Жена башмачника
Часть 73 из 89 Информация о книге
Когда здешнему священнику выделили автомобиль, старую повозку передали в распоряжение монастыря. Лошадь для нее пожертвовал местный фермер. Запрягая лошадь, Чиро думал о жене, которая куда лучше управилась бы со сбруей и поводьями. Взобравшись на сиденье, Чиро направил лошадь вверх по Пассо, в Скильпарио. Он вспоминал, как в первый раз поцеловал Энцу, когда они были детьми. Чиро рассматривал каждую маргаритку, каждый утес, каждую речушку, будто то были драгоценные камни в бархатной шкатулке, которую мог открыть только он. Как бы он хотел, чтобы Энца сидела сейчас рядом с ним. После нескольких дней в открытом море и путешествия поездом из Неаполя поездка в деревенской повозке была как чудо. У этого способа передвижения имелся свой особенный ритм, а лошадь вполне могла сойти за дружескую компанию. С ней Чиро чувствовал себя менее одиноким. Энца рассказала Чиро, где стоит новый дом, что он выкрашен в желтый цвет. Чиро проехал по главной улице мимо места, где впервые поцеловал Энцу. На Виа Скалина он узнал старый дом Раванелли и конюшню, где в вечер похорон Стеллы Энца запрягала лошадь, чтобы отвезти его назад в монастырь. Деревянные ставни на окнах конюшни были закрыты. Чиро медленно ехал вверх, склон становился все круче. На Виа Май он приметил прислонившийся к горе желтый дом, похожий на книгу в кожаной обложке. И его словно окатило узнаванием: это же тот самый дом из его детских фантазий, дом, который он надеялся построить для женщины своей мечты. Какая ирония судьбы – дом, который Энца построила для своей семьи, оказался тем самым, что занимал его детское воображение! В точности тот, вплоть до мельчайших деталей! Чиро улыбался – он уже представлял, как расскажет об этом Энце и опишет во всех подробностях, какое чудесное гнездо помогла она соорудить. Огражденный плитняком сад, по-зимнему голый, напоминал заброшенное пепелище, оставшееся от сожженного дотла леса. По каменной дорожке Чиро прошел к входной двери. Постучать он не успел – дверь распахнулась, и вся семья Энцы высыпала ему навстречу. Мать Энцы, Джакомина, располнела. Волосы ее поседели, но она все так же заплетала их в длинные косы. Чиро разглядел в ее лице тонкие черты Энцы, и манера говорить и двигаться тоже была знакомой. Джакомина обняла зятя: – Чиро, добро пожаловать домой! – Энца просила передать вам поцелуй. У нее все в порядке. Она сейчас в Нью-Йорке, помогает Лауре Хири с новорожденным. Марко выглядел куда здоровее и крепче, чем помнилось Чиро, – ему возвращение в родные горы точно пошло на пользу. Чиро обнял тестя: – Энца посылает и вам свою любовь, папа. Джакомина представляла каждого из детей, а Чиро старательно запоминал новости, которыми должен будет поделиться с женой. Мальчики по-прежнему занимались извозом, только теперь у них автомобиль вместо лошади. И дело их процветает. Элиане было уже почти тридцать пять, и она ожидала четвертого ребенка. Ее старшему, Марко, было одиннадцать, Пьетро – девять и Сандро – пять. Муж, как она объяснила, работает в Бергамо на водопроводной станции и очень жалел, что не смог приехать. Витторио женился на местной девушке, Арабелле Ардуини, кузине того самого землевладельца. Младшей, Альме, исполнилось двадцать семь, и она надеялась поступить в университет, хотела стать художником – у нее были способности к изящным искусствам. Она нарисовала на каменной ограде сада великолепную фреску, изображающую подсолнухи. Альма попросила Чиро: – Пожалуйста, скажите моей сестре, что я благодарна за все, что она для нас сделала. Благодаря ей я могу поступить в университет. Дверь распахнулась, и в дом вошел Баттиста – долговязый, смуглый, мускулистый. Ему уже сравнялось тридцать шесть, однако он до сих пор не женился и не выказывал ни малейшего желания это сделать. Выражение его лица было угрюмым. Чиро отметил, что с его приходом в воздухе повисло напряжение. Тем не менее Чиро обнял его и назвал fratello[98]. Элиана, жившая теперь ниже по склону, провела Чиро по дому. Он был не очень велик, но в самый раз для семьи – пять спален, чердак, кухня и гостиная. Пять окон, протянувшихся по фасаду, отлично освещали помещение. Чиро вспомнил окна в доме его фантазий – там тоже в каждое лился голубой свет итальянского полудня. Витторио и Марко показали Чиро коптильню из плитняка, пристроенную прямо к склону холма. Еще на участке был крытый источник: в крошечном домике холодная, свежая вода горных родников стекала по двум желобам в окаймленный камнями бассейн. Джакомина сварила обед, какой могла бы приготовить и Энца: суп, ньокки, блюдо с зеленью, а на десерт – эспрессо и домашний пирог. Элиана налила зятю кофе. – Альма, ты бы могла нарисовать для меня дом? Думаю, Энца порадуется, увидев его хотя бы на бумаге. – С удовольствием. Сколько ты пробудешь здесь? – Неделю. – Ох, ты ехал сюда столько же, сколько собираешься гостить. – Тяжело мне вдали от Энцы и Антонио. – Понимаю, – сказала Джакомина. – Уверена, она объяснила вам все про мое здоровье. Джакомина и Марко кивнули. – Антонио замечательный мальчик. Вы его полюбите. – Мы уже его любим, – сказал Витторио. – Он же наш племянник! – Он спортсмен. Но еще и очень умен. Надеюсь, вы когда-нибудь сможете навестить Антонио и Энцу в Миннесоте. Чиро не хотел омрачать радостный визит печальными разговорами. Он рассказывал забавные истории о жизни Энцы, описывал Нью-Йорк и быт на Малберри-стрит. Он говорил о Мировой войне и своем решении отправиться в Миннесоту. Он много рассказывал об Антонио и о том, каким замечательным человеком тот растет. А Раванелли делились с ним фотографиями и случаями из детства Энцы. После ужина семейство решило прогуляться. Они направились на кладбище, где Чиро, как и просила жена, встал на колени и поцеловал голубого ангела на могиле Стеллы. Солнце клонилось к горизонту, и небо сделалось точно такого оттенка, как в тот вечер, когда он впервые поцеловал Энцу – после того, как вырыл могилу. С тех пор утекло много лет, но Чиро казалось, что это произошло только вчера. Он думал о том, как важно в этой жизни не удерживать, а отпускать. Вечернее небо, кладбище, воспоминания о прошлом, мысли о людях, которые были этому прошлому свидетелями и до сих пор жили здесь… Он чувствовал, что обретает гармонию, в которой так нуждался всю свою жизнь. Гармонию, какую дает только семья. Когда Чиро вечером запрягал лошадь, чтобы вернуться в Вильминоре, Элиана подошла и протянула ему маленькую книжечку в кожаном переплете: – Она принадлежала Энце. Отвезешь ей? – Конечно. На обратной дороге в Вильминоре Чиро затосковал по жене. Все завершалось там, где когда-то началось. Он оценил насмешку судьбы. Сестра Тереза постелила ему в гостевой комнате, находившейся рядом с часовней. Проходя мимо часовни, Чиро сквозь стекло увидел коленопреклоненных монахинь, но останавливаться не стал. Он разделся, сел на кровать и открыл книгу, принадлежавшую Энце. Чиро листал дневник, и юная его жена оживала перед глазами. Энца рисовала наброски платьев, писала глупые стихи и пыталась изобразить членов своей семьи. Переворачивая страницы, Чиро улыбался сквозь слезы. Увидев на одной из страниц заголовок «Стелла», он остановился. Стелла Моя сестра умерла, и сегодня были похороны. Я так молилась, чтобы Господь ее спас. Он не слышал. Я обещала Богу, что, если Он сохранит ее, я не буду просить Его о собственных детях. Я была согласна отказаться от того, чтобы самой стать матерью, только бы удержать ее здесь. Но Он не слышал. Я боюсь, что папа умрет от разбитого сердца. Мама сильная, а он – нет. Сегодня я встретила мальчика по имени Чиро. Он вырыл могилу Стеллы. Я его не боялась, хотя он высокий и в два раза крупнее меня. Я о нем печалилась. У него нет отца, а мать его покинула. Когда-нибудь я спрошу у сестер из Сан-Никола, почему мать оставила его там. И вот что я могу о нем сказать. У него зеленовато-голубые глаза. Слишком тесная обувь, а штаны, наоборот, ему велики. Но я никогда не видела мальчика красивее. Не знаю, почему Господь послал его в горы, но надеюсь, в этом была определенная цель. Он не очень-то верит в Бога. Кажется, будто ему никто не нужен. Но я думаю, что если он поразмыслит об этом, то обязательно поймет, что ему нужна я. Моя Стелла покинула меня, и я никогда ее не забуду, потому что я знаю, как бывает, когда кто-то умирает. Сначала приходят слезы, потом – горе, и, наконец, воспоминания становятся туманом и исчезают. Но Стелла не исчезнет. Не исчезнет для меня. Никогда. Чиро закрыл блокнот и положил его на тумбочку. В спине словно зияла дыра. Иногда боль усиливалась, а потом, без всякого предупреждения, уходила и наступала передышка. И в те минуты, когда боли не было, Чиро верил, что исцеление возможно. Чиро поднял руку, чтобы перекреститься, – он не делал этого уже многие годы. Ни во время войны, ни когда родился сын. Энца часто чертила большим пальцем крест на лбу малыша, Чиро же – никогда. Он не осенил себя крестным знамением, когда расстался с Энцей, пускаясь в дальний путь. Взывать к Богу в минуты отчаяния казалось ему лицемерным. Но сегодня он сотворил этот знак не для того, чтобы Господь исполнил его желание, проявил милосердие, спас его… Он перекрестился в знак благодарности. Энца полюбила его в ту минуту, как увидела, а он этого не знал. Он думал, что сумел завоевать ее на Кармин-стрит, когда она выходила за другого. Считал, что общение с первыми красавицами каким-то образом придало ему такую любовную притягательность, что он смог бы заполучить самую красивую из всех, как только ее выберет. Чиро думал, что он завоевал сердце жены. Теперь же он знал, что ее сердце всегда принадлежало ему – только руку протяни. И не удивительно, что Энце было так больно оттого, что он не пытался ее отыскать. Не удивительно, что она ни разу не пришла к нему после того, как однажды рассказала о своих чувствах. Она не хотела ограничивать его выбор. Энца всегда хотела лишь одного: чтобы ему было хорошо, и у нее всегда получалось. В том числе и сейчас, когда она отправила Чиро в эту поездку. Теперь он верил, что если хоть что-то способно его исцелить, то только эти горы. И, повернувшись на другой бок, он вдруг осознал, что не почувствовал привычной уже боли. Энца всегда все знала лучше него. 6 Голубая камея Un Cammeo Blu В дверь кельи постучали. Чиро сел, нашарил карманные часы. Невероятно, проспал девять часов, ни разу не проснувшись от боли. Так сладко он не спал с того дня, как побывал в больнице. – Да? – Игги это. Чиро спрыгнул с кровати и распахнул дверь. Двадцать один год спустя Игнацио Фарино стоял перед ним в той же самой шляпе. – Неужели это та же шляпа? Игги пожал плечами: – Она мне все еще годится. Чиро обнял его. – Осторожно. Мои кости теперь как хлебные палочки, – сказал Игги. – Не заметишь, как переломишь. – Хорошо выглядишь, Игги.