Живой проект

— Но почему?!

На этот отчаянный крик тренера мать и сын Королевы отреагировали продолжительным молчанием. Когда Михаил все же ответил, его голос был спокоен и тверд, а взгляд напомнил тот день, когда Лариса Сергеевна ретировалась из гостиной после короткого диалога о Шекспире.

— Потому что на смену быстро плавающим людям приходят люди, плавающее еще быстрее. И все они в равной степени талантливы и в свое время их показатели действительно кажутся по истине уникальными. Я не хочу быть одним из тех, кто быстро плавает, даже если в ближайшие пять-десять лет это будет приносить мне и стране золото. Я предпочитаю сделать тысячи людей, чья скорость будет приносить золото — другое золото — мне и стране, но которые будут принадлежать только мне, — Михаил помолчал, перебирая пальцами лямку спортивной сумки на плече. — И еще… я не очень-то верю в таланты и гений. Кто может быть уверен в том, что спустя триста лет мои спортивные достижения не сочтут коллективным творчеством трех неизвестных… пловцов.

Наступило молчание. Мать не была уверена, что так хорошо знакомый ей довод сына найдет отклик у тренера. Когда она обернулась к Михаилу, чтобы предложить попрощаться, он продолжил:

— Когда-то я хотел просто хорошо делать свое дело… как вы, Дмитрий Сергеевич. Стать олимпийским чемпионом или руководить компанией отца — не столь важно, чем именно заниматься, как четкое понимание ценности прикладываемых для достижения результата усилий и заслуженная гордость при наблюдении последующих успехов. Но что бы я ни делал и как бы хорошо я это ни делал — рано или поздно кто-нибудь может сказать: «Михаил Королев — это лишь псевдоним, а все что ему приписывают, на самом деле сделали три неизвестных чувака…». Я не хочу давать повода усомниться в том, что я — это я, и являюсь таким, какой я есть. Я не позволю появиться подозрению, что я — это псевдоним. Я сделаю самое солидное из имен, олицетворяющее триумф, власть и богатство… если хотите, то самое золото… — своим псевдонимом. Может, триста лет спустя люди и усомнятся в существовании Михаила Королева, но они не смогут усомниться в существовании символа, олицетворением и апогеем которого Михаил Королев являлся, а значит все же жил и действовал.

Михаил молчал, подбирая слова. Мать внимательно слушала отголосок какой-то давно забытой и заново переосмысленной темы — извращенное отречение от себя ради себя, собственного эго. Тренер же стоял, переваривая услышанное, и лишь склонил голову на другой бок, когда Михаил продолжил:

— … и я не могу сделать Олимпийские игры или Россию своим псевдонимом. Каждое десятилетие у них меняются хозяева и лица. Но я могу сделать так, чтобы никто и никогда не усомнился в том, что Live Project Incorporated — это я. И для этого когда-нибудь я стану LPI, — Михаил впервые за весь разговор широко улыбнулся: — Возможно, для этого мне придется сделать значительно больше, чем выиграть Олимпийские игры, пойти на большие сделки с комитетами и совестью, испачкаться в более едкой грязи, подвергнуть свою жизнь и здоровье большему риску, но только этот результат я посчитаю действительно… олимпийским.

Ему было шестнадцать, и он имел полный доступ к состоянию Королевых. Это было твердое и безапелляционное решение, доводы против которого Лариса Сергеевна впервые не смогла отстоять. Многие язвительно называли Михаила очередным живым проектом профессора Королева, подразумевая безумный для знаменитого ученого эксперимент — неограниченную материальную свободу. Молодой сын ученого с детства оказался в центре внимания. За ним, его учебой, развлечениями и тратами следили настолько пристально и обсуждали так интенсивно, что о действиях своего отпрыска родители быстрее узнавали из сети, чем от него самого.

Он никогда не просил помощи, не нуждался в совете и не делился ничем, кроме уже реализованных идей. Они практически всегда требовали серьезных вложений и никогда не приносили доход. Михаилу пророчили похоронить имя и состояние отца, и было время, когда Лариса Сергеевна на полном серьезе просила мужа перекрыть сыну золотой краник. Тогда возник горячий спор, совершенно не свойственный их семье. Лариса Сергеевна впервые почувствовала боль в сердце, а у Юрия Николаевича поднялось давление. Последнее, что сказал супруг в тот день: «Попытайся хоть раз в жизни понять мотивы своего сына, Лара. Ты беспокоишься за наше состояние, но поверь, это совсем не то, за что на самом деле стоит беспокоиться». Буквально через неделю, когда в сети появилась новость о том, что молодой Королев подписал договор об обеспечении горных районов Кавказа спутниковой связью, Лариса Сергеевна выпила успокоительное и набрала сына, работавшего тогда на Арктике-1.

— Что это значит?! — был вопрос матери, впервые обратившейся к сыну за разъяснениями его необоснованных, лежащих за гранью ее понимания трат.

— Местные власти собирались подписать договор на установку сотовых вышек. Думаю, после этого никого из действующей власти в том районе мы бы уже не нашли.

— И что?

— Сотовые вышки, кроме того что они не дадут никакой связи в горной местности, запрещены к использованию во всех цивилизованных странах, мам.

— А мы тут причем?

— Мы? Мы — ни при чем.

— Ты собираешься потратить эти деньги на обеспечение связью того несчастного десятка тысяч диких оборванцев, чтобы… чтобы что, Миша?!

— Мам, никто не думал о реальной связи, они пытались нагреть руки на установке оборудования, которое везде, кроме как у нас, запрещено, а в горах еще и бесполезно! Теперь это станет невозможно.

— Я не понимаю, а причем тут ты? Причем тут наши деньги?

Михаил молчал, внимательно глядя на проекцию матери, и Лариса Сергеевна начинала терять терпение.

— Ты можешь объяснить, зачем ты это сделал, Миша? Я пытаюсь понять тебя, помоги мне, наконец!

— Эти горы — одно из двух мест на Земле, где еще остались пчелы.

— Пчелы?!

— Да.

— Боже, а пчелы тут причем?

— Эти вышки убили бы их, мам, что здесь не понятно? Они обосновали необходимость поставки вышек отсутствием связи, я предоставлю им связь! Но при этом ни местные власти не нагреются, не исчезнут последние естественные колонии пчел.

Лариса Сергеевна медленно протянула руку к панели управления и отключила связь. Она больше никогда не спрашивала, зачем ее сын сделал что-то, чего она не может понять. Она так и не узнала, причем здесь пчелы, но ее сын обеспечил связью горцев и подложил свинью местной администрации. В тот год, когда Михаил прилетел домой на Новый год, Юрий Николаевич долго сдерживал улыбку, а потом поднял тост: «За пчел!». Лариса Сергеевна не поняла, почему ее родные мужчины смеются, но тогда это уже не было важно, потому что Михаил объявил о своем решении больше не употреблять алкоголь, чем порадовал мать, и недоразумение с сотовыми вышками, спутниковой связью и пчелами забылось.

— Привет, мамуль, — Михаил зашел в залу и поцеловал мать в щеку.

— От тебя табаком несет… — поморщилась женщина, отворачивая лицо.

— Я покурил перед входом.

— Ты руки помыл? Садись, все горячее.

— Я планировал завтра с утра заехать за тобой, чтобы съездить в клинику LPC. Но придется тебе одной съездить, вечером я лечу на Песок-2.

— Там что-то случилось?

— Не знаю. СБ нашли лаборанта, при котором произошла авария с проводниками, и Рудольф Викторович настоятельно попросил меня прилететь. Тебе прислать машину или сама доберешься?

— Я не поеду в клинику.

— Мама, нужно как можно скорее запустить рост…

— Я не хочу об этом слышать! Мы все уже сотню раз обсудили!

Михаил отложил приборы и отклонился.

— Присядь, — предложил он, указывая на ее любимое место. Женщина послушно села и кончиками пальцев прикоснулась к ручке ножа. — Мама, ты упрямая, я знаю, — спокойно начал Михаил, — но упрямство в этом вопросе — неразумно. Я не хочу потерять тебя так же, как потерял отца.


— Миша, не начинай. Я не буду искусственно продлевать свою жизнь. Когда придет мое время, я хочу… к твоему отцу.

— Твою мать, мама! — Михаил хотел подняться, но лишь недовольно опустил ладонь на столешницу, гася эмоции.

— И я не хочу, чтобы ты предпринимал какие-либо действия, препятствующие моей естественной смерти.

— Тогда я никакую угрозу твоей жизни не буду считать естественной!

— Миша, не смей так говорить! Я запрещаю тебе вмешиваться в… божью волю.

Михаил поперхнулся:

— Во что?!

— Каждому человеку отведен свой срок, Мишенька, — вздохнула женщина. — Я не собираюсь завтра помирать, но и растить заново запчасти для тела не собираюсь так же. Чему быть — того не миновать. Когда-нибудь я умру, и тебе придется отпустить меня. Никто не должен жить вечно.

— Я не предлагаю жить вечно! Зачем вы создали LPI, зачем мы владеем компанией, способной продлить жизнь и молодость, если сами не собираемся пользоваться этим?

— Миша, не начинай! Когда нас покинул твой отец, я приняла решение и не собираюсь его менять. Я не хотела волновать тебя, отключая соты, созданные еще при его жизни, но теперь, когда они все погибли, я не буду растить новые органы.

Михаил буравил мать взглядом, и она принимала этот вызов с пониманием, теплотой и любовью. Уставившись в тарелку, он вздохнул:

— Я хотел бы, чтобы ты еще раз об этом подумала, мама. Возможно, это эгоистично, но ведь кроме тебя у меня никого нет.

Мать молчала с минуту. Потом она усмехнулась:

— Когда ты курил у входа, я вспомнила твой последний разговор с тренером по плаванию, — сказала она. — У тебя всегда будет «Живой проект». Похоже, для тебя это самое важное в жизни. Он, а не твоя мать.

— Ты беспощадна, мамуля, — Михаил отодвинул так и не тронутую тарелку с едой и поднялся. — Я закурю, ты не против?

— Против.

Михаил сжал губы и отвернулся, доставая из кармана пустую руку. Встав лицом к окну, он смотрел в вечерние сумерки, опускающиеся на особняк: голые деревья, фонарные столбики и дорожки, его машины и лавочка погружались в серость, словно под воду. Он тоже вспомнил свой последний разговор с тренером по плаванию. Прошло столько же лет, сколько было ему тогда. Он — это «LPI», но корпорация не ассоциируется с его именем так, как ассоциировалась с именем ее создателя. Он стал ей, но она не стала им. Более того, самая важная для него часть — «Живой проект» — разваливается на глазах. Закон о наделении клонов человеческими и гражданскими правами способен подвести под ней черту.

— Они могут посадить тебя за работорговлю и использование рабского труда, — проговорила Лариса Сергеевна еле слышно, будто прочитав мысли сына.

— За этим следует конфискация имущества? — с неожиданным спокойствием спросил Михаил.

— Да, всего имущества, накопленного и приобретенного в результате преступной деятельности.

— То есть по сути всего, чем я владею… последний месяц, — Михаил засмеялся, оборачиваясь. — А потом, если они сделают это, а они сделают и никакая логика, никакая правда, ничто им не помешает упрятать меня за решетку… так вот, если они это сделают уже после того, как тебя не станет, если я буду владеть всем состоянием Королевых, то они получат все. Они не подавятся, отнимая даже то, что заработано LPC и Foodstuff Synthesizing.

— Я не передумаю, Миша. Но тебе нужно обезопасить себя.

— Как?! — Михаил в отчаянии достал пачку и вставил сигарету в губы. — Как, мама?! В стране, где законы существуют для того, чтобы было за что сажать! Как я могу себя обезопасить?! Ты спроси Пэттинсона, возможно ли, чтобы в его стране меня посадили по закону, который не действовал на момент совершения преступления?

— Миша, тогда ты уже повзрослеешь?! И там бы издали закон на день, а дешевле: просто пристрелили.

— Это точно…

— Отдай им «Живой проект»!

— Отдай? — ощерился Михаил.

— Миша, ради бога…

— Только через мой труп.

— Ты им станешь, если они не получат, чего хотят. Они либо убьют тебя, либо посадят. Позволь им назначить своего человека на должность директора «Живого проекта», неужели тебе мало кресла президента?

— Боже, с кем я говорю об этом? Мама, чьи слова ты произносишь, кто их хозяин?

— Твоя встреча с президентом… — Лариса Сергеевна запнулась. Михаил обернулся от окна, вынимая изо рта незажженную сигарету.

— Мам, если речь идет о моей жизни и свободе, а именно об этом она и идет… и если для тебя мои жизнь и свобода представляют хоть какую-то ценность, прошу тебя, хватит этих шпионских игр. Расскажи мне все как есть, все, что ты знаешь.

— Я не могу, Миша! Ты же понимаешь!

— Нет, я не понимаю. Объясни мне!

— Все слишком сложно. Слишком много вокруг людей и корысти. У каждого свои интересы, одному то, другому это, третьему… эти уступки, операции, поставки без договоров… Ты хорошо умеешь делать вид, что не замечаешь всего этого, а я при этом оказываюсь по уши в…

Михаил недобро засмеялся.