Жена башмачника
Часть 72 из 89 Информация о книге
На рассвете доктор осмотрел ребенка и сказал, что худшее позади. Они лишь подержат малыша несколько дней, чтобы убедиться, что он достаточно окреп. Чиро остался с ребенком, а Колин помчался к жене. Больница была совсем близко от дома, но он остановился у поста дежурной сестры, чтобы позвонить. Энца разбудила Лауру, чтобы сообщить хорошую новость. Снова были слезы, но теперь от радости. Энца убрала четки в карман жакета, еще раз убедившись в истинности своей веры. Корабль отплывал из порта Нижнего Манхэттена в тот же день, ближе к вечеру. Чиро думал, не отложить ли путешествие, но маленький Генри поправлялся, и он чувствовал, что должен ехать. Всю ночь Чиро наблюдал за малышом, смотрел, как сестры и сиделки заботятся о младенце, лежащем в своей крошечной, хорошо освещенной палатке из кисеи. Глядел, как Колин, вновь молодой отец, беспокоится о сыне, и думал, что жизнь не может быть такой несправедливой. В середине дня Чиро и Энца стояли на Пятой авеню и прощались. – Спи хорошенько на корабле. Дыши свежим воздухом и ешь как следует. Пообещай мне, что будешь есть! – умоляла Энца. – А еще курить и пить виски, – засмеялся Чиро. – Можешь делать что угодно, но не смей танцевать с красотками! – Но они такие забавные, – поддразнил он, обняв ее еще крепче. – Пожалуйста, запомни каждую мелочь в доме моих родителей. Навести могилу Стеллы и поцелуй от меня голубого ангела. Сделаешь? – Конечно. – И посмотришь на Пиццо Камино? Я забыла его и хочу, чтобы ты увидел его за меня. – Я буду в Скильпарио твоими ушами, глазами и твоим сердцем. Позаботься о Лауре, ты нужна ей. Помоги ей подготовить детскую и ухаживать за ребенком. И не беспокойся. Ты же знаешь, что наши горы – истинное чудо. Почти все путешествие Чиро провел в шезлонге на палубе второго класса. Слыша гудки встречных кораблей, он вспоминал, как кидал уголь в чреве парохода «Вирджиния». Вспоминал, как встретил Луиджи и как после недели в кочегарке кожа оставалась серой от угольной пыли, сколько бы он ее ни тер. И вот теперь он гораздо старше и путешествует как вполне состоятельный человек. Да, он плыл не в первом классе, где пассажиров всячески баловали, но каюта была удобной, а иллюминатор заметно выше ватерлинии. Укладываясь спать в первый вечер, Чиро улыбался про себя: еще ни разу не плавал он через океан выше ватерлинии. Каждое мгновение путешествия пробуждало в нем воспоминания. Когда корабль причалил в Неаполе и Чиро услышал родную речь, то, к собственному удивлению, заплакал. В поезде, следующем на север, он никак не мог насытиться компанией соотечественников – впитывал каждую подробность и вспоминал, что такое быть итальянцем. На самом деле он теперь не был ни итальянцем, ни американцем. Он был умирающим, отправившимся в последний путь, чтобы склеить то, что разбилось, исцелить раны, которые не способны вылечить никакие лекарства. Чиро заранее решил, что последний участок Пассо Персолана пройдет пешком. Багаж он отправил на повозке, велев доставить в монастырь, где монахини приготовили для него гостевую комнату. Застегнув пальто, Чиро начал подниматься в гору, ко въезду в Вильминоре. Достигнув вершины, он взглянул вниз, в ущелье, где листья затянувшегося лета опали, обнажив переплетение седых ветвей. Отсюда ветви выглядели клубком детских каракулей, угольно-черным гнездом пересекающихся загогулин, накорябанных ребенком, который учится писать. Чиро вспомнил девочек, за которыми ухаживал и которых звал побродить по горам. Какой великолепный предлог для того, чтобы подержаться за руки, предлагало место, где дорога внезапно сужалась. Он вспомнил день, когда Игги вез их с Эдуардо вниз, – говорили они мало, но Игги разрешил ему выкурить сигарету. Когда Чиро отослали из монастыря, ему было пятнадцать. Одно прегрешение против священника Римской церкви изменило ход всей его жизни. Дойдя до промоин, заполненных землей цвета корицы, он подумал об Энце и о жизни, которую они могли бы прожить в этих горах вместе. Может, здесь у нее было бы больше детей и она бы не вела отчаянную борьбу за выживание, сказавшуюся на ее здоровье. И может, он построил бы дом на холме, как рисовалось в детских мечтах. С тех пор как Чиро в последний раз стоял на главной площади Вильминоре, минуло двадцать лет. Осмотрев колоннаду, он понял, что она совсем не изменилась. Некоторые лавки на площади перешли от отца к сыну, но в целом городок был точно таким же, как в день, когда он его покинул. Вокруг церкви и дома священника сгрудились беленые домики, а через дорогу врос в землю монастырь. Иерархия осталась прежней. Чиро почувствовал себя дома. Он забарабанил в дверь монастыря, потянул цепь звонка. Наконец дверь отворилась и сестра Тереза нежно взяла лицо Чиро в ладони. За двадцать лет и она нисколько не изменилась – только мелкие морщины паутинкой расползлись вокруг глаз, выдавая возраст. – Чиро Ладзари! – воскликнула она. – Мой мальчик! – И бросилась его обнимать. – Я теперь старик. Мне тридцать шесть, – сказал он. – Видите шрамы от станка? Башмачник. – Молодец! Энца мне писала. Говорит, если я буду ждать от тебя письма, то точно прожду до Судного дня. – Да, такая у меня жена. – Ты счастливый человек. – Она спрятала руки в рукавах своего одеяния. По правде говоря, Чиро был не очень-то счастлив. Сестра Тереза повела его в монастырь. – Приготовите мне пастину? – Конечно! Но, знаешь, теперь я работаю в конторе. Кухарит у нас сестра Бернарда. Она из Фоджи, здесь всего пару лет. Отлично готовит помидоры. И гораздо лучше меня печет хлеб. – Нет, ваш хлеб был великолепен! – Мне хорошо удавались запеченный крем и тапиока, но кексы вечно выходили каменные. В вестибюле монастыря собрались монахини. Юные лица послушниц были незнакомыми, но среди девушек были и сестры постарше – те, что в дни его детства только-только поступили сюда. Матерью-настоятельницей стала теперь сестра Анна-Изабель, сестра Тереза – ее первой помощницей. Сестра Доменика умерла вскоре после того, как Чиро уехал, а сестра Эрколина – недавно. Черно-белые остались неизменными – стайка чудаковатых тетушек, забавных, начитанных, обладающих острым умом. Они выживали, подобно ему, с помощью юмора или упрямства. Но все эти женщины искренне веровали. Оглядываясь назад, Чиро в полной мере мог оценить их доброту и сделанный ими выбор. Мальчиком он поражался, как это женщина выбирает монашеское одеяние, отказывается от огромного мира, раскинувшегося за стенами монастыря, от мужа, детей, от своей семьи. Но они создавали семью внутри монастырских стен. Просто в детстве он этого не понимал. – Чао, мать Анна-Изабель, – сказал Чиро, поклонившись. – Большое спасибо за Ремо и Карлу Дзанетти. – Они рассказывали о тебе удивительные истории. Ты работал на них, не жалея сил. – Я должен был отплатить вам сполна. Сестра Тереза повела Чиро по длинному коридору, через сад, в кухню. Чиро помнил каждую доску в полу, каждый завиток резьбы ореховых дверей. Сад уже был укутан к зиме мешковиной, виноград собран. Увидев распахнутую дверь кухни, подпертую тем же старым котлом, он рассмеялся. – Знаю. Мы здесь почти не изменились. И не должны были. Сестра Тереза, надев фартук, встала за кухонный стол. Чиро выдвинул табурет и сел. Она достала из корзины с хлебом багет, намазала кусок свежим маслом и протянула ему. Вместо стакана молока поставила стакан вина. – Расскажи, почему ты здесь. – Моя жена не сообщила в письме? – Просто написала, что тебе нужно приехать домой. Почему сейчас? – Я умираю. – Его голос дрогнул. – Знаю, у вас тут, в монастыре, это обычно хорошая новость – потому что у монахинь есть ключи от вечной жизни. Но для меня, скептика, эта новость – худшая из возможных. Я пытаюсь притворяться, что этот миг никогда не наступит, и таким образом выигрываю время, но часы тикают, я вспоминаю правду и впадаю в панику. Я не молюсь, сестра, а паникую. Выражение лица сестры Терезы изменилось. – Чиро, я надеялась, что из всех людей, которых я знала и о которых молилась, всех-всех, именно у тебя будет долгая жизнь. Ты заслуживал ее. И ты всегда понимал, как быть счастливым, поэтому ты бы не растратил долгую жизнь впустую. Ты бы использовал время мудро. – И затем, как хорошая монахиня, она завернула эту печальную новость в свою веру, как в теплое одеяло. Сестра попыталась убедить Чиро, что ему уготована вечная жизнь. Она хотела, чтобы он верил, потому что надеялась – вера одолеет болезнь. – Ты должен молиться. – Нет, сестра. – Чиро слабо улыбнулся. – Я плохой католик. – Но хороший человек, а это важнее. – Надеюсь, священник вас не услышит. Она улыбнулась: – Не волнуйся. У нас теперь отец д’Алессандро из Калабрии. Он почти глухой. – Что случилось с доном Грегорио? – Уехал на Сицилию. – А не на Эльбу? Его не отправили в ссылку, как Наполеона? – Он теперь секретарь настоятеля кафедрального собора при местном епископе. – Хитрость далеко его завела. – Согласна. – Сестра налила себе воды. – Хочешь знать, что случилось с Кончеттой Матроччи? Чиро улыбнулся: – Это история со счастливым концом? – Кончетта вышла замуж за Антонио Баратту. Он теперь доктор. Живут в Бергамо, у них четверо сыновей. Отведя взгляд, Чиро подумал, насколько изменилась жизнь всех, кого он знал, – и его собственная. Даже Кончетта Матроччи нашла способ исправить судьбу. Эта мысль вызвала у него улыбку. – Кончетта Матроччи все еще заставляет тебя улыбаться. – Сестра рассмеялась. – Не то чтобы очень, сестра. Для меня сейчас важно другое. Я волнуюсь перед встречей с братом. А еще больше – перед встречей с матерью. И хочу навестить семью своей жены – обещал Энце добраться до Скильпарио. Сильно ли изменились горы? – Совсем не изменились. Пойдем со мной, – сказала сестра. – Хочу показать тебе, как я исполняю свои обещания. Чиро вслед за сестрой Терезой обогнул кухню и оказался на монастырском кладбище. Он остановился у маленького надгробия, находившегося у самых ворот. – Бедный Спруццо, – сказал Чиро. – Скитался, как сирота, пока не встретил такого же сироту. – Нет, вовсе не бедный. Он прожил счастливую жизнь. Ел получше священника. Я давала ему отборные куски мяса. – Святой Франциск бы одобрил, – улыбнулся Чиро.