Защищая Джейкоба

Свидетель: Это юридическая формулировка, а не клиническая. Но да, по всей видимости, доктор в курсе стандартов.

М-р Лоджудис: А как насчет уголовной ответственности? Доктор в своем заключении затрагивает и этот вопрос, верно? Взгляните на абзац номер три.

Свидетель: Да.

М-р Лоджудис: Зачитайте его, пожалуйста.

Свидетель: Цитирую: «В настоящий момент имеющихся данных не хватает для того, чтобы сделать однозначный вывод, в достаточной ли мере Джейкоб воспринимает различия между понятиями „хорошо“ и „плохо“ и способен ли контролировать свое поведение, чтобы действовать в соответствии с этим восприятием. Однако имеющихся данных может быть достаточно для того, чтобы выстроить убедительную линию защиты, опираясь на генетические и неврологические данные, основанные на теории „непреодолимого импульса“». Конец цитаты.

М-р Лоджудис: «Имеющихся данных может быть достаточно», «убедительную линию защиты» – довольно-таки обтекаемые формулировки, вы не находите?

Свидетель: Это можно понять. Люди обычно склонны весьма скептически относиться к попыткам найти оправдание убийству. Для того чтобы выступить на суде в качестве свидетеля-эксперта по этому делу, доктору нужна была стопроцентная уверенность.

М-р Лоджудис: Но разве в этом заключении, по сути, не говорится о том, что это возможно? Это была бы «убедительная линия защиты»?

Свидетель: Да.

М-р Лоджудис: Ген убийцы?

Свидетель: Она никогда не употребляла этот термин.

М-р Лоджудис: Будьте добры, зачитайте абзац, озаглавленный «Диагностическое заключение». Страница три, сверху.

Свидетель: Нил, ты хочешь, чтобы я все это читал им вслух? Документ приобщен к делу. Они сами могут его прочитать.

М-р Лоджудис: Прошу вас, сделайте мне одолжение.

Свидетель: Цитирую: «Джейкоб демонстрирует поведение и выражает мысли и склонности как в ходе личной беседы, так и по данным психологического анамнеза, собранного вне рамок непосредственного клинического наблюдения, которые свидетельствуют в пользу как каждого в отдельности, так и сочетания следующих диагнозов: реактивное расстройство привязанности, нарциссическое расстройство личности…» Послушай, если ты просишь меня прокомментировать поставленный психиатром клинический диагноз…

М-р Лоджудис: Прошу вас, всего еще одно предложение. Страница четыре, второй абзац, предложение, которое я отметил стикером.

Свидетель: Цитирую: «Таким образом, подводя итог всей этой совокупности наблюдений: отсутствию эмпатии, трудностям с контролем импульсов, периодически проявляемой жестокости, – пожалуй, уместно будет сказать, что Джейкоб напоминает персонажа доктора Сьюза, Гринча: „Его сердце на два размера меньше“». Конец цитаты.

М-р Лоджудис: У вас расстроенный вид. Мне очень жаль. Эти слова вас расстраивают?

Свидетель: Боже правый, Нил! Боже правый.

М-р Лоджудис: Именно так вы себя почувствовали, когда впервые услышали, что у вашего сына сердце на два размера меньше?

[Свидетель ничего не ответил]

М-р Лоджудис: Так вы себя почувствовали?

Свидетель: Возражение. Вопрос не по существу.

М-р Лоджудис: Возражение принято к сведению. А теперь ответьте на вопрос, пожалуйста. Так вы себя почувствовали?

Свидетель: Да! Именно так я себя и почувствовал, Нил! Я его отец.

М-р Лоджудис: Именно. Как же так получилось, что вы все эти годы жили рядом с мальчиком, имевшим склонность к подобного рода насилию, и никогда даже не замечали этого? И ни разу не заподозрили, что с вашим ребенком что-то не так? И пальцем не пошевельнули, чтобы заняться его психологическими проблемами?

Свидетель: Что ты хочешь от меня услышать?

М-р Лоджудис: Что вы знали. Энди, вы знали. Вы знали.

Свидетель: Нет.

М-р Лоджудис: Энди, как такое возможно? Как вы могли не знать? Как такое вообще возможно?

Свидетель: Понятия не имею. Только это правда.

М-р Лоджудис: Ну вот опять. Вы упорно стоите на своем, да? Вы так настойчиво твердите «правда, правда, правда», как будто от этого ваши слова и впрямь станут правдой.

Свидетель: Нил, у тебя нет детей. Ты вряд ли поймешь.

М-р Лоджудис: Так просветите меня. Просветите всех нас.

Свидетель: Ты не можешь видеть своих детей объективно. Никто на это не способен. Ты слишком их любишь, слишком к ним близок. Если бы у тебя только был сын. Если бы у тебя был сын.

М-р Лоджудис: Вам нужно время на то, чтобы прийти в себя?

Свидетель: Нет. Ты когда-нибудь слышал о предвзятости подтверждения? Предвзятость подтверждения – это склонность видеть вокруг себя исключительно то, что подтверждает уже имеющуюся у тебя точку зрения, и не замечать того, что идет вразрез с тем, во что ты уже веришь. Думаю, что-то примерно в том же духе и с детьми. Ты видишь только то, что хочешь видеть.


М-р Лоджудис: А то, чего видеть не хочешь, ты предпочитаешь не замечать.

Свидетель: Не предпочитаешь. Ты просто этого не видишь.

М-р Лоджудис: Но чтобы это было правдой, чтобы это действительно была предвзятость подтверждения, ты должен искренне в это верить. Потому что речь идет о бессознательных вещах. Так что вы должны были искренне, до глубины души, верить в то, что Джейкоб – самый обычный ребенок и что сердце у него не на два размера меньше, верно?

Свидетель: Да.

М-р Лоджудис: Но в данном случае это не может быть правдой, так ведь? Потому что всю вашу жизнь у вас были причины внимательно следить за сыном на предмет настораживающих признаков, правда? Всю жизнь – всю вашу жизнь, Энди, – вы знали о том, что такая возможность существует, разве не так?

Свидетель: Нет, не так.

М-р Лоджудис: Правда? Вы что, забыли, кто ваш отец?

Свидетель: Да, забыл. Причем на тридцать с лишним лет. Заставил себя. Целенаправленно забыл и имел на это право.

М-р Лоджудис: Имели право?

Свидетель: Да. Это было мое личное дело.

М-р Лоджудис: А было ли? Вы никогда особенно в это не верили. Вы забыли, кто ваш отец? Забыли, во что может превратиться ваш сын, если окажется, что он пошел в деда? Бросьте, такие вещи не забывают. Вы знали. «Предвзятость подтверждения»!

Свидетель: Нил, осади коней.

М-р Лоджудис: Вы знали.

Свидетель: Осади коней. Не наседай. Хоть сейчас веди себя как юрист.

М-р Лоджудис: Ну что ж. Вот это тот Энди Барбер, которого мы все знаем. Снова овладевший собой. Гений самоконтроля, гений самообмана. Гений актерского мастерства. Позвольте задать вам один вопрос: все эти тридцать лет, когда вы не помнили, кто вы такой, где ваши корни, вы же кормили себя баснями. Если уж на то пошло, вы кормили баснями всех окружающих. Словом, вы лгали.

Свидетель: Я никогда никому не сказал ни слова неправды.

М-р Лоджудис: Да, и тем не менее вы кое о чем умалчивали, правда? Вы кое о чем умалчивали.

[Свидетель ничего не ответил]

М-р Лоджудис: И при этом хотите, чтобы большое жюри поверило каждому вашему слову.

Свидетель: Да.

М-р Лоджудис: Ну ладно. Продолжайте рассказывать вашу историю.





23

Он




Северная исправительная тюрьма,

Сомерс, Коннектикут



Комната для свиданий, казалось, была спроектирована с целью дезориентировать посетителя и заставить его почувствовать себя в полной изоляции. Нагоняющая клаустрофобию глухая белая коробка размером пять на восемь футов, с массивной дверью, с маленьким окошечком у меня за спиной и перегородкой из пуленепробиваемого стекла впереди. Бежевый телефон без наборного диска на стене справа от меня. Белая столешница, на которую можно было положить руки. Разумеется, главной целью всех этих ухищрений был усиленный контроль за заключенными: Северная тюрьма – исправительное учреждение пятого, максимального уровня строгости, где посещения разрешались исключительно бесконтактные. Но заживо погребенным себя при этом чувствовал я.

Но когда он – мой отец, Кровавый Билли Барбер, – появился в окне, в наручниках, со взлохмаченными пепельно-седыми волосами, ухмыляющийся, видимо при мысли о том, что его паршивец-сынуля наконец-то явился его навестить, я порадовался тому, что нас разделяет толстое стекло. Что он может меня видеть, но не может до меня дотянуться. Леопард в зоопарке неторопливо подходит к границе своего вольера и через решетку или широкий ров с водой взирает на тебя с презрением к твоей ничтожности, к тому, что тебе нужен этот разделяющий вас барьер. В этот момент между вами рождается понимание, невербальное, но от этого ничуть не менее очевидное: леопард – хищник, а ты жертва, и лишь ограждение позволяет нам, людям, чувствовать себя царями природы и создает иллюзию безопасности. Это ощущение, когда ты стоишь перед клеткой с леопардом, граничит со стыдом, настолько зверь превосходит тебя силой, подавляет тебя своим высокомерием, своим пренебрежением к тебе. К моему изумлению, чувство, которое я испытал в первые мгновения при виде отца, было именно этим затаенным стыдом посетителя зоопарка. Охватившая меня буря эмоций оказалась для меня неожиданностью. Я-то думал, что ничего особенного не почувствую. Давайте начистоту: Билли Барбер был для меня чужим человеком. Я не видел его около сорока пяти лет, с тех пор как был ребенком. И тем не менее застыл при виде его. Он обездвижил меня так же надежно, как если бы каким-то образом материализовался по эту сторону стекла и стиснул в своих лапах. Некоторое время он стоял на фоне окна, поясной портрет старого зэка, устремив на меня холодный взгляд. Потом негромко фыркнул.

Я отвел взгляд, и он сел.

Охранник стоял в нескольких футах позади него, у однотонной стены. Однотонным здесь было все: все стены, все двери, все поверхности. Судя по тому, что я успел здесь увидеть, вся тюрьма представляла собой сплошные белые оштукатуренные стены и серые бетонные стены. Заведение было новым, его сдали в эксплуатацию только в 1995 году, так что, видимо, эта унылая цветовая гамма была частью какой-то сводящей с ума пенитенциарной стратегии. Ведь покрасить стену в желтый или голубой цвет было ничуть не труднее, чем в белый.

Мой отец взял телефонную трубку – даже сейчас, когда я пишу слова «мой отец», меня охватывает легкая дрожь и память мотает кинопленку моей жизни назад, в 1961 год, когда я видел его в последний раз в зале свиданий в тюрьме на Вэлли-авеню, – в точку, где наши с ним жизни необратимо расходятся и продолжают идти каждая своим непредсказуемо извилистым курсом, – и я снял трубку со своей стороны.

– Спасибо, что согласился со мной увидеться.

– Ну, ко мне посетители не то чтобы стоят в очереди.

На его запястье синела татуировка, которая врезалась мне в память много лет назад. В реальности она оказалась довольно скромного размера и расплывчатой – маленькое, от времени утратившее четкость линий и выцветшее до сливово-фиолетового цвета распятие, оно походило на темный синяк. Татуировка не совпадала с моим о ней воспоминанием. И отец тоже: он был всего лишь среднего роста, худой, более мускулистый, чем я себе его представлял. Похожая на канаты тюремная мускулатура, это в семьдесят-то два года. Он набил себе еще одну наколку, более замысловатую и высокохудожественную, чем первая, в виде дракона, обвившегося вокруг его шеи таким образом, что хвост и морда сплетались у яремной ямки, точно подвеска на цепочке.