Жена башмачника
Часть 63 из 89 Информация о книге
– Мне не нужны эти деньги. – Почему? Они принадлежат твоему отцу. Ты всегда говорил, что хотел бы, чтобы у тебя что-нибудь от него осталось. Эти акции – возмещение ущерба, выплаченное компанией за его смерть. – Но это уже ничего не изменит, правда же, Энца? – Ему бы хотелось, чтобы акции достались тебе. – Купи на эти деньги мебель. Или пошли моему брату как пожертвование для бедных. Эти акции – плата за кровь. Они могли бы изменить нашу жизнь, если бы нашли нас четырнадцать лет назад, когда моей матери пришлось продать все, чтобы выплатить долги. Но сейчас ее нет с нами, мой брат – священник, а мне эти деньги не нужны. Он указал на полки, заполненные ботинками. У каждой пары был ярлычок, на котором значилось имя клиента и время выполнения заказа. – Вот мое наследство. Упорный труд. Ты. Мы. А остальное не имеет значения. Это всего лишь деньги. Деньги, которые я не заслужил. Они – напоминание обо всем, что я потерял и никогда не обрету вновь. Энца молча сложила бумагу и убрала в конверт. К этому вопросу она больше не возвращалась. Просто обналичила акции и открыла в Чисхолме совместный банковский счет. И постаралась забыть. Вход в квартиру Латини украшали гирлянды еловых ветвей, перевязанные голубыми лентами. Дверь открыл Луиджи: – Buon Natale! Луиджи обнял сначала Энцу, потом Чиро, забрал у них пакеты и свертки. Паппина украсила праздничный стол свечами и белым фарфором. Запах соуса из сливочного масла с чесноком, томившегося на плите, разливался по всем трем комнатам квартиры. К пустой колыбели в углу были привязаны тонкие белые ленточки. Паппина, на последнем месяце беременности, хлопотала на кухне. Она не могла нарадоваться гостям. – Что готовишь? – спросил Чиро. – Улиток с маслом и чесноком. – А пятицентовик положила? – Нет еще. Действуй! Чиро выудил из кармана монетку и бросил в сковороду, где тушились улитки. Через несколько секунд Паппина выловила монетку, по-прежнему сиявшую серебром. Итальянцы не едят улиток, если монета потемнела. Ведь это верный признак, что улитки испортились. – Отличные! – Хорошо бы! Умираю с голоду, – объявила Энца, входя в кухню и тут же отбирая у Паппины кастрюлю с пастой. Следом появился и Луиджи с бокалами вина. – Сегодня утром Чиро ходил со мной к мессе. – Да быть не может! – воскликнул Луиджи. – А мы были в церкви Святого Альфонса, – сказала Паппина. – Если мы хотим крестить ребенка, должны платить десятину, – объяснил Луиджи. – Тебя послушать, так все, что церкви нужно, – твои деньги, – заметила Паппина. – И от денег не откажутся, но предпочитают души, – сказал Чиро. – Твой брат – священник, а ты такое говоришь! – Энца слегка хлопнула Чиро по щеке. – Знаешь ведь, что тебе там понравилось. Славословия и гимны ты слушал с удовольствием. Верно? – Ну да. А глядя на статуи, словно возвращался во времена Сан-Никола. Удивительно – то, чем ты занимался в детстве, навсегда с тобой. – Надеюсь, кое с чем ты все же расстался, – пошутил Луиджи. – Да, я теперь счастливый муж. Смотрю только на Энцу. – Умница, – рассмеялась Паппина. – Я изменился к лучшему, – улыбнулся Чиро. – Ловим тебя на слове, – сказала Паппина. – Отнесешь блюдо с индейкой на стол? Здесь нужна мужская сила. Я не вынимала из птицы кости. Чиро поднял блюдо и направился в гостиную. Энца проследила за ним взглядом. Похоже, с годами ее муж становится только красивее. Она представила, что в старости, когда его каштановые волосы поседеют, он будет для нее даже более привлекательным. Энца замечала, как заглядываются на него другие женщины. Она прошла вслед за Чиро в столовую. Он поставил блюдо на стол, распрямился и потер поясницу. – Милый, с тобой все в порядке? – спросила Энца, помассировав ему спину. – Болезнь башмачника, – заметил Луиджи. – Подложи колоды под раскроечный стол, чтобы повыше было. Всего несколько дюймов спасут шею и плечи. Пока я так не поступил, спина прямо убивала меня, а теперь чувствую себя куда лучше. – Сделаю, – ответил Чиро. – А эти колоды помогут побыстрее управляться с работой? – Сомневаюсь, – засмеялся Луиджи. В утро Рождества Энца пошла к ранней мессе одна. Чиро устал после вчерашних посиделок у Латини, а кроме того, его традиционный ежегодный визит в церковь уже состоялся накануне. Не став будить мужа, она оставила записку, что после мессы задержится. Она не хотела сообщать Чиро о своем рождественском подарке, пока не была полностью уверена, что он одобрит его. Энца пешком направилась на кладбище Святого Иосифа, примерно в миле от Чисхолма. Ей нравилось ходить, и во время дальних прогулок она всегда вспоминала, как бродила по горам в Скильпарио. Под ногами похрустывал свежий снег, воздух пах сосновой хвоей и дымком, долетавшим с окрестных ферм. Зима в Чисхолме была окрашена в белое и серое, подобно оперению полярной совы или перьям вестников весны – серых соек. По сторонам дороги высились высокие ели со стволами столь толстыми, что Энца не смогла бы обхватить дерево в одиночку. Лес стоял нетронутый, и это тоже напоминало ей об Альпах. Между Чисхолмом и Хиббингом полно вырубок – там лес стал жертвой прогресса. Наверное, лишь вопрос времени, когда доберутся и до этих деревьев. Но сегодняшним утром все они принадлежали только ей. Энца открыла створку черных кованых ворот, ведущих на кладбище. На снегу лежали тени голых ветвей. Виднелось лишь несколько статуй – Девы Марии и коленопреклоненных ангелов, а в основном территорию кладбища занимали ряды простых надгробий из полированного мрамора с затейливой вязью эпитафий. В отличие от кладбища в Скильпарио здесь не было ни мавзолеев с алтарями и цветными фресками, ни позолоченных ворот, ведущих в гранитные склепы. Священник одолжил ей карту. В центре кладбища, под сенью рощицы по-зимнему голых деревьев, были похоронены погибшие в шахтах. Энца шла мимо надгробий, смахивая перчаткой снег, чтобы прочесть имена. Шубич, Калибабский, Паулуччи, Перкович. Эти люди работали в шахтах Махонинга, в шахте Стивенсона в Штутце, на рудниках Берт-Пул, Берт-Селлерс и Хал. Тела католиков везли из Хиббинга и уже здесь служили заупокойную мессу. Семьям в Европу посылали фотографии, но иногда сообщать о случившемся было некому, потому что шахтеры не оставили никаких сведений о близких. Однако останков Карло Ладзари не нашли. Он погиб при пожаре. Энца наклонилась и протерла надгробный камень. КАРЛО ЛАДЗАРИ 1871–1904 Она улыбнулась. Надпись на гладком черном граните была выполнена золотом. Энца перекрестилась. – Энца! – услышала она голос Чиро. Муж торопился к ней по дорожке, лицо его было встревожено. – Мороз же! Монсеньор Шиффер сказал, где тебя найти. Чиро увидел на полированном граните имя своего отца. – Что это? – потрясенно спросил он. – Это я установила здесь камень. Потратила часть денег от продажи его акций. Мне кажется, так было правильно. – Голос Энцы дрогнул, она боялась реакции мужа. – Прости. Я не хотела расстраивать тебя еще больше, поэтому ничего не сказала. – Энца опустилась на колени рядом с надгробием. – Зачем надгробие, если тело сгорело? – Потому что он жил. Потому что он твой отец. Я захоронила здесь ящичек с вашими портретами – твоим и Эдуардо, письмом от меня и локоном твоих волос. Падре освятил все это, и несколько дней назад установили плиту. Я ее еще не видела. Энца посмотрела на мужа и поняла, что на самом деле очень плохо знает Чиро. Она совершенно не представляла его реакцию. Чиро опустился на колени рядом с женой и заплакал. Энца склонилась к нему и обвила его руками. – Я всегда надеялся, что это неправда. – Ты и должен был надеяться. Я бы тоже надеялась. – Всю жизнь мне говорили, что я похож на него внешне, что думаю, как он… – Голос Чиро сорвался. – Но я никогда не знал его. Помню какие-то мелочи, но не уверен, мои ли это воспоминания. Я так часто слушал рассказы Эдуардо, что будто видел сам то, о чем он говорил. Ведь можно подумать, что взрослому человеку уже не нужен отец, не нужно держаться за мысли о нем. Знаю, с моей стороны глупо было притворяться, что отец может быть жив, но мне так хотелось, чтобы это оказалось правдой. Я так в этом нуждался… Энца вытащила из кармана лист кальки и карандаш. Попросив Чиро приложить листок к камню, она принялась заштриховывать каждое углубление в граните. Мало-помалу имя ее свекра и даты его жизни возникли на белой бумаге, как палимпсест, как доказательство, что у Карло Ладзари были настоящие похороны. Она аккуратно сложила кальку и спрятала ее в карман, а затем помогла мужу подняться на ноги. – Пошли домой, – сказала она. Они покинули кладбище, закрыли ворота. Возвращаясь на Вест-Лейк-стрит, они прижимались друг к другу, чтобы защититься от пронизывающего зимнего ветра. И если бы случайный прохожий увидел их этим рождественским утром, он не смог бы решить – это муж поддерживает жену или она помогает ему держаться прямо. Энца беспокоилась, успеет ли добраться в Хиббинг до того, как у Паппины начнутся схватки. Поэтому Луиджи заплатил курьеру вперед, чтобы при первых признаках схваток тот поехал в Чисхолм на трамвае – сообщить Энце, что время пришло. За две недели, предшествовавшие сроку, в окрестностях Железного хребта не выпало ни снежинки. Хотя январские сугробы никуда не делись, морозы не ослабевали и дороги были скользкими от льда, трамвайные рельсы оставались чистыми. Энца смогла бы добраться до дома Паппины за каких-то полчаса. Когда появилась Стелла, Энца помогала повитухе. К родам других детей ее не подпускали, но к рождению Стеллы Энца уже превратилась для братьев и сестер во вторую мать. Она купала их, кормила, учила читать. Джакомина была настолько уверена в старшей дочери, что полностью доверяла ей детей, разрешая ходить с ними в горы собирать травы. Рожая Стеллу, Джакомина не кричала. Энца помнила, что в комнате было темно и тихо. Она испытала настоящее благоговение, когда дитя выскользнуло из тела матери и упало на руки повитухе, будто букет цветов. Пока Паппина кричала и корчилась в схватках, Энца держала ее за руку. Но наконец первенец Латини показался на свет и заорал – прекрасный крупный мальчик. В хиббингской больнице были сиделки, так что Паппина могла позволить себе несколько дней отдохнуть, прежде чем вернуться домой, где Энца уже все подготовила. Энца погрузилась в хорошо знакомую жизнь семьи, где есть новорожденный. Она собрала колыбель, следила за тем, чтобы Луиджи не голодал, стирала, помогала Паппине помыться, поддерживала в доме чистоту. Сварила большую кастрюлю супа на мясном бульоне – с томатами, разными корешками и перловой крупой, чтобы Паппина могла набраться сил. У Энцы кружилась голова при мысли, что однажды Паппина сделает то же самое для нее. Через пять дней Энца вернулась в Чисхолм. По дороге она с улыбкой смотрела в окно и думала, что ни от чего женщина так не устает, как от ухода за ребенком. Войдя в лавку, она улыбнулась мужу. Чиро отложил инструмент: – Как юный Джон Латини?