Живой проект
Часть 140 из 162 Информация о книге
Без интереса посмотрев на сожителя, Шурик вернул взгляд к отколотому по ровной дуге, опасному, но кристально чистому стеклу, на которое выводил изображение. — Мо-жет-по-чай-ку!? — весело отчеканил бывший хирург. — А давайте! — делано бодро поддержал Шурик. Глеб Саныч, что-то насвистывая, принялся подкидывать в еле живой огонь палки. Они приспособили под очаг старую плиту с выдранными конфорками, на одной из которых стоял чайник, а на другой огромная старая алюминиевая кастрюля с тающим снегом. Шурик, чьи руки, как иногда казалось хирургу, жили отдельной от головы жизнью, сам того не заметив, соорудил дымоход из плиты в окно. Они обжили этот сарай около трех недель назад, но старик видел, что Шурику здесь плохо. Хирург и сам стал неважно переносить мороз и лишения после того, как понежился в городских условиях. Почему он сам здесь, Глеб Саныч знал. А вот Шурику здесь было не место. Будто подтверждая мысли старика, Шурик размеренным тоном зачитал заголовок новости: — Живой проект Александр вступил в должность заместителя президента Live Project Incorporated. Глеб Саныч поднялся от огня и, помолчав немного, тихо спросил: — Я тебе что-то должен, чем-то обязан? — Нет, Глеб Саныч, что вы! — взвинтился Шурик оскорбленно. — Тогда почему ты здесь, а не там, где хочешь быть? Помолчав, Шурик не нашел ничего лучше, как перевести тему: — Вы лишь отчасти оказались правы. Может Санек и стремился к этому месту, но он добился главного, за что боролся — свободы! — Свободы от чего и для чего он добился? — вздохнул Глеб Саныч, понимая уловку малого. — От… компании? — Шурик растерянно замолчал. — Ну, он ведь, теперь свободен! Все живые проекты теперь свободны! — Для чего? — Ну, они теперь могут работать и получать зарплату. — Они и так могли работать, и были обеспечены даже тем, на что их зарплаты могло и не хватать. — У них теперь есть право делать все, что они захотят! — нашелся Шурик. — Те, кто хотел жить свободно, сбегали и жили свободно. А для тех, кто не держался за свою жизнь, ускоренное угасание было благом. Делать, что хотят… Александр делал, что хотел, будучи живым проектом. Он добился того, чего не каждый человек способен добиться в принципе. Может ли он делать, что хочет теперь, будучи замом президента? Не стал ли он еще менее свободен? — Он теперь не зависит от воли «Живого проекта»! — О, да! Теперь, наверно, «Живой проект» зависит от его воли! — засмеялся старик. — Вы вообще не верите в свободу, Глеб Саныч. — А ты веришь… — Да! Я верю! И я рад за него и за них всех! — Во что же ты веришь, друг мой? Что, по-твоему, есть свобода? Шурик задумался. Глеб Саныч не видел в его лице обиды и уже за это был благодарен и уже этому рад. — Возможность делать что хочешь? — попробовал Шурик, но тут же вспомнил, что это уже было. Он отвернулся к стеклу, приспособленному под экран, и какое-то время молчал. Глеб Саныч терпеливо наблюдал за ним, на лице застыло выражение печали. Когда Шурик резко обернулся, старик приподнял подбородок, демонстрируя предельное внимании. — За что же он тогда боролся? Вся эта работа, эти выступления, эти собрания в правительствах, эти статьи, акции протеста, митинги, смерти — все это! Ради чего? Глеб Саныч подошел к сожителю и прищурился, вглядываясь подслеповатыми глазами в строки: — Живой проект Александр вступил в должность заместителя президента Live Project Incorporated. — Нет! — вскричал Шурик, вскакивая. — Не верю! Они теперь все с правами, они теперь люди! Вот итог его борьбы! — А до этого они людьми не были? — в голосе хирурга не было вопроса. Он помолчал, глядя в глаза младшего друга. Потом кивнул на экран с новостью. — Вот итог его борьбы. Итог, а значит и конечная цель. — Это лишь награда, — вздохнул Шурик, сдаваясь. — Побочный эффект. — Награда, Шурик, это то — за что больше не нужно платить. А вот место… место в жизни, которое ты считаешь своим по праву — за него стоит бороться. Шурик понуро сел. Глеб Саныч отошел от него и не стал оборачиваться. Он знал, что любое сказанное им мнение сейчас возымеет вес аксиомы. Он верил, что его младший друг разберется во всем сам, чуть позже, а может раньше, но не сейчас. Он не желал более терзаться виной за то, что этот мальчишка хочет и может быть там, среди тех, кто искренне верит в сказки о правде, свободе и справедливости, а находится здесь, рядом со стариком, достоверно знающим, что все перечисленное — вовсе не сказки, но работает совершенно по другим законам. Но он не умел врать, а потому не хотел оборачиваться. — Вот ты уверен, что твое место — здесь: в этом сарае без отопления, воды, с воруемым электричеством, в километрах от цивилизации, от машин, этих устройств, с которыми ты умеешь и хочешь работать! — Нет. — И ты готов угробить свою жизнь лишь потому, что я!.. я сделал для себя!.. и только для себя этот выбор?! — Я не могу вас бросить, Глеб Саныч, — просто ответил Шурик. — Ты хочешь возложить на меня вину, — старик все же обернулся, — за то, что ты мог начать новую жизнь, но из-за старого пропойцы не решился? Вину за твою жалость? Вину за твое якобы самоотречение? За несбывшиеся мечты, за болезни, за раннюю смерть, за одиночество, за комплекс неудачника и изгоя! Ты хочешь, чтобы я взвалил все это себе на плечи и потащил остаток своей жизни? Я этим тебе обязан? Я это тебе должен? — Глеб Саныч! — Шурик снова вскочил, в глазах кипели слезы. Он видел, что его обвиняют, но не мог сообразить, в чем провинился. — Вы же погибнете без меня! — А ты без меня?! — засмеялся старик. — Я? Я вряд ли… — Докажи. Шурик сглотнул, недоверчиво глядя на старика. — Я не обязан вам ничего доказывать, Глеб Саныч, — угрюмо отвернулся он. Глеб Саныч с досадой сжал челюсти. Чем же тебя пронять… — Шесть лет он приходил на свое место и работал, работал, работал так хорошо, как только умел, — заговорил снова Глеб Саныч. Шурик сразу понял, о ком речь. — Он думал, что его списали, но не убили лишь для того, чтобы он имел возможность отработать средства, затраченные на его создание. Он знал, что обязан им жизнью, а потому не роптал, отдавая свой долг. Он мог предполагать, что проведет на том месте всю жизнь, но не переставал планировать, надеяться и ждать. И когда судьба дала ему шанс, он ухватился за него зубами и перевернул весь мир, жизни тысяч людей ради того, чтобы стать тем, кем хотел. Может он даже не осознавал, что продирается к месту, которое по внутреннему, принимаемому только им самим праву — принадлежит ему. Его остановило отсутствие мнимых прав и свобод? Может, его остановил страх? Или он был обязан кому-то своей жизнью, и это должно было помешать ему эту жизнь отстаивать? Как получилось, что живой проект, общепринятый недочеловек, негласный раб — все это сделал? — старик помолчал. — Может, ему просто не успели сказать, что все это — невозможно? — Ему было нечего терять. — Кроме своей жизни, Саша! — старик сделал паузу после того, как намеренно назвал своего младшего друга так же, как и живой проект, о котором шла речь. — Жизни, которая для него является единственной объективной ценностью. В отличие от всех тех, кто волей и неволей помогал и мешал ему эту ценность умножить и сохранить! — Вы намекаете на то, что я не хочу жить? — А ты хочешь? — Конечно! — А что для тебя значит жить? Шурик молчал. Глеб Саныч перелил воду из кастрюли в чайник и вышел, чтобы снова набить ее снегом. Когда он вернулся, Шурик тихо плакал. Поставив кастрюлю на плиту, Глеб Саныч грустно продолжил: — Я мог бы просто тебя выгнать, — сказал он, — но я хочу, чтобы ты понял сам: твоя жизнь у моих ног — не та жертва и не тот дар, который я могу принять. Семь лет назад тебе казалось, что мир несправедлив и некое зло выгнало тебя из городов на помойку. Теперь ты окреп и мне кажется, понимаешь, что мир безразличен, а несправедлив к тебе лишь ты сам. Ты проверил, что единственное зло, способное выгнать на помойку — внутри нас. Более того, что зло это на поверку может оказаться благом, как и помойка может стать сокровищницей, а мир — одной большой тюрьмой, в которой люди волокут свои цепи и отгораживаются друг от друга решетками. Конечно же, они рады повоевать за свободу, которой ты — БОМЖ — не пытаешься найти определение, потому как только для тебя она и естественна, словно воздух вокруг. Ты не хочешь объяснять, что для тебя является жизнью лишь потому, что понятие это будет сопряжено с предательством, на которое твоя чистая и верная душа пойти не может. Я не причастен к тому, что понятие жизни для тебя неразрывно связано с понятием чести. Но я горжусь тем, что это так, и что я это знаю. Но ты не понимаешь самого главного и самого простого. Я — это не твое отражение в зеркале. Каждый мой шаг осознан. Я не буду жить в комфорте, потому что комфорт для меня — смерть. Ты это видел. Я не буду жить среди людей, потому что мы друг для друга — бремя. Я не хочу, чтобы ты оставался здесь потому, что жизнь здесь — мой выбор. А твой выбор… его ты должен сделать сам. Уже сделал. Но какая-то дикая по устойчивости смесь жертвенности и гордости не позволяет тебе признаться в этом даже самому себе! 20 Не смотря на то, что на посту генерального директора «Живого проекта» Михаила заменил временный управляющий, у президента высвободилось не так много времени. Он ожидал стремительного возвращения старых партнеров и налаживание новых контрактов и внимательно следил за своей компанией, чтобы предотвратить саму возможность ее всплытия. Необходимость освободить проданный Анной особняк заставила Михаила обнаружить у себя не только требующую крова Ронни, но и внушительные объемы одежды и личного скарба. Расставаться со своими вещами, так же как и ставшей уже родной собакой, мужчина не намеревался. Отправив большую часть вещей на Песок-2, Михаил с тоской обходил дом. Впереди была последняя ночь, когда он имел право его занимать. Чувствуя печаль хозяина, Ронни понуро бродила за ним, а потом, с вселенской тоской в глазах вытянувшись на бордюре бассейна палевой муфточкой, следила за его последним заплывом. Мария заняла место Кати у Ларисы Сергеевны. Никого, кроме хозяина и собаки, больше в доме не было. Они все еще носили браслеты, с забора пока не снимали микро ПВО, домик охраны в последние два дня стал пахнуть как солдатская казарма, гараж почти опустел. Проплывая очередной круг, Михаил уже не думал о выплаченном «Живому проекту» долге. Все мысли занимала Анна. Во-первых, он остался без самолета, а это было неприемлемо. Во-вторых, он обещал ей. Михаил думал о малодушии ее отца, когда-то уважаемого конструктора; думал о совершенной подлости, которую никак не мог спрогнозировать, а потому случившееся причиняло значительно большую боль, чем если бы ей пришлось продать дом из-за недобора средств. Михаил чувствовал эту боль, реально и навязчиво пульсирующую в груди, но отчетливо представлял, что одна встреча с Анной, ее улыбка, устремленный на него взгляд, одно прикосновение излечат многое, если не все. Он хотел быть зол, хотел чувствовать презрение, чтобы убедиться, что увяз не так серьезно, как выходило на деле. Он считал, что дошел до крайности — готовности ежедневно видеть ее подключенной к креслу, лишь бы это было где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки. Обратив внимание на что-то блекло мелькающее на дне бассейна, Михаил нырнул. Это оказались иночи Анны, выброшенные им в субботу. Совершенно ожидаемо они были в полном порядке, и даже заряд не успел иссякнуть. Михаил устроился на бордюре и надел очки. Ее контакты, сервисы, открытые приложения… могла ли Аня забыть о них? Конечно, девайс авторизовал его по сетчатке, но Анна все равно получит сигнал, что ее вещь используется. — Вика, чип Анны все еще расшарен для тебя? — Да, Михаил. — Михаил Юрьевич? — удивилась Анна, когда Михаил вышел на связь с ее очков. — А ты у многих в бассейне забываешь свои иночи? — Нет… Михаил молчал, пытаясь как-то сформулировать свое желание увидеть ее, мягко намекнуть на незавершенную сделку с самолетом, да и предложить забрать свою вещь, но услышал лишь короткий, произнесенный мгновенно охрипшим голосом приказ: — Приезжай сейчас.