Жаркое лето сорок второго

Сталин с большим интересом прочитал записку командующего войсками Крымфронта. Взвешенность и трезвый расчет, без какого-либо элемента шапкозакидательства и лести в сторону партии и правительства, а также лично товарища Сталина, вызвал симпатию у вождя к генералу. Он был полностью согласен с тем, что предлагал комфронта Рокоссовский, но его горькие ошибки с другими командующими фронтом – Хозиным, Курочкиным, Власовым, а также с Тимошенко и Хрущевым, заставляли вождя не торопиться с принятием окончательного решения.

Вопрос о подчинении флота армии временно повис в воздухе, но это нисколько не помешало планам командующего по защите Севастополя. Цепко держа пальцы на горле адмирала Октябрьского, Лев Захарович Мехлис вел контроль за процессом исправления его ошибок. Пользуясь занятостью командующего и некомпетентностью Мехлиса в морских делах, комфлота отчаянно бился с ним за каждый транспорт, крейсер и эсминец, отправляемый в Севастополь. Чего только он не говорил, чем только не мотивировал невозможность отправки транспорта или корабля, откладывая с сегодня на завтра. На первых порах это ему с грехом пополам удавалось, но тут Филипп Сергеевич получил подлый удар ниже ватерлинии от своих товарищей по цеху. Писуны есть всегда, и ретивые и толковые. Первых большинство, и пользы от их письменных известий с гулькин нос, но вот рапорты толковых всегда в цене.

Не только в Севастополе, но и в штабе Черноморского флота были офицеры по типу майора Широкина, письма которых оказались ценным подспорьем для генерала Рокоссовского и его штаба. Именно благодаря им командующий и представитель Ставки потребовали от адмирала отправлять боеприпасы и орудия не только на больших кораблях, но и задействовать для этих целей сторожевики, морских охотников, тральщики, подлодки, а также всевозможные шхуны, баркасы, сейнеры, благо море было спокойным.

– Незамедлительно! – таким было требование зловредного Мехлиса, высказанное обвиненному в пособничестве Гитлеру Октябрьскому, с указанием точного срока выполнения. Комфлота попытался начать дискуссию, но его так крепко «припечатали», что ноги сами понесли адмирала по указанному адресу.

Как в этот момент адмирал… «не любил» и Рокоссовского, и Мехлиса, и неизвестных «писунов», своими письмами открывавших глаза командованию! О том, что «писуны» были своими, говорило то, что на слова о невозможности отправки в Севастополь большого количества кораблей ввиду ограниченной способности разгрузки пирсов Севастопольской бухты, абсолютно сухопутный Мехлис приказал адмиралу разгружать суда в Балаклаве и Казачьей бухте.

– Англичане и французы сто лет назад легко перебрасывали под Севастополь все необходимое для своего войска из Балаклавы. Мы что, не можем сделать этого сейчас? – сразил адмирала наповал своим вопросом представитель Ставки.

С какой бы радостью он разнес в клочья затаившегося «писуна», но пока, чтобы не быть раздавленным безжалостной «секирой» Мехлиса, не лишиться своих звездных петлиц и взамен не получить клеймо гитлеровского пособника, он должен был крутиться из всех сил. А там, даст Бог, сочтемся.

Выполняя требования Мехлиса и Рокоссовского, которые день ото дня становились все более жесткими и конкретными, Филипп Сергеевич не оставлял надежду на то, что все это временное явление, что нарком Кузнецов сможет отстоять интересы флота перед Ставкой, что подчинение флота командующему войсками Крымского фронта не случится и он по-прежнему останется в ведении Закавказского фронта. Это имело огромное значение, так как, находясь в подчинении маршала Буденного, флот имел главную задачу по охране черноморского побережья Кавказа и Закавказья и оказывал Крыму временную поддержку, по приказу Ставки или командующего фронтом. Ведь в случае переподчинения адмирала Октябрьского тандему Рокоссовского и Мехлиса флот становился частью обороны Крыма. Полностью безразличные к нуждам и чаяниям флота, эти новоявленные командиры ради удержания Севастополя безжалостно бросят его в топку сражения, нисколько не заботясь о сохранности кораблей, что для адмирала было смерти подобно.

Каждую ночь адмирал ложился с мыслью о судьбе его флота, с надеждой, что нарком сумеет убедить Сталина во вредности такого решения, но не случилось. Севастополь для Сталина оказался важнее флота. Для соблюдения приличия вождь проконсультировался с Кузнецовым, с Василевским, с Мехлисом, после чего Ставка временно изъяла Черноморский флот из подчинения Закавказского фронта и передала его Крымскому фронту.

Полученный приказ Ставки стал для адмирала Октябрьского страшным ударом, но, как оказалось, это были лишь цветочки. Беда, как известно, не приходит одна. В тот день, когда, глотая скупые мужские слезы, Филипп Сергеевич пытался крепиться из последних сил, коварная судьба нанесла ему ещё один удар. Один из транспортов, шедший в Севастополь с запасом топлива, подорвался на мине и погиб. Положа руку на сердце, следует признать, что это был не первый случай, когда идущий в Севастополь транспортный корабль погибал на своих же минах.

Конечно, подобный факт был вопиющ и ужасен, но пока Октябрьский сам командовал флотом, ничто не мешало ему закрывать глаза на случившееся и относить гибель кораблей и их команд в разряд военных потерь. Что делать, война идет, а на ней всякое бывает. Теперь же адмиралу пришлось держать ответ перед командующим фронтом и представителем Ставки.

Более противоречивых друг другу по характеру людей командующему флотом было трудно представить. Между ними не было ничего общего. Оба имели совершенно разные взгляды на жизнь, её ценности и пути их достижения. Единственное, что объединяло Мехлиса и Рокоссовского, это стремление спасти Севастополь, удержать его. Именно эта задача сделала их союзниками, и плечом к плечу они намеривались дать бой любому противнику, как внешнему, так и внутреннему. Была это договоренность или случайность, но главную скрипку в увертюре «избиения младенцев» играл Мехлис. Вначале он попросил адмирала доложить о гибели транспорта, а затем задал убийственный вопрос, на чьих минах подорвался транспорт.

Услышав его, Октябрьский пошел красными пятнами, но, собравшись духом, признался, что транспорт погиб на своих минах.

– К сожалению, товарищ заместитель наркома обороны, подобные факты имеют место. Хотя мы снабжаем капитанов кораблей подробными картами минных полей и проходов в них, они умудряются наскочить на минные поля и погубить груз и корабль. Я уже отдал приказ провести тщательное расследование по поводу гибели транспорта и выяснить, кто виноват. Капитан судна, погодные условия или что-нибудь ещё… На море часто возникают непредвиденные ситуации, но можете не сомневаться – виновные понесут наказание, – заверил адмирал, глядя честнейшими глазами в лицо представителя Ставки.

– В том, что понесут наказание, можете не сомневаться, – незамедлительно заверил его Мехлис. – Меня сейчас интересует совершенно другое: почему там установлены мины?

– Не совсем понимаю вас, товарищ Мехлис, – с обидой в голосе сказал Октябрьский, – что это значит – почему?! Они установлены по приказу наркома военно-морских дел товарища Кузнецова с согласия Ставки с самого начала войны! – Адмирал гордо вскинул голову, но его слова и вид не произвели на собеседников никакого впечатления. Рокоссовский только пристально прищурил глаза, как бы пытаясь оценить, что это за фрукт – сидящий перед ним адмирал, а Мехлис, словно заправский следователь, сокрушенно вздохнул и принялся за моряка.

– Вы нас извините, товарищ вице-адмирал, мы с генералом Рокоссовским сугубо сухопутные люди, и нам не совсем понятно, зачем нужно было устанавливать мины перед Севастополем? – Мехлис говорил совершенно не свойственным ему мягким голосом, что пробуждало в душе у Филиппа Сергеевича сильную дрожь в ожидании нехороших последствий.

– Чтобы не дать возможность флоту противника внезапно атаковать Севастополь и нанести урон стоящему на рейде флоту. Ведь это так просто, товарищи! – голос адмирала взывал к разуму и логике допрашивавших его людей, но они оказались глухи к нему.

– Не дать возможность вражескому флоту атаковать Севастополь – это ясно. Не ясно, какому флоту? – задал вопрос Мехлис, который не был таким наивным и простым, как могло показаться.

– Я вас совершенно не понимаю, что значит какому флоту. Вражескому, вражескому флоту! – с чувством обреченного на смерть человека упорствовал адмирал.

– Нам с товарищем Мехлисом непонятно, о флоте какого государства идет речь, – вступил в беседу Рокоссовский.

– Немецкий флот находится в Бресте, Гамбурге и Киркенесе, и вход в Средиземное море ему блокирует английский флот в Атлантике. Итальянский флот полностью блокирован в своих портах кораблями александрийской эскадрой англичан, и его прорыв в Черное море вряд ли возможен. К тому же Турция, согласно договору о Проливах, обязана закрыть их для всех военных кораблей на время военных действий. Из воюющих с нами государств остаются Болгария и Румыния, но у них нет большого количества кораблей, без которых нападение на Севастополь – откровенная авантюра.

Чисто теоретически остаются флоты самой Турции, Франции и Великобритании, но и тут маленькая неувязка. Турция – нейтральная страна и в боевых действиях участия принять не может. Французский флот большей частью уничтожен англичанами либо захвачен немцами и как боевая единица равен нулю. Остаются англичане, но они наши союзники, и их нынешнее положение вряд ли позволит им вести активные боевые действия в Черном море. Вот нам и не понятна государственная принадлежность вражеского флота, – проявил убийственную осведомленность Рокоссовский, наводя адмирала на неприятные размышления «кто?».

– Мины были установлены перед Севастополем на случай внезапного прорыва через проливы кораблей итальянского флота, – выдавил из себя Октябрьский.

– Хорошо, – согласился с ним Рокоссовский, – в сорок первом году была одна обстановка, сейчас совершенно другая. Максимум, что могут перебросить немцы и итальянцы в Черное море, это торпедные катера, быстроходные баржи и прочую мелочь, а это совсем другое, согласитесь.

– Что вы хотите этим сказать? – насторожился адмирал, хотя в глубине души уже все прекрасно понял.

– В связи с отсутствием прямой угрозы Севастополю и наличием угрозы подрыва наших транспортных кораблей на минах нужно очистить от мин подступы к городу. Не полностью, конечно, но существенно расширить зону свободного плавания.

– Это невозможно, товарищ командующий! Это откроет дорогу вражескому флоту в Севастополь, – начал было адмирал, но Мехлис решительно оборвал его:

– В отношении вражеского флота мы уже все выяснили, и возвращаться к этому вопросу не будем. Мины следует убрать как можно скорее, чтобы не затруднять прохождение в гавань Севастополя кораблей и не делать их легкой добычей вражеской авиации.

– Без согласия с наркомом Кузнецовым я не могу сделать этого!

– Согласно распоряжению Ставки Черноморский флот подчинен Крымскому фронту и, значит, обязан выполнять приказы Военного совета фронта. Мы с генерал-лейтенантом Рокоссовским считаем необходимым убрать мины, чтобы впредь на них не подрывались наши корабли с грузом для Севастополя. Вам все ясно, товарищ Октябрьский?

– Вы превышаете делегированные вам Ставкой полномочия. Минные поля нельзя убирать!

– Товарищ Октябрьский, ни я, ни армейский комиссар первого ранга товарищ Мехлис не услышали от вас убедительных аргументов, согласно которым минные поля нужно оставить в их прежнем положении. То, что вы не согласны с нашим решением, это ваше право. Согласно воинскому уставу вы вправе обжаловать приказ перед вышестоящим командованием, но перед этим должны его выполнить, – отчеканил Рокоссовский, – сейчас его отпечатают, мы подпишем и вручим вам к исполнению.

– Ясно, – угрюмо бросил адмирал, но его мучители не собирались прекращать экзекуцию.

– Военный совет фронта совершенно не устраивает то количество зенитных пулеметов, что вы устанавливаете на транспортах. Нужно не менее четырех установок вместо тех двух, что устанавливаете вы сейчас на них, – высказал свои претензии Мехлис.

– У нас нет больше пулеметов. Нет их, поймите.

– Нет есть. Сколько времени необходимо на переустановку зенитного пулемета с одного корабля на другой? От нескольких часов до одного дня, не так ли? – говорил посланец Сталина, заглядывая в свой походный блокнот.

– Да, в зависимости от установки, – признал Октябрьский.


– Все верно, – радостно подтвердил Мехлис. – На одном только крейсере «Красный Кавказ», что сейчас проходит ремонт, не меньше сорока четырех зенитных пушек и пулеметов, а если к этому присовокупить находящиеся в ремонте эсминцы и прочие корабли, то их число перевалит за сто. Военный совет фронта приказывает временно изъять их с кораблей и установить на транспорты и сопровождающие их корабли. На это вы получите соответствующий приказ отдельно. Подождите в приемной.

Униженный и оскорбленный адмирал, понуро повесив голову, покинул кабинет, а невольный дуумвират принялся обсуждать иные цели и задачи. После Октябрьского Рокоссовский затребовал к себе майора Зиньковича, давно сидящего в приемной. К нему были свои претензии и предложения.

– Что с разведывательно-диверсионным отрядом, подготовили? – напомнил майору Мехлис недавний разговор.

– Да, товарищ заместитель наркома. Двенадцать человек – все морские пехотинцы с боевым опытом, командир – старший лейтенант Ножин. Сейчас занимаются изучением основ подрывного дела и проведения диверсий.

– Диверсии – это хорошо, но нам гораздо важнее иметь свои глаза и уши по ту сторону фронта, в тылу у немцев. В первую очередь нам нужно знать месторасположение аэродромов и топливных складов противника.

– А как же осадные орудия крупного калибра, или задача отряду меняется? – удивился майор.

– В первую очередь аэродромы и их топливные склады, склады в особенности, – пояснил Рокоссовский, – а потом уже осадные гаубицы, мортиры и артиллерийские склады, их обслуживающие. Может случиться так, что топливные склады будут важнее, чем эти орудия.

– Разрешите узнать, почему произошли такие изменения, товарищ командующий. Изменились обстоятельства? – уточнил Зинькович.

– Да, изменились. По мнению нашего главного артиллериста генерала Казакова, все эти огромные пушки могут оказаться не той величиной, которой кажутся. Как говорится, большая фигура, но дура. «Лаптежники» и «юнкерсы» могут быть гораздо опаснее, чем все эти «Одины» и «Торы», вместе взятые, – честно признался майору Рокоссовский.

– Что же, поживем – увидим, а пока будем верить специалистам. Что-нибудь ещё?

– Надо, чтобы группа была заброшена в тыл немцам к первым числам июня. Как собираетесь забрасывать группу – по воздуху?

– Нет. В отряде партизан нет подходящего места для посадки самолета, а сбрасывать группу на парашютах большой риск. У людей нет опыта прыжков, поэтому придется отправлять их морем на торпедном катере. Метод отработанный и ранее сбоев не давал.

– Вам виднее, Александр Аверьянович. Надеюсь, что ваши люди в случае необходимости готовы выполнить спецзадание, о котором мы говорили ранее.

– Да, готовы. В состав группы включено два снайпера.

– Хорошо. Тогда не смею вас задерживать, – промолвил Рокоссовский, и майор откланялся.

Мехлис подошел к висевшей на стене карте Крыма и, коснувшись красного флажка, воткнутого в карту в районе Севастополя, спросил генерала:

– Значит, вы твердо определяете начало штурма Севастополя немцами первыми числами июня?

– Да, все указывает на это. И участившиеся пристрелки артиллерии, и увеличение числа самолетов противника по сведениям партизан, и переброска из-под Керчи немецкого мотополка с заменой его румынами, согласно донесениям разведки.

– Однако танковый батальон по-прежнему занимает свои позиции и, похоже, уходить не собирается.

– Все верно. Танковый батальон – это страховка Манштейна на случай нашего возможного наступления под Керчью. Он прекрасно понимает, что рано или поздно мы попытаемся начать действовать, если положение наших войск в Севастополе ухудшится, и наверняка приготовился к отражению контрнаступления.

– И где вы намерены наступать – опять через румын?

– Да, это единственно слабое место в обороне немцев. Пока их слишком мало для хорошего прорыва, но по мере боев резервы у Манштейна сократятся, и он будет вынужден вновь заменить немецкие соединения румынскими, и вот тогда следует наносить удар. План операции, представленный нами в Генеральный штаб, в целом одобрен, осталось уточнить некоторые детали.

– Скажите честно, вы уверены в успехе наступления?

– Да, верю. Ровно как и в то, что у вас с генералом Малининым все получится.

– У меня большие опасения, что, благодаря численному превосходству в воздухе, немцы смогут существенно повлиять на ход развития операции. В связи со сложным положением на Юго-Западном фронте, рассчитывать на пополнение нашей авиации со стороны Ставки не приходится. Я попросил Семена Михайловича помочь нам с истребителями, но не знаю, что из этого получится.

– Волков бояться – в лес не ходить. Даже небольшое продвижение вперед существенно облегчит положение Севастополя. Главное не давать Манштейну возможности играть по своим правилам и чувствовать себя спокойным. Сидеть в глухой обороне значит обречь себя на поражение.

В кабинете повисла напряженная пауза. Мехлис никак не решался сказать, но затем, собравшись с духом, произнес:

– Может быть, вы не поедете в Севастополь? Если вы согласны, то я позвоню товарищу Сталину и все объясню. Он поймет, – предложил Мехлис, но Рокоссовский решительно покачал головой.

– Спасибо, Лев Захарович, но это мое личное решение, и менять его я не собираюсь. Сегодня в ночь мы с генералом Казаковым отплываем на подводной лодке. Моя к вам просьба: выполнить намеченный нами план переброски боеприпасов и артиллерии, не меньше чем на семьдесят пять процентов. Иначе все наши планы и надежды накроются медным тазом, – пошутил Рокоссовский.

– Можете в этом не сомневаться, Константин Константинович. Выполню все, что мы с вами наметили и о чем говорили. Слово коммуниста, – горячо заверил Мехлис собеседника и крепко пожал ему руку. Затем, что-то вспомнив, он достал из стенного шкафа поношенный кожаный плащ и протянул его генералу.

– Вот, возьмите. С вашими генеральскими звездами вы будете прекрасной целью для врага, а в этом плаще определенное инкогнито вам гарантировано. Берите и не сомневайтесь, проверено на деле.

– Спасибо за инкогнито, – поблагодарил Рокоссовский и, взяв подарок, добавил: – Если вы гарантируете мне безопасность, то я постараюсь гарантировать безопасность этому плащу.





Глава VIII. Голос Одина и Тора




Смертельную хватку немецких тисков севастопольцы ощутили на себе ещё до второго июня, когда на город обрушился шквал орудийных снарядов и град бомб. С каждым днем увеличивалось число самолетов, прилетевших в Крым с материка, что не замедлило сказаться на количестве атак кораблей, пришедших в гавань Севастополя.