Жаркое лето сорок второго

«Согласно решению Версальского договора все артиллерийские орудия германской армии свыше 200 миллиметров были уничтожены в присутствии английских, французских и итальянских наблюдателей в 1920 году. По поводу уничтожения каждого орудия был составлен специальный протокол, заверенный подписями как наблюдателей, так и представителей рейхсвера. Что касается возможности создания немцами орудий указанного вами калибра, то все сведения о них относятся к разряду непроверенных и мало правдивых», – серпом по нежному месту рубило Главное артиллерийское управление.

Стоит ли говорить, что ответ Москвы оказался тяжелым ударом для всего штаба Крымского фронта и, в первую очередь, для майора Зиньковича.

– Специалисты из ГАУ считают сведения о сверхтяжелых пушках мало правдивыми, а попросту говоря – дезинформацией врага, а вы, товарищ Зинькович, утверждаете обратное. Так кому прикажете верить? – задал чисто риторический вопрос Мехлис, для которого все уже было ясно. Первый комиссар ожидал, что майор признает свою ошибку, будет каяться и рвать на себе волосы, но этого не случилось.

Александр Аверьянович прекрасно понимал, что своим упрямством он только усугубляет и без того напряженную обстановку, но он был профессионал своего дела и не мог позволить себе такую вольность, как колебаться вместе с линией партии. Ибо Лаврентий Павлович Берия не простил бы ему таких колебаний.

– Я полностью согласен с выводами моих сотрудников о подлинности обнаруженных нами документов. У меня могли бы возникнуть подозрения, если бы они были обнаружены в относительной целостности и сохранности где-нибудь в кустах на обочине, в воронке или в полевой сумке убитого офицера связи. Однако они были найдены в обгоревшем автобусе, куда попал наш снаряд, и уцелели лишь благодаря случайности. В верхнем кармане портфеля было бутылка воды, которая разбилась и залила бумаги. Вы, конечно, товарищ армейский комиссар, можете сомневаться, ваше право, но такой способ дезинформации излишне рискованный. Есть много иных, более спокойных и гарантированных способов сделать это, поверьте мне.

Упрямство и несговорчивость Зиньковича сильно разозлили Мехлиса, он был готов обрушиться на него с гневными упреками, но за майора вступился Малинин.

– Мне кажется, что товарищ Зинькович прав. Все слишком сложно, но даже если предположить, что их нам подкинули, мне не совсем понятна цель подобных действий. Что, кроме доставки к Севастополю осадных орудий, мы узнаем из документа? Ровным счетом ничего. Документ только настораживает нас и заставляет принять действенные контрмеры по обороне Севастополя.

– Вот именно, контрмеры, которые могут привести к ослаблению его обороны, или, скорее всего, это усыпляет нашу бдительность здесь, в Керчи, – упрямо стоял на своем Мехлис.

– Должен вас разочаровать, товарищ армейский комиссар. Немцы действительно готовят скорый штурм Севастополя. В день нашего отъезда они начали артиллерийскую пристрелку наших передовых позиций, – вступил в разговор Казаков, но его слова не смогли поколебать убежденность Мехлиса.

– Для меня этот факт мало что значит. Мало ли зачем немцы могли открыть огонь, может, испытывают новые виды снарядов, а может, просто напоминают о себе.

– А для меня, как артиллериста, это говорит об очень многом, товарищ армейский комиссар. Немцы готовят штурм, и штурм этот будет осуществляться при помощи гаубиц и мортир. В этом мы убедились вместе с командующим фронтом при осмотре наших укреплений в Севастополе, а это косвенно подтверждает подлинность трофейных документов.

Оказавшись в одиночестве, Мехлис обозлился на «генеральскую мафию», он собирался биться с ней до конца, но тут ему представился путь к почетному отступлению.

– Подлинность захваченных нами документов можно установить при помощи нашей агентуры за линией фронта. Нам известно время и место, где должен пройти поезд с немецкими гаубицами, и остается только отследить, будет там движение или нет. Если вы согласны, товарищи, я сейчас же отправлю радиограмму нашим отрядам, и мы наверняка сможем узнать правду, – предложил Зинькович, и Мехлис обрадованно поддержал его.

– Действительно, это самый простой и действенный способ. Вы согласны с предложением майора Зиньковича, товарищ командующий? – двинулся «по золотому мосту отступления» Лев Захарович.

– Да, конечно, – незамедлительно откликнулся Рокоссовский, – тем более это много времени не займет, а нам надо очень многое успеть.

– А что именно? – настороженно встрепенулся Мехлис, уловивший скрытый подтекст в голосе генерала. За время, проведенное вместе с новым командующим, он научился разбираться в интонациях его речи, пусть даже не совсем чистой в отношении русского языка.

– Нам вместе с адмиралом Октябрьским необходимо разработать и утвердить график возвращения из Поти в Севастополь снарядов, мин, патронов и зенитных пушек, вывезенных из арсеналов порта в октябре прошлого года. По моим данным, вы вывезли из Севастополя больше половины его арсенала, товарищ командующий флотом. Если я не прав, то прошу меня поправить… – Рокоссовский открыл походный блокнот и вопросительно посмотрел на моряка.

Захваченный врасплох адмирал стремительно покрылся красными пятнами, а затем с трудом выдавил из себя:

– Откуда у вас эти данные?

– Согласно моим сведениям, в октябре – ноябре прошлого года транспортами из Севастополя было вывезено около 14 тысяч тонн снарядов и патронов. В Поти – 9,5 тонн снарядов, в Батуми – 3,5 тонны, которые хранятся там без движения открытым способом, на земле. Кроме этого, из Севастополя вывезено в порты Кавказа две трети зенитной артиллерии – два полка и три отдельных дивизиона. Сейчас они охраняют от налетов самолетов противника порты Туапсе, Сочи, Сухуми и Поти. Поправьте меня, товарищ адмирал, если я ошибаюсь, – выдал Рокоссовский, и в комнате повисла гробовая тишина, которую быстро разорвал вопрос-приговор Мехлиса:

– Это что такое?! Кто отдал приказ на это… вредительство?! Вы?! – гневно воскликнул первый комиссар, и его палец подобно штыку уперся в Октябрьского.

– Я… я… – нервно бормотал адмирал, отчаянно перебирая в своем мозгу приемлемые для заместителя наркома аргументы. – Была реальная угроза захвата немцами Севастополя, и я был обязан не допустить захват противником арсенала крепости, – выдавил из себя Октябрьский, чем ещё больше разозлил Мехлиса.

– Что за пораженческие настроения?! Вы что, забыли, кем вы являетесь и в чем ваша прямая обязанность?! Теперь мне многое понятно в причинах наших последних неудач в Крыму. Вы сами приняли решение о вывозе боеприпасов из Севастополя или это было коллективное решение? Кто вам дал согласие на подобные действия? Назовите фамилии! Бывший вице-адмирал Левченко принимал участие в этом решении?! – забросал адмирала вопросами Мехлис, и тот «поплыл». От вопроса об опальном адмирале Левченко Октябрьского ударило словно током. Групповой сговор сулил для него страшные неприятности, и, собрав последние силы, он взял все на себя.

– Приказ о вывозе снарядов отдавал лично я, но нарком знал и одобрял мои действия, – попытался прикрыться Кузнецовым адмирал, но сделал это весьма неудачно.

– Без санкции товарища Сталина?! Он что, не ставил Верховного Главнокомандующего в известность? Делал все это за его спиной? – моментально отреагировал Мехлис, чем окончательно добил адмирала.

– Я не знаю, – пролепетал Октябрьский, чувствуя, как мертвой хваткой смыкаются на его горле руки всесильного комиссара Мехлиса, «мучителя генералов», а теперь и адмиралов.

– Выясним, будьте спокойны, – уверил его первый комиссар, обменявшись понимающими взглядами с Зиньковичем, и адмирал обессиленно опустился на стул. В ушах шумело, пот катил градом, а в груди не хватало воздуха.

Все, кого в этой жизни несправедливо обидел адмирал Октябрьский, могли торжествовать, но не ради этого Рокоссовский затеял весь этот разговор.

– Товарищ заместитель наркома обороны, – обратился он к Мехлису, и тот радостно вскинул черноволосую голову. – Мне кажется, что в действиях Филиппа Сергеевича нет злого умысла, а имеет место банальная перестраховка. Конечно, в степени его вины следует разобраться, но мы не должны отказывать товарищу Октябрьскому в возможности исправить свою ошибку. Лев Захарович, немцы готовят новый штурм Севастополя, и необходимо как можно скорее начать отправку в крепость боеприпасов и вооружения. Вы согласны со мной? – поставил вопрос ребром командующий, и это породило на лице Мехлиса гамму противоречивых эмоций.

Как комиссар, он должен был требовать скорейшего разбирательства во вновь возникших обстоятельствах. Однако как представитель Ставки и первый заместитель наркома обороны, он должен был в первую очередь думать о защите Севастополя от врага.

С не меньшим напряжением, чем сам Октябрьский, ждал ответа Мехлиса и Рокоссовский. Ему было важно знать, какую сторону для себя выберет армейский комиссар. Останется «карающей секирой Сталина» или станет пусть сложным и во многом непредсказуемым, но все же союзником.

Два начала, две противоположности боролись в душе товарища Мехлиса, но в конце концов государственник победил комиссара.

– Хорошо, я согласен на время приостановить разбирательство этого вопроса и вернуться к нему после, с учетом последующей деятельности адмирала Октябрьского, – вынес свой вердикт Мехлис, к огромному облегчению всех собравшихся командиров.

– Спасибо, товарищ Мехлис, – обрадовался комфронта и тут же взял быка за рога: – В первую очередь в Севастополь должны быть отправлены зенитные батареи и снаряды калибром 305 миллиметров для батарей крепости. Согласно моим данным сейчас в Севастополе имеется неполный полуторный боекомплект этого вида снарядов, а на сегодняшний день это главное оружие крепости в борьбе с врагом. Также считаю необходимым отправить гаубичный дивизион, находящийся в Туапсе, сейчас там войны нет, и больше пользы эти орудия принесут под Севастополем. Я прекрасно понимаю, что вместимость транспортов ограничена, и поэтому предлагаю давать им в сопровождение не эсминцы со сторожевиками, а крейсера. Они свободно могут разместить на своих палубах орудия и снаряды. Надеюсь, вы с этим согласны?

Вопрос о посылке крейсеров для адмирала был подобен острому ножу в сердце, но припертый к стене он был вынужден согласиться.

– Хорошо, товарищ командующий, флот даст транспортам надежное сопровождение, – пробубнил раздавленный Октябрьский.

– Прекрасно, но при этом на транспортах должны быть зенитные пулеметы, иначе они будут совершенно беззащитны перед атакой с воздуха, – продолжал резать правду-матку Рокоссовский.


– Как вы можете отдавать наших советских людей на растерзание гитлеровским стервятникам? У вас что, зенитных пулеметов нет?! – накинулся, было на адмирала Мехлис, но затем быстро взял себя в руки. – Я чувствую, что адмиралу Октябрьскому нужен будет хороший контроль, для исправления совершенных им преступных ошибок. Не беспокойтесь, товарищ командующий, вопросом о вооружении транспортов, отправляемых в Севастополь, зенитными установками я займусь лично и немедленно. Ни один транспорт не покинет порта без рапорта о полной боевой готовности к походу.

Мехлис хотел ещё что-то добавить, но в это время дверь кабинета командующего распахнулась и на его пороге возник запыхавшийся офицер связи.

– Товарищ командующий и вы, товарищ заместитель наркома, вас срочно вызывает по ВЧ Москва. Товарищ Сталин и товарищ Василевский… – доложил он, и на этом разбор полетов был прекращен.





Глава VII. «Лов осетра»




Прусская военная аристократия всегда тяготела к тому, чтобы давать своим военным операциям утонченные и звучные названия. «Охота на дроф» и «Лов осетра» как раз говорили о том, что в их разработке принимали участие сугубо генералы-аристократы. Военные операции, организованные под патронажем фюрера, всегда носили откровенно мистические названия типа «Барбаросса», «Айсштосс» или «Блауфукс». Верховный вождь рейха считал, что обладает способностями повелевать оккультными силами природы и, давая операциям подобные названия, обрекает их на победу. Если же операция оказывалась не совсем удачной, то всегда находились нерадивые исполнители блистательных идей, либо бравые молодцы доктора Геббельса создавали им победоносный ореол в глазах простых обывателей.

Операция по взятию Севастополя не относилась к разряду гениальных или блистательных операций, как «Канны» или «Багратион». Суть её была до удивления проста и банальна: используя многократное превосходство в авиации и артиллерии, взять штурмом крепость, которая была у немецкого командования костью в горле.

Разрабатывая «Лов осетра», Эрих Манштейн по давней привычке брюзжал на скупость Гитлера. Полностью сосредоточившись на главной операции вермахта сорок второго года, «Блау», он швырял лучшему стратегу Германии крошки со своего обеденного стола, отдавая все самое лучшее этому выскочке Паулюсу.

– От 22-й танковой дивизии нам оставили только батальон танков. От так необходимых нам егерей он дал ровно половину, а из обещанного подкрепления прислал лишь одну пехотную дивизию, все остальное румыны! – негодовал Манштейн. – Как брать этот Севастополь, если у тебя нет солдат, которых можно бросить на штурм, не оглядываясь на потери?!

Благородные выходцы из старинных прусских семейств сочувственно кивали своему полководцу, важно поблескивая своими родовыми моноклями. Присутствие их сразу отличало подлинных аристократов от молодых выскочек фюрера, который по своей воле, а не по правилам и порядку, возвел их в ранг генералов.

– Действительно, как можно штурмовать такую крепость, как Севастополь, имея вместо достаточных резервов пехоты лишь обещание прислать подкрепление в случае серьезного успеха? Неслыханно! Кого прикажете посылать на штурм в случае неуспеха? Тыловые подразделения, фельджандармов и работников штабов?! – вторили Манштейну штабисты, в этот момент сильно напоминая легендарные пикейные жилеты. Обсуждая укрепления Севастополя, они говорили о них в таком возвышенном тоне, словно те были равны или даже превосходили по своей силе и моще укрепления знаменитой линии Мажино или на худой конец полевые ставки Гитлера. Возвеличивая силу и крепость батарей и «фортов», которые им предстояло взять штурмом, сами того не понимая, германские генералы восхваляли силу и боевой дух простых защитников Севастополя, находящихся в них. Ибо для их уничтожения были собраны такие силы, какие не собирались немецким командованием ни до, ни после этого штурма.

Привычно перемывая кости Гитлеру, ставя ему в вину прижимистость в отношении живой силы, благородные «фоны» и «деры» беззастенчиво забывали сказать о том огромном количестве всех видов артиллерии, что приказом ОКВ было передано в их распоряжение.

То, что случайно обнаружили работники майора государственной безопасности Зиньковича, было лишь верхушкой огромного айсберга, главная часть которого осталась скрытой от глаз советской разведки. Ради уничтожения главной военно-морской базы русских моряков на юге великий вождь Германии средств не пожалел. По первому требованию Манштейна под Севастополь было отправлено десять батарей 150-миллиметровых гаубиц четырехорудийного состава, а также шесть батарей 210-миллиметровых мортир трехорудийного состава в дополнение к тому, что уже имелось у генерал-полковника.

В стремлении завалить севастопольские укрепления снарядами больших калибров желание Манштейна совпадало со слабостью фюрера. Участник Первой мировой войны, он навсегда остался зачарован силой и мощью орудий большого калибра, обрушивавших на голову противника снаряды разрушительной мощности. Встав во главе вермахта, Гитлер уделял особое внимание созданию сверхмощного «зверинца», и когда у него его попросили, он с радостью согласился, приказав Йозефу Геббельсу запечатлеть мощь германского оружия на кинопленке.

Почетный список сверхмощных осадных орудий, что были отправлены Манштейну, открывали три батареи 28-сантиметровых гаубиц производства Круппа. Созданные ещё для нужд рейхсвера, они чудом уцелели от уничтожения по решению Версальского мира и вот теперь были готовы сокрушить твердыни Севастополя. Вслед за ними на юг отправилась батарея трофейных чешских 300-миллиметровых мортир и две батареи 350-миллиметровых гаубиц М-1 производства «Рейнметалл». Созданные по личному приказу фюрера для уничтожения фортов линии Мажино, они не принимали участия в боевых действиях и теперь должны были получить первый боевой опыт.

Страшная мощь заключалась в стволах этих орудий, но и это не было пределом для калибра орудий, имевшихся в распоряжении немцев. 420-миллиметровая гаубица фирмы «Шкода», бьющая на расстояние почти пятнадцати километров, досталась вермахту вместе с другим вооружением чешской армии, так и не сделавшей ни одного выстрела по врагу. Вместе с другим 420-миллиметровым орудием, мортирой «Гамма», она занимала почетное место в главном артиллерийском арсенале фюрера. Бывшие враги теперь бок о бок должны были сражаться в едином строю против ненавистных для Германии и остального свободного мира евреев и большевиков.

Следующими в почетном списке осадных орудий шли две 600-миллиметровые самоходные мортиры – «Тор» и «Один», выявленные сотрудниками майора Зиньковича, в существовании которых упорно сомневалось ГАУ. Созданные фирмой «Рейнметалл» по личному распоряжению фюрера, они уже прошли обкатку боевыми действиями в июне сорок первого года, когда сокрушали своими тяжелыми бетонобойными снарядами оборону линии Молотова под Перемышлем и Брестом.

Прочитав отчет об их использовании, Гитлер пришел в восторг. Потрясая им, он гордо смотрел в глаза Кейтелю и Гальдеру, говоря, что миллионы рейхсмарок не были потрачены зря, однако больше достойных целей для этих установок на Восточном фронте не было. Простояв почти год без действий в глубоком тылу и изрядно покрывшись пылью, дорогие игрушки, к огромной радости заказчика, были вновь призваны в строй.

Предпоследнюю строчку перечня дальнобойных орудий занимали три железнодорожные установки «Бруно», чей калибр составлял 280 миллиметров. Некогда заказанные для линкора «Бисмарк» по решению Гитлера, они были установлены на железнодорожные платформы и под специальным камуфляжем напоминали нечто среднее между бронепоездом и хорошо охраняемым спецсоставом. Обладая дальностью стрельбы около 46 километров, они были отведены к северу от Бахчисарая в район станции Самохвалово. Именно там их и засекли разведчики из отряда капитана Махнева, но, не имея достаточной квалификации в определении орудий такого калибра, они приняли их за бронепоезда.

Об этом открытии было немедленно сообщено в Москву, но вместо благодарности партизаны получили нагоняй. Командование посчитало полученную информацию недостоверной и приказало разведчикам впредь не заниматься мифотворчеством. Не поверив донесениям один раз, высокое командование также не обратило внимания на информацию о том, что в двух километрах южнее Бахчисарая немцы создали «закрытую зону» как для местных жителей, так и для своих войск. Гестапо и фельджандармерия прочно изолировали этот район от любопытных глаз. Одно это должно было насторожить руководство разведки. Прагматичные немцы никогда не выбрасывали деньги «на ветер», но два плюс два не сложилось в высоких московских кабинетах, и появление в Крыму «Доры» осталось незамеченным.

Мощное 807-миллиметровое дальнобойное орудие, созданное также по личному распоряжению Гитлера, дабы превзойти легендарный «Колоссаль», из которого немцы обстреливали Париж, имело одну принципиальную особенность. Из-за своего огромного размера орудие могло стрелять только с железнодорожной платформы и только в определенном положении. Для обслуживания такого гиганта требовалось более двух тысяч человек, не считая батальона охраны. Силы и средства на одно только содержание этого монстра уходили огромные, но что не сделаешь ради воплощения давней мечты фюрера.

Другим подспорьем, направленным Гитлером в помощь Манштейну для взятия Севастополя, являлся VIII авиационный корпус Рихтгофена. После удачного отражения наступления войск маршала Тимошенко под Харьковом ОКВ решило вернуть ударную авиацию в Крым. В связи с предстоящим участием корпуса в штурме Севастополя он был срочно пополнен за счет других соединений 4-го флота бомбардировщиками Ю-88 и пикирующими бомбардировщиками Ю-87.

Определяя общую стратегию наступления на город-крепость, Манштейн взял за основу изобретение великого Ганнибала, применившего его в битве при Каннах. Суть его заключалась в крепких флангах при слабом центре, которые своими ударами сковывали активность противника. В качестве крепких флангов Манштейн определил два армейских корпуса под командованием генералов Хансена и Фреттер-Пико. Промежуток между ними был заполнен румынскими соединениями горного корпуса в составе двух дивизий.

Идеальным вариантом исполнения замыслов Манштейна было бы одномоментное наступление двух корпусов и скорейший прорыв обороны противника, но керченский плацдарм русских в тылу не позволял генерал-полковнику сделать это. Поэтому он был вынужден осуществлять свои «Канны» поэтапно.

Первым должен был действовать 54-й корпус генерала Хансена, в состав которого входило четыре дивизии и два батальона штурмовых орудий. При поддержке осадной артиллерии и бомбардировочной авиации он должен был разгромить северный фланг советской обороны и выйти к северному берегу Севастопольской бухты. После этого освободившиеся силы перебрасывались на юг, где все это время генерал Фреттер-Пико должен был наносить вспомогательный удар и не позволять противнику перебросить часть своих сил на север. Для самостоятельного штурма такого сильного укрепленного пункта, как Сапун-гора, сил трех дивизий, которыми обладал корпус, было явно недостаточно.

Что касается румын, то с самого начала боев в Крыму Манштейн хорошо знал боевые качества войск великого кондукатора и не строил никаких иллюзий. Оказавшись между правым и левым флангом германских корпусов, они получили приказ вести бои местного значения, держа в напряжении советскую оборону и сковывая находящиеся там войска. При этом специальным пунктом своего приказа Манштейн предписывал румынам каждодневное наступление на позиции противника, невзирая на понесенные при этом ими потери. Судьба расходного материала совершенно не волновала первого стратега германского рейха.

План предстоящей операции был составлен со всей тщательностью и в обстановке абсолютной секретности. Генерал-полковник мог поручиться за каждого из офицеров своего штаба, привлеченного к разработке и составлению этой операции. Все они были не один раз проверены в деле, и если бы кто-нибудь сказал, что среди них есть русский шпион, передавший план операции противнику, Манштейн воспринял бы эти слова как личное оскорбление и потребовал бы немедленной сатисфакции.

Единственным местом, откуда к врагу могли уйти сведения о намерении немецкого командования, были болтливые румыны. Важные и напыщенные от того, что их пригласили помочь попридержать русского медведя, пока германский фюрер не свернет ему голову, «наследники» древних римлян ради демонстрации собственной важности могли легко сболтнуть лишнего не там где надо. Поэтому о планах немецкого командования и их жертвенной роли в них румынским генералам было сообщено ровно за сутки до начала наступления. Это если и не исключало возможности утечки сведений к русским, то давало противнику минимум возможности предпринять контрмеры немецкому наступлению.

«Лов осетра» был отпечатан в трех экземплярах, один из которых был отправлен в ставку Гитлера, но, несмотря на все предосторожности, он стал известен противнику. Манштейна хватил бы удар, узнай он, что все его планы и намерения очень точно и подробно расписаны в докладной записке генерала Рокоссовского, отправленной им в Москву, в Ставку Верховного Главнокомандующего. И тут дело совершенно не заключалось в наличии в штабе 11-й армии глубоко законспирированного агента Берии или ГРУ, под позывным или «Верный», или «Ястреб», а возможно, и «Кармен». Такого человека в распоряжении советской разведки, к сожалению, не было и в помине. Главным источником информации, а точнее сказать, её генератором был сам генерал-лейтенант Рокоссовский.

Сначала воочию изучив положение советских войск под Севастополем, а затем прочитав кучу различных докладных и донесений, он сделал свои выводы, которые подробно изложил на бумаге. Просто и четко и одновременно аргументированно, опираясь на факты, Рокоссовский описал наступательные планы противника, их последовательность и даже указал примерные их сроки. В обстановке сплошных военных неудач Красной Армии под Ленинградом, Демянском, Ржевом, Курском, Харьковом и Керчью подобный шаг со стороны комфронта был рискованной смелостью.

Многие военные, прекрасно помнившие «ежовские» чистки 1930-х годов, «взбодренные» показательным судом над Павловым и тайным расстрелом руководства ВВС в сорок первом, на фоне последних неудач на фронте панически боялись проявить какую-либо инициативу, хорошо помня, что она всегда наказуема.

Одним словом, подобная докладная записка на имя Сталина могла дорого стоить её составителю. Неудачные примеры тому были прекрасно известны, но на этот раз рукой генерала двигало не банальное стремление угадать замыслы вождя или угодить ему. Просто произошла счастливая метаморфоза, когда вместо обычного исполнителя чужих идей и приказов на свет появился способный самостоятельно мыслить полководец. Появился после тактической неудачи, когда вместо страха и уныния от случившейся с ним неудачи он понял, как можно победить противника, и обрел уверенность в своих собственных силах.

В своей докладной записке Константин Константинович не только раскрыл замыслы противника, но и подробно изложил контрмеры, направленные на срыв вражеских намерений. Одним из важных пунктов его программы являлось взаимодействие армии и флота при обороне Севастополя. Учитывая, что единственный путь доставки в осажденный город людского пополнения и боеприпасов является морским, генерал предлагал на время переподчинить Черноморский флот Крымскому фронту.

– Отсутствие единого органа, способного быстро и действенно координировать действия армии и флота, может самым пагубным образом сказаться на обороне Севастополя. Согласование и утверждение их интересов через Ставку неизменно приводит к потере времени в принятии важного решения, что оборачивается прямой выгодой для врага. Моряки, в первую очередь, обеспокоены сохранностью своих кораблей, тогда как для армии важнее всего иметь возможность регулярного получения резервов и вооружения. Необходимо как можно скорее определить, чей приоритет важен для обороны Севастополя на данный момент, и исходя из этого действовать, – ставил в своей записке вопрос ребром генерал, и с ним было невозможно не согласиться.

Но не только в верховенстве над флотом видел спасение для Севастополя Рокоссовский. Предлагая неотложные меры по защите города, он по-прежнему считал главной задачей фронта наступление под Керчью. Для его проведения он не требовал от Ставки больших сил и средств, полагая, что даже продвижение на несколько километров вперед заставит Манштейна если не отступить от стен города, то хотя бы ослабить натиск.