Зеркальный паук

– Нина, я серьезно. Твоему мужу – нет. Павлу – нет. Кириллу – нет. Никому!

– За кого ты меня держишь? – возмутилась Нина. – Это врачебная тайна, в конце концов!

– Надеюсь на это… Вчера я видел Александру.

Она могла ожидать чего угодно, только не этого. Шок был настолько велик, что первое время Нина даже пыталась понять, может ли у его слов быть другой смысл. Не рассказывал ли он ей о другой Александре? Нет ли среди их общих знакомых девушки с таким именем?

Она быстро остановила себя: это было глупо и непрофессионально. По его лицу, по голосу можно было догадаться, о какой именно Александре он говорит. Он был единственным, кто всегда звал ее только так… после ее смерти.

– Как это произошло? – спросила Нина.

Вопрос был не очень удачный, точно не лучший для этого разговора, но исправлять уже поздно.

– На утренней пробежке… На лавке сидела девушка, похожая на Александру. Это было очень рано, солнце било прямо в глаза, вот я и обознался. Но в какой-то миг сходство было обалденным, и меня это здорово приложило. Я застыл там, как баран, уставился прямо на нее. Не знаю, что она подумала, но стреканула от меня будь здоров!

Он сообщал все это со смешком, он сам себе давал шанс свести сложную, травмирующую ситуацию к шутке. Защитный механизм, и это неплохо, иначе Нина и правда забеспокоилась бы за его рассудок. Но даже так, она видела, что Ян пытается сказать ей не все, сделать случившееся не таким важным.

Напрасно. Он мог бы догадаться: она все равно поймет. Не как психолог, а как его сестра.

Тема смерти Александры была чувствительной для любого члена семьи Эйлер, а уж для Яна сложно было представить нечто более болезненное, опасное… разрушительное. Четырнадцать лет назад, когда все только произошло, к нему присматривались все. За ним следили, его никуда не отпускали одного, за него боялись.

Но свое горе, как простуду, он перенес на ногах. Ян не сорвался и не сломался, он продолжил жить, и иногда Нине казалось, что он пережил тяжкую весть лучше, чем все они. Она опасалась, что ее выводы преждевременны. Она следила за братом особенно внимательно – она ведь уже была психотерапевтом, пусть и только-только окончившим обучение! Она ждала рецидива, срыва, которого опасались все.

Но шли годы, а Ян не менялся. Он никогда не говорил о сестре, хотя вряд ли он ее забыл. Ему было проще держать все в себе, однако это не плохо и не хорошо, просто такой уж он человек. Чем больше времени проходило, тем крепче становилась уверенность Нины: он справился, Рубикон перейден, теперь уже опасаться нечего.

И вот это случилось – спустя столько лет, в ничем не примечательный день, в месте, которое никак не могло быть связано с Александрой. Конечно, триггером наверняка выступила девушка, похожая на нее. Но почему это вызвало такую сильную реакцию, что задело даже пуленепробиваемого Яна?

– Это нормально, что ты скучаешь по ней…

– Я не скучаю, – перебил ее Ян. – Я просто думаю о ней каждый день. Каждый день – одинаково, и вчера – не больше и не меньше, чем обычно.

– Это стечение обстоятельств.

– Да, я знаю, но… Я увидел не просто похожую на нее девушку, Нина. Я увидел ее саму. Не ту, какой она была четырнадцать лет назад, и мне вдруг показалось…

Он не смог закончить – даже через иронию, не смог. Но это было не нужно, Нина сама обо всем догадалась.

– И ты невольно подумал: а что, если она? Если ее смерть была страшным сном, а на самом деле Саша все еще жива?

– Вроде того, – неохотно ответил Ян.

– Ты сам знаешь, что это невозможно. Мне очень жаль.

– Дело не в том, что я увидел ее… Я еще почувствовал, что она передо мной… Мне не примерещилось, все во мне говорило: вот же она, сидит и смотрит на тебя! Я знаю, как это звучит и чем кажется. У меня только один вопрос: я сошел с ума?

– Нет, – вздохнула Нина, и она не лгала ему. Она надеялась взять на себя хотя бы часть его боли, но уже знала, что это невозможно.

– Тогда как это объяснить?

– Нервное расстройство, вызванное переутомлением. Я бы порекомендовала тебе пойти в отпуск, но ты ведь от этого дела не откажешься, так что… Постарайся не зацикливаться на том, что якобы видел. Позволь себе забыть.

– Не слишком ли это много для нервного расстройства? Она действительно показалась мне настоящей!

– Нет, это не слишком много. Ты не просто ее брат. Вы ведь были близнецы, это на многое влияет.

– Это ни на что не влияет.

– Ян…

– Это ни на что не влияет, – жестко повторил он. – То, что мы близнецы, не дает мне никаких преимуществ перед тобой или Павлом. То, что говорят про близнецов, – в основном бред. Мы никогда не слышали мысли друг друга. Я не всегда понимал, что у нее на уме. И когда она уехала, это стало для меня таким же шоком, как для вас. Я не знал до последнего!.. А момент ее смерти? Я много слышал о том, что близнецы чувствуют боль друг друга. Смерть тем более должны почувствовать! Но знаешь, что я почувствовал в миг ее смерти? Ни-хре-на! Так что не надо мне заливать тут, что мы – близнецы, поэтому мне простительны глюки.

Сначала Нине показалось, что он просто злится на нее, потому и недоволен. Но она быстро сообразила, что это не гнев – это боль. Та самая затаенная боль, которую он, такой идеальный, обычно не показывает никому – и которая придает его словам совершенно иной смысл.

Он был близок с Александрой. Когда они были маленькими, они вообще не отличались друг от друга и казались окружающим одним человеком. Позже время внесло свои коррективы, но не сильно. У них были одинаковые сияющие глаза, одинаковые улыбки, одинаковые движения, жесты, выражение лица. Они без труда договаривали друг за другом фразы. Они редко разлучались… Он даже теперь не сказал «были близнецы», эти слова предпочла Нина. Ян по-прежнему говорил так, будто Александра все еще существует.

Пока Нина придумывала, как помочь ему, он уже взял себя в руки.

– Прости, – слабо улыбнулся он. – Не следовало орать на тебя. Не следовало вообще говорить об этом.

– Следовало!

– Я просто боялся, что схожу с ума, вроде как не было причин…

– Нет совершенно ничего страшного в том, что это произошло один раз, – заверила его Нина. – Каким бы реальным ни показался тебе опыт. Это ты считаешь, что не было причин, твоему подсознанию лучше знать. Приближается годовщина похорон, плюс та похожая девушка, переутомление – и вот результат. Не копайся в себе, не ищи дополнительные причины, просто прости себе эту слабость, ты ведь тоже человек!


– Я еще и полицейский, у которого лимит на слабости поменьше, чем у других людей.

– Я понимаю, о чем ты. Но вот тебе мое профессиональное мнение: один лишь этот случай не внушает никаких опасений, Ян. Я бы не стала отстранять тебя от работы, даже если бы ты не был моим братом. Отпусти ситуацию и забудь про нее. Но если это повторится – тогда поговорим серьезней.

– Да, ты, наверно, права… Спасибо.

Он поднялся и направился к выходу. Нина понимала, что так и нужно поступить, но чувство незавершенности все равно осталось. Поэтому, когда младший брат дошел до двери, она окликнула его.

– Ян!

– Хм?

– Ты ведь скажешь мне, если это повторится?

– Скажу. Но это не повторится! – Он снова выдал ей одну из своих обезоруживающих улыбок. Момент слабости закончился, Ян стал самим собой.

– Ты не можешь этого знать…

– Могу предположить с большой долей вероятности, что она все-таки не выкопается. Особенно четырнадцать лет спустя.

И он покинул кабинет до того, как Нина успела его упрекнуть. На этот раз у нее не получалось даже злиться на него: она понимала, что Яну сейчас тяжелее, чем ей.

День и без того был не лучшим, а теперь окончательно испортился. Все усилия Нины были направлены на то, чтобы не показать оставшимся клиентам, как ей все опротивело. Кажется, у нее получилось. Она улыбалась им, как обычно, слушала их нытье и даже задавала уточняющие вопросы. Они были довольны – или, по крайней мере, не жаловались. Когда рабочий день наконец закончился, у Нины было чувство, будто она пережила здесь столетнюю войну.

Хотелось домой – в спокойный уют своего убежища, но еще рано, слишком рано. Это в детстве можно позволить себе такую роскошь, как сбежать ото всех и спрятаться под одеялом. Опа – и проблем нет, ты же под одеялом! Но когда тебе тридцать девять, у тебя муж и двое детей, одеяло уже не спасает.

Сегодня была ее очередь забирать Никиту из садика. Можно, конечно, попросить мужа, но спорить с ним придется дольше, чем ехать туда. Лучше уж самой, быстро, как в холодную воду нырнуть! Она думала лишь об этом и едва не забыла про папку, которую оставил ей Ян.

Вспомнила в последний момент, вернулась в кабинет, забрала папку с собой, покинула офис. А уже на улице зашвырнула папку в первый попавшийся мусорный контейнер.

Она и не планировала поступать иначе. Она любила своего младшего брата и готова была помочь ему во всем, что связано с этими его видениями. Но расследование – совсем другое дело! Ей было тяжело просмотреть эти снимки один раз, и Нина не собиралась заставлять себя проходить через это снова. У полиции есть свои специалисты, они пусть и работают, им за это деньги платят! Она же и представить не могла, что снова откроет папку в своем доме, рядом с близкими людьми.

От ее офиса до детского сада было совсем недалеко, пешком она добралась бы минут за двадцать. Но одно дело – пешком и через дворы, другое – на автомобиле и через пробки. Поэтому до садика она доехала час спустя, злая и готовая расплакаться, что было бы совсем уж непрофессионально.

Ирония заключалась в том, что в офисном здании, в котором она работала, располагался частный детский сад. Замечательное местечко, уютное, со свежим ремонтом и жизнерадостными молодыми воспитательницами. Мечта просто! Да и деньги – не проблема, за нынешний садик она платила в три раза больше. Как бы она хотела отправить туда Никиту!

Но – нельзя. Потому что это садик для обычных детей. Тех, кого общество зовет нормальными и здоровыми. Ее сына тоже иногда так зовут, пока не разберутся, что к чему.

Словно желая вознаградить ее за все неприятности этого дня, удача решила улыбнуться ей и одарить удобным парковочным местом у самого детского сада. Это чуть подняло ей настроение, и в здание Нина входила с вполне искренней улыбкой. Это же финальный этап ее личного квеста! Забрать Никиту – и все, домой!

В садике ее хорошо знали, ей не нужно было представляться и показывать документы. Младшая воспитательница кивнула ей и направилась на площадку, чтобы привести Никиту, старшая осталась рядом, чтобы обсудить грядущий ремонт игровых комнат. Все шло как обычно, не было ни намека на то, что сегодняшний день станет особенным.

А потом младшая воспитательница вернулась одна.

Нине хватило одного взгляда на ее лицо, смущенное и растерянное, чтобы понять: его нет. Причем она, скорее всего, поняла это раньше самой воспитательницы. Никиты, ее сына, нет!

Она почувствовала ужас, с которым не сталкивалась никогда в жизни. Нине был знаком страх, сегодня она боялась за своего младшего брата, и чувство было искренним и настоящим. Но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что она испытывала теперь. Ее душой завладел первобытный, животный ужас. Она ощущала его не мозгом, а каждой клеточкой своего тела. Это чувство было таким же исконным и абсолютным, как сама ее любовь к детям.

Она могла раздражаться на Никиту, не понимать его, иногда даже говорить глупости, которые нет-нет, да и срываются с губ многих матерей – «Как же ты мне надоел», «Лучше бы тебя не было», «Исчезни, а?» Она говорила это, но никогда по-настоящему не имела в виду. И вот теперь, когда ее сын действительно исчез, ей казалось, что она сама разлетается на части.

Для любого четырехлетнего ребенка такое исчезновение было бы опасным, но для Никиты – особенно. Он же не в состоянии о себе позаботиться! Он может говорить, если захочет, но он чаще всего не хочет. А даже при лучшем сценарии, его словарный запас очень беден, ребенок легко путается, не ориентируется в пространстве. Вспомнит ли он свое имя, если понадобится? Или обстоятельства сложились так, что его имя уже не важно? Ведь неизвестно, ушел ли он по своей воле…

– Простите, Нина Михайловна, мы сейчас со всем разберемся!

– Я не представляю, как это могло произойти…

– Они играли на площадке, должно быть, он просто пошел в игровые!

Воспитательницы еще что-то ей говорили, но она уже не слушала. Нина даже не злилась на них, они для нее просто не существовали. В ее мире, охваченном ужасом, осталась только одна цель: найти своего сына любой ценой.

Пока воспитательницы метались по детскому садику и прилегающей территории, она обыскивала окружающие дворы. Методично, одну улицу за другой. Нина не плакала и не причитала, она не бросалась на каждого прохожего. Она просто действовала, потому что знала: если она остановится и позволит себе подумать о том, что могло произойти с красивым маленьким мальчиком, случится самое страшное.

Холодный безжалостный голос в ее голове шептал, что ничего у нее не получится. Сам Никита выбраться не мог, его кто-то вывел с территории садика, пока воспитательницы, эти клуши, пялились на экраны телефонов. Этот кто-то точно знал, что делает, и Никита принадлежит ему. Она уже ничего не исправит, не сможет, не спасет, и у нее нет сына, но она зачем-то идет, на что-то надеется…

Увидев Никиту, она сначала не поверила своим глазам. Нельзя сказать, что Нина сдалась, но она уже чувствовала, что ребенок потерян, и действовала из отчаянного упрямства. Она не ожидала, что заглянет в очередной двор – и обнаружит там своего сына, стоящего, как ни в чем не бывало, у песочницы.

На Никите была та же одежда, что и утром – джинсовый комбинезон, майка и курточка, все чистое и опрятное. Никто не раздевал ее ребенка. Никто не трогал ее ребенка. На лице у Никиты застыло привычное выражение невозмутимого спокойствия, однако слез на глазах не было. Не похоже, что кто-то обидел его или сделал больно!

Не помня себя от радости, Нина бросилась к нему, обняла, прижала к себе. Ей нужно было почувствовать, что он настоящий, а не просто привиделся ей! Никита, конечно же, не отреагировал, она обнимала его, как куклу, но ее это впервые в жизни не беспокоило. Нина наконец позволила себе разрыдаться и полностью осознать, что могло произойти – и не произошло.

Она не знала, сколько времени миновало, прежде чем она успокоилась, пришла в себя достаточно, чтобы подняться с колен. Вот тогда она и обнаружила, что Никита не просто стоит перед ней, он держит что-то в руках.

– Никита, милый, что это у тебя? Покажи маме, пожалуйста!