Жажда

Две женщины, страдающие ожирением, скорее шли, чем бежали, болтали и так тяжело дышали, что не услышали приближения Харри. Он свернул на узкую тропинку и внезапно оказался на незнакомой территории. Деревья здесь стояли плотнее, преграждая путь утреннему свету, и Харри успели охватить какие-то детские воспоминания, но потом он снова выбежал на открытую территорию. Ему был знаком страх заблудиться и никогда не найти дорогу домой. Но сейчас он твердо знал, куда ему надо, где его дом.

Некоторым людям нравился свежий воздух этого высоко расположенного района, мягкие, бегущие по пригоркам лесные тропинки, тишина и запах еловой хвои. Харри нравился вид, открывающийся на город, нравился его звук и его запах, ощущение, что к нему можно прикоснуться, нравилось знание, что в нем можно утонуть, погрузившись на самое его дно. Недавно Олег спросил, как бы Харри хотел умереть. Харри ответил, что хотел бы умереть во сне. Олег выбрал внезапную и относительно безболезненную смерть. Харри же соврал. Он бы хотел напиться до смерти в одном из баров города, раскинувшегося внизу. И он знал, что Олег тоже соврал, что он бы тоже выбрал свой бывший ад и рай и вколол бы себе смертельную дозу героина. Алкоголь и героин. Две любовницы, которых они могли оставить, но не могли забыть, сколько бы времени ни прошло.

Харри совершил последний рывок по подъездной дорожке, слушая, как гравий вылетает из-под кроссовок и падает на землю. За занавесками в окне соседнего дома он различил силуэт госпожи Сивертсен.

Харри принял душ. Ему нравилось мыться под душем. Кому-нибудь стоило написать книгу о том, что такое душ.

Вымывшись и вернувшись в спальню, он увидел стоящую у окна Ракель в одежде для работы в саду – в резиновых сапогах, рабочих перчатках, старых джинсах и поношенной шляпе. Она развернулась вполоборота и убрала пару темных прядей, выбившихся из-под шляпы. Харри задумался, знает ли она, как мило выглядит в этом наряде. Вероятно.

– И-и-и, – тихо сказала она и улыбнулась. – Голый мужчина.

Харри встал позади нее, опустил руки ей на плечи и начал массировать их легкими движениями.

– Что ты делаешь?

– Смотрю в окно. Как ты думаешь, нам надо что-нибудь сделать до прихода «Эмилии»?

– Эмилии?

Ракель рассмеялась.

– Что?

– Ты так резко прекратил массаж, любимый. Расслабься, к нам придет не человек. Всего лишь ураган.

– Ах эта «Эмилия»… Послушай, наша крепость способна выдержать пару природных катаклизмов.

– Именно так мы, жители этой горы, и думаем, да?

– Что мы думаем?

– Что наша жизнь – это крепость. Неприступная. – Она вздохнула. – Мне надо съездить купить еды.

– Домашний ужин? Мы еще не были в том перуанском ресторане на улице Бадстюгата. Там не очень дорого.

Одной из холостяцких привычек Харри, к которой он пытался приобщить Ракель, было не готовить ужины дома. Она вроде бы купилась на его аргументы, что рестораны – одна из хороших идей цивилизации. Что уже в каменном веке люди понимали, что большая кухня и совместные приемы пищи гораздо разумнее, чем три часа, потраченные ежевечерне каждым человеком на планирование, закупку продуктов, их приготовление и мытье посуды. На возражения Ракели, что это слегка отдает декадансом, он отвечал, что семьи с двумя детьми, оборудующие себе кухни за миллионы крон, – вот настоящий декаданс. И что здоровое, недекадентское использование ресурсов – это заплатить получившим образование поварам то, что им полагается, за приготовление пищи на большой кухне, чтобы те, в свою очередь, платили Ракели за юридические услуги или Харри за обучение полицейских.

– Сегодня моя очередь, я плачу́, – сказал он, обнимая ее правой рукой. – Останься.

– Мне надо в магазин, – ответила она и скорчила гримасу, когда он прижал ее к своему еще влажному телу. – Придут Олег с Хельгой.

Он прижал ее еще крепче:

– Да? Мне показалось, ты сказала, что люди к нам не придут?

– Ты сможешь провести пару часов с Олегом и…

– Я шучу. Мне будет приятно. Но может, мы лучше…

– Нет, мы не будем приглашать их в ресторан. Хельга здесь еще не бывала, а я хочу по-настоящему с ней познакомиться.

– Бедная Хельга, – прошептал Харри и собрался укусить Ракель за мочку уха, как вдруг заметил кое-что между ее грудью и шеей.

– Что это? – Он осторожно прикоснулся кончиком пальца к красному пятнышку.

– Где? – спросила она и пощупала сама. – А, это. Врач брал анализ крови.

– Из шеи?

– Не спрашивай почему. – Она рассмеялась. – Ты такой милый, когда беспокоишься.

– Я не беспокоюсь, – возразил Харри. – Я ревную. Это моя шея, и я знаю, что ты испытываешь слабость к врачам.

Ракель рассмеялась, а он крепче сжал ее в объятиях.

– Нет, – произнесла она.

– Нет? – переспросил он и услышал, как ее дыхание мгновенно стало более тяжелым. Почувствовал, как ее тело словно поддалось.

– Черт бы тебя побрал, – простонала Ракель.

Она страдала тем, что сама называла «мучениями от быстрого возбуждения», а ругательства были первым признаком его наступления.

– Может, нам стоит на этом остановиться, – прошептал Харри, отпуская ее. – Садик не прибран.


– Поздно, – прохрипела Ракель.

Он расстегнул ее джинсы и стянул вместе с трусиками ниже колена, прямо до голенищ сапог. Она наклонилась вперед, ухватилась одной рукой за подоконник и хотела другой рукой снять шляпу.

– Нет, – прошептал Харри, наклонившись вперед так, что его голова оказалась рядом с ее. – Пусть она останется.

В его уши полился ее тихий клокочущий смех. Боже, как он любил этот смех. Другой звук примешался к смеху – жужжание вибрирующего телефона, лежащего на подоконнике рядом с ее рукой.

– Брось его на кровать, – прошептал он, отгоняя желание взглянуть на дисплей.

– Это Катрина Братт, – сказала она.



Ракель натягивала джинсы, глядя на Харри.

Его лицо стало очень сосредоточенным.

– Как давно? – спросил он. – Понимаю.

Она видела, как он уходит от нее, прислушиваясь к звуку голоса другой женщины в телефоне. Ракель хотела протянуть к нему руки, но было уже поздно, он был не с ней. Обнаженное стройное тело с мускулами, извивающимися, как корни, под бледной кожей, все еще стояло перед ней. Взгляд глаз синего цвета, почти вымытого из радужной оболочки годами злоупотребления алкоголем, был по-прежнему устремлен на нее. Но ее он больше не видел, взгляд его был направлен внутрь. Накануне вечером Харри объяснил ей, почему ему пришлось взяться за это дело. Она не протестовала. Потому что, если Олега выгонят из Полицейской академии, он снова может попасть в порочный круг. А если бы ей пришлось выбирать между потерей Харри и потерей Олега, она выбрала бы потерю Харри. Она несколько лет тренировалась терять Харри, она знала, что может жить без него. Она не знала, может ли жить без своего сына. Но когда он объяснял, что делает это ради Олега, его слова отдались у нее в голове эхом недавно произнесенной им фразы: «Потому что может настать день, когда мне действительно потребуется солгать, и тогда будет хорошо, если ты подумаешь, что я говорю правду».

– Я сейчас же приеду, – сказал Харри. – Адрес?

Он положил трубку и начал одеваться. Быстро, ловко, точно выверенными движениями. Как машина, наконец-то делающая то, для чего была построена. Ракель наблюдала за ним, запоминая все, как запоминают любовника, с которым предстоит разлука.

Он промчался мимо Ракели, не взглянув на нее и не попрощавшись. Она была вытеснена, удалена из его мыслей одной из двух его настоящих любовниц. Алкоголь и убийство. И их она боялась больше всего.



Харри стоял перед оранжевыми и белыми заградительными лентами, как вдруг окно первого этажа дома распахнулось и из него показалась голова Катрины Братт.

– Пропустите его! – прокричала она молодому полицейскому в форме, преграждавшему путь Харри.

– У него нет документов, – возразил полицейский.

– Это Харри Холе! – прокричала Катрина.

– Правда? – Полицейский окинул Харри взглядом с головы до ног, прежде чем поднять ленту. – Я думал, что это всего лишь слухи, – добавил он.

Харри поднялся по трем ступенькам, ведущим к открытой двери в квартиру. В помещении он прошел по тропинке из миниатюрных белых флажков, расставленных криминалистами в местах обнаружения улик. Один из криминалистов стоял на коленях и ковырялся в трещине в полу.

– Где?..

– Там, дальше, – ответил тот.

Харри остановился перед дверью, на которую ему указали. Он сделал вдох и освободил разум от мыслей. А потом вошел.

Он вбирал в себя все, что мог: свет, запахи, интерьер, все, что там было. Все, чего там не было.

– Доброе утро, Харри, – сказал Бьёрн Хольм.

– Можешь отодвинуться? – тихо произнес Харри.

Бьёрн отступил от дивана, над которым склонялся, и взгляду Харри открылся труп. Вместо того чтобы подойти поближе, Харри отошел на шаг назад. Сцена. Композиция. Целостность. Потом он приблизился и стал разглядывать детали. Женщина сидела на диване, раскинув ноги так, что были видны ее черные трусики. Голова была откинута на спинку дивана, длинные крашеные светлые волосы свисали с нее. Часть горла отсутствовала.

– Ее убили вон там, – сказал Бьёрн, указывая на стену у окна.

Взгляд Харри скользил по обоям и неисследованным планкам паркета.

– Меньше крови, – заметил Харри. – В этот раз он не прокусил сонную артерию.

– Может, промахнулся, – ответила Катрина, проходя в комнату из кухни.

– Если он кусал, то у него сильные челюсти, – сказал Бьёрн. – Средняя сила человеческого укуса составляет семьдесят килограммов, но здесь, судя по всему, он вырвал гортань и часть трахеи одним укусом. Даже имея острые железные зубы, для этого надо приложить значительные усилия.

– Или значительную ярость, – произнес Харри. – Ты видишь в ране ржавчину и краску?

– Нет, но их отставшие частицы, возможно, удалились, когда он кусал Элису Хермансен.

– Мм, либо так, либо здесь использовались не железные зубы, а что-то другое. И труп не перенесли на кровать.

– Я понимаю, к чему ты клонишь, Харри, но это тот же самый убийца, – сказала Катрина. – Иди взгляни.