Саше. Как такое возможно? Забыть о человеке, ради которого он согласился на все это? Как может память о самом жутком событии в его жизни выветриться, словно ничего и не было?

Что бы не значили эти цифры на стене, написаны они его почерком и, вероятнее всего, по крайней мере, больше всего похожи на дни, календарь, даты. Только зачем? Числа зачем-то надежны скрыты от посторонних глаз и сделано это весьма изобретательно, значит он чего-то опасался. Аналитический склад ума и журналистские привычки позволяли ему соображать даже в ситуации, когда мозг отказывался нормально работать. Удивительно, но он чувствовал себя отлично, если не сказать больше — легко, свободно, славно вчера родился. Единственная проблема — мозги. Преодолевать сопротивление собственного мозга было чрезвычайно трудно.

Если он все правильно понимает, элементарная логика подсказывала: что-то пошло не так. Случилось что-то незапланированное или, наоборот, запланированное, но о чем их не предупредили. Скрыли. И вся группа на самом деле находится здесь уже два месяца. Пятьдесят девять долгих дней.

Он перевернулся на другой бок. Темно. Судя по всему, ночь или ранее утро. Меж длинных лент вертикального жалюзи было заметно, как мелкие быстрые снежинки заметают окно. А ведь вчера был разгар осени, тепло и уютно. Вчера… когда оно было, это вчера…

Камера, вспомнил он. Камера! За тобой следят сверху. Красный глазок, хитрый глаз надсмотрщика, его нужно перехитрить во чтобы то ни стало.

Откуда он об этом знает?

Шестьдесят дней и ни дня он не помнит. А что будет сегодня? Испытания закончены. Что будет с ними дальше? Загрузят в автобусы и вывезут в город? Зачислят деньги на карточку, может быть, покажут в какой-нибудь телепередаче про здоровье. Здорово жить. Да.

Знает ли Лукин, что у группы стойкая амнезия после курса? Причем, судя по всему, это случилось сразу, после первого же укола, в тот день… Каким-то образом Андрей приходил в себя — неизвестно благодаря или вопреки чему и оставлял заметки, неряшливые зарубки в виде чисел под пластиковыми обоями.

Он не мог понять главного — что вообще происходит. В его голове раздавались обрывки голосов — часть он будто бы узнавал, это явно были члены группы, часть была совершенно незнакома, люди разговаривали сами с собой, что-то бубнили, ругались, участвовали в совещаниях, спорили, стонали, некоторые сладострастно охали и в эти моменты Андрей непроизвольно дергался — они жили в нем, появляясь и исчезая без видимой на то причины, словно он настраивался на какую-то особую волну, где транслировали все эти странные звуки.

Иногда ему казалось, что он слышит Марию. Машу. Это был ее голос. Она металась, потому что не понимала, что происходит, ей было страшно. День за днем, все отчетливее она звала Петю, просила у него прощения, говорила, что это ради него, она заработает денег и они уедут из Огненска навсегда, подальше от жуткой вони, только нужно еще немножко потерпеть, иначе им не выбраться. Дима везде их найдет, его профессия — ловить людей.

— Здесь со мной в группе один парень, — сказала как-то она и Андрей вздрогнул, так отчетливо раздался ее голос (в голове). — Он помог мне заполнить договор, а потом мы вместе были на лекции про то, что будет происходить дальше. Тебе было бы интересно, показывали вирусы на большом экране, как они попадают в организм, проникают внутрь, заражают и отравляют клетки и как с ними борется вакцина. Еще мы вместе были в столовой, он такой умный, тебе бы он точно понравился… Ты по мне скучаешь, малыш? Я знаю, что скучаешь. Потерпи еще чуть-чуть. Обещаю, я скоро приеду и мы свалим из этой чертовой дыры навсегда! — Потом она молчала, но дыхание ее все равно было слышно, взволнованное и испуганное. — Он тебя не бьет? — спрашивала она, как бы извиняясь. И был это не вопрос, а мольба потерпеть, потому что она знала — бьет и очень свирепо.


Андрей повернулся на койке. Рядом, на стуле висела его одежда — белые штаны, рубашка и халат. Приметная форма, в такой трудно скрыться. Камера смотрела прямо на него, подмигивая красным светодиодом. Он поднялся с постели, покачиваясь, направился в туалет. Там пустил мощную струю в унитаз, смыл. На батарее висело два махровых полотенца. То, что нужно. Он взял их в охапку, подумал, скатал в трубу.

Была не была. Сегодня последний день и нужно уходить. Нужно срочно уходить, свербел внутренний голос. Откуда он знает? Вдруг происходящее — всего лишь побочный эффект эксперимента и своим бегством Андрей сделает только хуже? Сделает хуже Саше, — ученые так никогда и не узнают, что стало причиной ее комы. Не смогут помочь другим детям. И все из-за его малодушия. Не лучше ли все честно рассказать Лукину?

Андрей остановился в дверях туалета. Он не страдал нерешительностью, однако взгляд на окно палаты, за которым промозглый ветер кидал хлопья снега, задувая тишину свистящим гулом, заставил его задуматься.

Куда он сейчас пойдет? Институт забит охраной — это он хорошо запомнил пропускную систему административного здания, исследовательский же корпус и подавно. Камеры на каждом шагу, посты на этажах и внизу, проскочить незаметно не получится. Даже если он выйдет наружу, где его одежда? Заметь, сказал внутренний голос, твоя осенняя курточка, джинсы и летние кроссовки с сеткой, чтобы нога дышала. Ты точно уверен, что, оказавшись за оградой (допустим, ты ее преодолел), тебе хватит сил, и, главное, запасов тепла добраться до дороги, по которой и днем машины ездят очень редко? Сейчас, судя по погоде, минус десять, а то и пятнадцать. Хорошенько подумай, прежде чем что-либо предпринимать.

В нерешительности он положил полотенца на место, прошел к кровати и лег, закрывшись одеялом. Да, план тухлый, не сработает. Самое неприятное, что он не знал диспозиции — что случилось, что произошло, как на это реагирует администрация, начальник лаборатории и почему никто не обращает внимания на их состояние.

Или же такое творится только с ним. Только он один из всей группы не помнит, что происходило вчера, позавчера, неделю назад… он помнит только день, когда им сделали укол. Первый укол вакцины.

Андрей судорожно закатал рукав майки. Если уже шестьдесят дней его обкалывают, то рука должна распухнуть. Всмотревшись в полутьме палаты в собственное предплечье, он ничего не обнаружил. Даже след от первого укола, если тот вообще был (теперь и в этом Андрей начал сомневаться), тоже пропал. Исчез. Ни точки, ни прыщика, ни припухлости — ничего. Только след вакцины от оспы, сделанной в глубоком детстве — два вытянутых овала, один над другим. И все. Значит, заявления про несколько уколов — байки. Хотя след мог исчезнуть.

Голова пухла от предположений. Конечно же это не Кащенко, хотя пейзаж из окна очень похож. Он мог бы поверить, что находится в психушке, если бы в палате присутствовал хоть один атрибут единственной болезни, точнее, состояния, из-за которого он мог туда попасть — белой горячки. А именно — смирительная рубашка, наручники, веревки для фиксации, кляп, привинченная к полу мебель. Решетка на окне. И если все эти усмирительные приспособления могли отсутствовать по вполне понятным причинам, например, он уже в стадии выздоровления, то решетки на окнах в Кащенко были везде. Даже в кабинете у Марка Иосифовича Каплана, главврача городской психиатрической больницы, стояли толстые решетки и не потому, что он хранил что-то секретное, а потому что прыгать из окон, вышибая головой стекло было у психов одним из немногих доступных развлечений.

Здесь не было даже намека на решетки.

И цифры. Прильнув к стене, так чтобы возможный наблюдатель не смог ничего разглядеть, он снова отвернул кусочек обоев. Пятьдесят девять. Цифра шестьдесят отсутствовала. Сегодня.

Может быть, сейчас.

Мозг лениво перебирал варианты, отгородившись от внешних шумов. Андрей задремал, а может быть, и уснул, потому что не услышал, как в семь утра сменилась охрана на этаже и снявшийся в вахты пост пошел на отдых в соседнее здание — вся охрана во время испытаний проживала исключительно на территории института. А в девять утра открылись центральные ворота, на территорию комплекса въехал джип директора института и начался переполох: сначала по палатам пробежал охранник с мрачным лицом, приказав никому не выходить. Затем, в девять утра, когда у них обычно начинался завтрак, прошли еще двое — Андрей их никогда не видел, плотные, один здоровяк в кожаной куртке, второй поменьше ростом, белобрысый — они обыскали каждый сантиметр палаты, хотя прятаться было негде. Разве что под крышкой унитаза.

Может быть, внеплановая проверка или инспекция. Но что-то ему подсказывало, что случилось нечто более серьезное. Форс-мажор. Конкуренты пытаются сорвать испытания — такой вариант тоже нельзя было исключать. Или… террористы. В конце концов, когда его терпение начало иссякать, разрешили идти на завтрак.

И только когда Андрей пересек черту, отделяющую столовую от остального корпуса и увидел людей, сидящих за столами, стоящих с подносами возле раздаточной, он наконец, убедился — происходит что-то странное. Мало того, что у него было стойкое ощущение, будто он видит этих людей впервые, так еще и разговоры — все разговоры, он прислушался, стараясь не пропустить ни слова — сводились к тому, когда же все начнется. Когда начнется вакцинация.

Мурашки поползли по его спине.

Он взял себе салат из свежих овощей, стейк из лосося, чай и булочку. Направившись к столику, совершенно ошарашенный, он чуть не столкнулся лицом к лицу с красивой девушкой. Мария?

Она улыбнулась первая.

— Ох, простите, я вас чуть не сбила!

Андрей открыл рот, потом закрыл его. Он не знал, что сказать.

— Меня зовут Маша, — сказала она, улыбнувшись. — Вы мне ручку дали и помогли заполнить договор вчера, помните?

Андрей кивнул.

— Д…да. Конечно… — Он опустил поднос на стол. Руки дрожали.

— Можно я к вам подсяду? — спросила она. — Только возьму что-нибудь, — она обернулась в нерешительности.

— Подносы в углу слева, а раздаточная прямо по курсу, — сказал Андрей, испытывая жуткое чувство дежавю.

Люди вокруг жевали, разговаривали, но было видно, — все напряжены, будто чего-то ждут.

Маша вернулась довольно быстро.

— Значит, мы прошли? — сказала она, улыбаясь. Улыбалась во всем зале только она одна. — Можно нас поздравить.

— Поздравить? — эхом спросил Андрей.

— Ну да, из всей толпы после комиссии осталось только тридцать восемь человек. Я считала. Кстати, скоро лекция. Нужно поторапливаться. — Она принялась за индюшачью грудку.

Андрей покрылся холодным потом. Получается, они встречались каждый день — именно здесь и… говорили одно и тоже. Каждый день в течение двух месяцев. И никто ничего не заподозрил. Ни у кого не возникло и мысли, что испытания давно идут не по плану. Что же это за вакцина? В любом случае, значит администрация в курсе происходящего, слышны разговоры и каждый день пациенты задают одни и те же вопросы. Если, конечно, и с ними не приключился своеобразный «День сурка». Скорее всего, никакой лекции не будет, подумал он. Вряд ли кто-то будет проводить лекцию каждый день в течение двух месяцев, только чтобы создать видимость нормальности. Скорее всего, уже здесь, в столовой они… снова и снова теряют память. Потому что именно здесь им дают препарат или его суррогат — прямо во внутрь. Вместе с едой, питьем, салатами, кофе, булочками и десертами. Так проще всего.

— Что с вами, Андрей? — Маша посмотрела на него полусонным взглядом.

— Что-то я наелся, — сказал Андрей, продолжая делать вид, что тыкает вилкой в салат. Наверняка, тот, кто все это затеял, наблюдает за каждым их шагом.

— Доктор предупреждал, что питаться нужно хорошо. Организм должен бороться с заражением, выделять антитела. А для этого ему нужна энергия. Так что, не отлынивайте. — Маша откусила кусок индюшатины и принялась тщательно пережевывать.

Андрей положил ей руку на бедро и сжал. Он сделал это рефлекторно, но времени на раздумья не было.

— Не ешь это. Продолжай жевать, но не глотай. Выплюнь в ладошку, — сказал он тихо.

Маша дернулась. Любой человек, если коснуться случайно его бедра — дернется.

— Что происходит? — спросила она, прекратив жевать.