Жажда

Он знал, что она не такая, как те, другие. Пенелопа Раш хотела жить. Она была крупной и сильной. А сумка с ключами от квартиры лежала тремя этажами ниже. Он почувствовал, что она выпустила воздух из легких, и усилил обхват ее груди. Как удав. Констриктор. Мышца, напрягающаяся все больше всякий раз, когда добыча выпускает воздух из легких. Он хотел, чтобы она была живой. Живой и теплой. Со своим прекрасным желанием выжить, которое он мало-помалу уничтожит. Но как? Даже если ему удастся протащить ее в таком положении до самого низа, чтобы взять ключи от квартиры, существовал риск, что кто-нибудь из соседей услышит их и поднимет тревогу. Он почувствовал приближение ярости. Ему надо было пропустить Пенелопу Раш. Надо было принять такое решение еще три дня назад, когда он обнаружил, что она сменила замки. Но потом ему повезло, он установил с ней контакт в «Тиндере», она согласилась встретиться в том тихом местечке, и он подумал, что у него все равно получится. Проблема в том, что, когда находишься в маленьком тихом месте, его немногочисленные посетители запоминаются намного лучше. Один из посетителей смотрел на него слишком долго. И он занервничал, захотел как можно скорее уйти оттуда и чересчур поспешил. Пенелопа заартачилась, отказала ему и ушла.

Он учитывал эту возможность: его автомобиль находился поблизости. Ехал он быстро. Не настолько быстро, чтобы его могла остановить полиция, но достаточно быстро, чтобы занять позицию в леске до того, как она выйдет из метро. Она не поворачивалась ни когда он шел за ней, ни когда доставала из сумочки ключи и заходила в подъезд. Ему удалось вставить ногу в дверь до того, как та захлопнулась.

Он почувствовал, как по телу Пенелопы пробежала дрожь. Он знал, что скоро она потеряет сознание. Его эрегированный член упирался в ее зад. В мясистый, широкий женский зад. У его матери была такая же попа.

Он знал, что мальчик явился, что сейчас он начнет действовать, что он кричит там, внутри, что его надо накормить. Сейчас. Здесь.

– Я люблю тебя, – прошептал он ей в ухо. – Это правда, Пенелопа, и поэтому я сделаю тебя порядочной женщиной до того, как мы продолжим.

Она обмякла в его руках, и он, поддерживая ее одной рукой, второй быстро залез в карман куртки.



Пенелопа Раш очнулась и поняла, что была в отключке. Стало темнее. Она пошевелилась, ее руки что-то стягивало и сжимало, что-то врезалось в запястья. Она подняла взгляд. Наручники. И что-то матово блестело на безымянном пальце.

Потом она ощутила боль между ног и посмотрела вниз в тот момент, когда он вынимал из нее руку.

Его лицо было наполовину в тени, но она увидела, как он поднес пальцы к носу и втянул в себя воздух. Она попыталась закричать, но не смогла.

– Хорошо, моя возлюбленная, – сказал он. – Ты чиста, значит можем начинать.

Он расстегнул куртку, рубашку, распахнул ее и обнажил грудь. Перед глазами Пенелопы предстала татуировка – лицо человека, кричащего так же беззвучно, как и она. Он стоял, выпячивая грудь вперед, как будто хотел продемонстрировать ей эту татуировку. Или наоборот. Возможно, показывали ее. Показывали этому осклабившемуся дьявольскому изображению.

Он опустил руку в карман куртки, вынул что-то и показал ей. Черное. Железное. Зубы.

Пенелопа вдохнула немного воздуха. И закричала.

– Вот так, да, возлюбленная, – засмеялся он. – Вот так, да, музыка для работы.

Потом он широко раскрыл рот и вставил в него челюсть.

Звуки этой музыки эхом отдавались от стен. Его смех и ее крик.



В редакции «ВГ» гул голосов смешивался со звуками новостных международных программ, показываемых на больших настенных телеэкранах на стенах. Редактор новостей и редактор первой полосы занимались постоянным обновлением сетевой версии газеты.

Мона До и ее фотограф склонились над столом редактора новостей и изучали изображение на его мониторе.

– Я старался как мог, но у меня просто-напросто не получилось сделать его зловещим, – вздохнул фотограф.

И Мона констатировала, что он прав. Халлстейн Смит выглядел слишком жизнерадостным, хотя над ним и сияла полная луна.

– Все равно может сойти, – сказал редактор новостей. – Посмотрите, сколько просмотров. Девятьсот в минуту.

Мона взглянула на счетчик справа на мониторе.

– У нас есть победитель, – произнес редактор. – Мы переместим статью на самый верх. Может, спросить дежурного редактора, не хочет ли она поменять первую полосу?

Фотограф протянул Моне кулак, и она безропотно позволила своим костяшкам коснуться его. Ее отец утверждал, что этот жест сделали популярным Тайгер Вудс и его кедди. Они поменяли обязательный жест «дай пять», после того как кедди повредил руку своего игрока слишком жестким «дай пять» после питча Тайгера в шестнадцатую лунку в последнем круге турнира «Мастерс». Для отца Моны настоящим горем был ее врожденный дефект бедра, ведь из-за него она не могла стать игроком в гольф, о чем мечтал отец. Сама же Мона возненавидела гольф с первого раза, как отец привел ее на тренировочное поле, но, поскольку уровень спортсменов был до смешного низким, Мона умудрилась победить, произведя короткий уродливый удар. Тренер национальной молодежной сборной отказался взять ее в команду, сказав, что лучше проиграет с командой, которая, по крайней мере, похожа на команду, играющую в гольф. Поэтому Мона убрала клюшки для гольфа в подвал к папе и пошла в зал для силовых упражнений, где никто не возражал против способа, которым она поднимала сто двадцать килограммов. Количество килограммов, количество ударов, количество просмотров. Успех можно измерить в цифрах, утверждавшие иное просто боялись правды и совершенно серьезно верили, что среднестатистическому человеку необходим самообман. Но в данный момент Мону больше интересовали комментарии. Потому что после слов Смита о том, что вампирист не думает о риске, ей в голову пришла одна мысль. Возможно, он читает «ВГ». И возможно, он напишет в Интернете комментарий.

Ее взгляд скользил по комментариям по мере их поступления.

Но все они были обычными.

Их писали люди, выражавшие свое сочувствие жертвам.

Доморощенные социологи, которые объясняли, почему та или иная политическая партия несет вину за то, что общество производит тот или иной тип нежелательных личностей, в данном случае – вампириста.

Еще были палачи, призывающие к смертной казни и кастрации по любому подходящему поводу.

И конечно, имелись юмористы-неудачники, которые пытались подражать своим кумирам-комикам и отстаивали точку зрения, что шутить можно над чем угодно. «Посоветовать хорошую музыку? „Wampire“!!!»[15]. «Срочно продавайте акции „Тиндера“!»

Но если бы Мона нашла подозрительный комментарий, что бы она сделала? Сообщила Катрине Братт и компании? Возможно. Она задолжала это Трульсу Бернтсену. Или же она могла позвонить блондину Виллеру и сделать его своим должником. Даже не регистрируясь в «Тиндере», люди распределяют друг друга направо и налево.

Мона зевнула, подошла к своему письменному столу и взяла сумку.

– Я поеду на тренировку! – прокричала она дежурному редактору.

– На тренировку в такое время? Но скоро ночь!

– Позвони мне, если что-нибудь произойдет.


– Твоя смена закончилась час назад, До, теперь другие…

– Это мое дело, и ты позвонишь мне, хорошо?

Закрывая за собой дверь, она услышала смех. Может, он был вызван ее походкой, а может, ее высокомерием, говорящим «способная девочка все сделает сама». Ей было плевать. Она ходит странно. И она сделает все сама.

Лифт, шлюз, крутящаяся дверь, и вот она вышла из стеклянного здания прессы на свет полной луны. Мона сделала вдох. Должно произойти что-то серьезное, она просто знала это. И знала, что будет принимать в этом участие.



Трульс Бернтсен припарковал машину рядом с крутой извилистой дорогой. В темноте под ним находились безмолвные кирпичные здания – уничтоженная промышленность Осло – и железнодорожные пути с проросшей между шпалами травой. А позади этого – новый архитектурный конструктор, квартал «Штрихкод», похотливость нового бизнеса, контрастирующая с серьезностью исчезнувшей рабочей жизни, в которой минимализм являл собой экономную функциональность, а не эстетический идеал.

Трульс посмотрел на дом на вершине холма, купающийся в лунном свете.

В окнах горел свет, и Трульс знал, что Улла находится там. Может быть, она, как обычно, сидит на диване, подогнув под себя ноги, и читает книгу. Если он поднимется на горку в лесу и возьмет с собой бинокль, он сможет это выяснить. А если она действительно читает, он увидит, как она заправляет светлые пряди волос за ухо, как будто все время должна прислушиваться. Не проснулись ли дети. Не нужно ли чего Микаэлю. Или просто не подходит ли дикое животное, например газель, к водопою.

Рация шипела и трещала, в ней раздавались короткие сообщения, потом все стихало. Звуки города, врывавшиеся на полицейскую волну, успокаивали его больше, чем музыка.

Трульс смотрел на только что открытый бардачок. Бинокль лежал за служебным пистолетом. Он дал себе слово, что покончит с этим, ведь время пришло, ему это больше не нужно, потому что он обнаружил, что в море водятся и другие рыбы. Ну да. Морской черт, керчак да морской дракон. Трульс услышал собственное хрюканье. Именно из-за этого смеха он получил прозвище Бивис. Из-за смеха и массивной нижней челюсти. А там, наверху, сидит она, запертая в слишком большом дорогом доме с террасой. Заливая ее фундамент, Трульс во влажном цементе похоронил труп наркодилера – труп, о котором было известно только Трульсу и из-за которого у него не было ни единой бессонной ночи.

Резкий звук рации. Голос из экстренного центра:

– У нас есть машина в районе Ховсетера?

– Тридцать первый в Скёйене.

– Ховсетервейен, сорок четыре, подъезд «Б». У нас тут истеричные жильцы говорят, что у них на лестнице какой-то псих напал на женщину из их дома, но они не решаются вмешаться, потому что он разбил лампочку на лестнице и там совсем темно.

– Напал с оружием?

– Они не знают. Они говорят, что видели, как он ее кусает, а потом стало темно. Звонивших зовут Амундсены.

Трульс среагировал мгновенно и нажал кнопку на рации:

– Инспектор Трульс Бернтсен на связи, я ближе, я проверю.

Он завел двигатель, нажал на газ, вырулил на дорогу и услышал сердитое бибиканье следовавшего за ним автомобиля.

– Хорошо, – ответил экстренный центр. – Где вы, Бернтсен?

– Совсем рядом, как я сказал. Тридцать первый, будете на подхвате, так что, если приедете первыми, подождите. Есть подозрения, что преступник вооружен. Повторяю, вооружен.

Субботний вечер, движения почти нет. Если он поедет на полной скорости по Оперному туннелю, по прямой линии, пересекающей центр города под Осло-фьордом, он приедет на семь-восемь минут позже тридцать первого. Эти минуты, конечно, могли быть решающими как для жертвы, так и для поимки преступника, зато инспектор Трульс Бернтсен мог стать полицейским, арестовавшим вампириста. Не говоря уже о том, сколько заплатит «ВГ» за интервью первому прибывшему на место преступления. Он посигналил, и «вольво» освободил ему путь. Две полосы. Три полосы. Полный газ. Сердце бьется о ребра. Вспышка камеры, регистрирующей скорость в туннеле. Полицейский на службе, лицензия на то, чтобы послать всех в этом гребаном городе к чертовой матери. На службе. Кровь пульсирует в венах, замечательное чувство, как будто наступает сексуальное возбуждение.

– Ace of space! – воскликнул Трульс. – Ace of space!



– Да, это тридцать первый, мы ждем уже несколько минут. – Мужчина и женщина стояли позади патрульной машины, припаркованной прямо у подъезда «Б».

– Медленно едущий грузовик не хотел меня пропускать, – сказал Трульс, удостоверившись в том, что пистолет заряжен, а магазин полон. – Слышали что-нибудь?

– Внутри тихо. Никто не входил и не выходил.

– Тогда мы входим. – Трульс указал на полицейского: – Ты пойдешь со мной. Возьми фонарик. – Он кивнул женщине. – Ты останешься здесь.

Двое мужчин подошли к входной двери. Трульс заглянул через стекло в темный подъезд и нажал на кнопку звонка с фамилией Амундсен.

– Да? – прошептал голос.

– Полиция. Слышали что-нибудь после того, как позвонили нам?

– Нет, но он еще может быть там.

– Хорошо. Открывайте.

В замке загудело, и Трульс открыл дверь.

– Иди вперед и свети.

Трульс услышал, как полицейский сглотнул:

– Я думал, вы сказали, на подхвате, а не в первых рядах.

– Радуйся, что пришел не один, – прошептал Трульс. – Вперед!